Шут и Палач

возможности ухода в мир иной без отпевания, либо упоминания имени в панихиде, была, почему то, нестерпима и обидна, стократно более чем молчание зрителей после казни или представления.

      Пастор, будучи человеком и корыстным, и властолюбивым, в душе  своей все же следовал христианским заповедям добра и прощения, и давно уже сам для себя решил, что отпевать братьев он, конечно, будет, но сообщать об этом не спешил, не желая выпускать из рук инструмент воздействия. Даже наоборот, он всячески убеждал Палача и Шута, что преступить  эту черту он никогда не сможет, и лежать братьям в земле сырой неприкаянными.

    У пастора служил викарием молодой еще человек, хлебнувший уже новоявленной заразы «свободы, равенства и братства» французской революции, во многом братьям обязанной.  Он, в пику пастору, откровенно исповедовал «равенство» в жизни и в смерти всех людей, и, в случае смерти самого пастора, наследовал его чин.

    Викарий, также навещал братьев, кушал вкусные, приготовленные Шутом блюда, пил вино и чай, и всячески давал понять, что будь он пастором, он бы вопрос их жизни после смерти решил, все таки по божьи, по христиански, и даже перед епископом бы похлопотал. Братья молодого священника всячески привечали, внимательно слушали, хвалили и, как-то незаметно, позволили себя уговорить. Словом, впервые в жизни братья сговорились.

    В очередной раз, навещая свою вдовушку, Шут лестью и обманом выманил у нее зелье, при добавлении которого в вино человек умирал медленно, но неизбежно и смерть на отравление ядом похожа не была. Зелье это, как любое лекарство в малых дозах лечило, в больших убивало. Он выпросил его, как бы для себя, против желудочных колик, и даже немного принял, когда был у вдовы, и сделал вид, что сильно полегчало, и подробно записал, сколько капель полезно, а сколько смертельно. И довольный уехал.

  Пастора убивали полгода. Он все также ходил к братьям откушать. С ним всякий раз стал ходить викарий. И три человека за столом жадно следили за каждым глотком священника. Они знали. Зелье действовало так, что сразу после приема пастору становилось на время легче, а потом боли в желудке усиливались, и чтобы смирить эту боль, пастор как на заклание все шел и шел к братьям.

  Потом он окончательно слег и умер в мучениях, обо всем догадавшись. Перед смертью в кругу близких и викария, он, глядя ему в глаза сказал: «Вы меня убили» и почил, наконец. Викарий объявил, что знает, кто убил пастора и развернул кипучую деятельность. Еще до похорон священника он написал подробный донос в епископат и пустил нужные слухи по деревне.

    Шута и Палача тут же арестовали и начали следствие. Под пытками Шут признался, что яд ему дала вдова, и сообщил имя и адрес. Палач все подтвердил, пыток не дожидаясь, но его все же пытали согласно обычаю. Потом привезли вдову, которая ничего не признала, кроме  знакомства с Шутом. Ее тоже пытали, но безрезультатно. К концу следствия она помешалась умом от боли и предательства, и, когда смотрела на Шута, смеялась или мычала.

    Викарий был везде. Настал его звездный час. Он одинаково активно участвовал в следствии и готовился к похоронам пастора. Пока вели следствие, пастора положили на лед и сберегли  до вынесения приговора. Приговор вынесли быстро и единогласно, а вот с видом казни определиться не могли. Вроде как, по старым канонам, преступники попадали под сожжение, но сожжение уже давно не применялось и споры разгорелись вокруг топора и веревки. И тут опять всех удивил викарий. Он быстро съездил в город и за ночь сделал письменные копии со всех решений о сожжении, а также сделал выписки из таких первоисточников, что возразить этим документам ни у кого не хватило духу. Более того, Викарий, уже игравший первую скрипку, научно доказал, что после сожжения пепел необходимо смешать с землей, зарядить в пушку и выстрелить на закат. Для этого из города доставили пушку с прислугой.

  Решили сначала сжечь преступников, а потом похоронить пастора.

  Народу на казнь собралось огромное количество. Само собой была вся деревня, но также очень много приехало из города и других окрестных деревень.  Были даже  корреспонденты и иностранцы, привлеченные знаменитыми именами Палача и Шута. Много  всякого приехало из города Вдовы, посмотреть, как она сгорит, наконец.

  Братья впервые на сцене были вместе. Перед смертью они обнялись и сказали друг другу: «Прости, брат». Вдова, все также ничего не понимая, мычала и смеялась. А Викарий все-таки исполнил свое обещание, и пока Палач, Шут и Вдова горели, читал молитву. А зрители умилились и, на всякий случай, сожгли заодно дом Шута и Палача.

    На следующий день похоронили пастора при скромном стечении народа. Викарий, ставший уже пастором, с той же теплотой в голосе прочел молитву, а потом, выпросив у пушкаря факел, пальнул на закат пеплом Палача, Шута и Вдовы, смешанном с землей.

    Прошло немного времени и люди мало изменились. Все также вдовы готовят целебное зелье, которое убивает, все также гастролируют по городам палачи и шуты, и также на смену пасторам приходят викарии. А деревня все также женится, рожает и смотрит на представления шутов и палачей.

    И все также с восхода на закат бежит солнце и, дай бог, чтоб оно не останавливалось и не оглядывалось, когда ему вслед стреляют из пушки пеплом, смешанным с землей.