Игорь, у тебя же фонарик в ручке! – вспомнила мамаша.
– Да не нахожу ее …
– Женька, ушибся я … – стонал Григорич. – Сбегай за фонарем.
Я протиснулся в коридор и побежал в мастерскую.
Когда я вернулся с фонарем, свет уже горел.
В гримерной мамаша обнимала лежащую на кушетке Мусю:
– Доченька! Ответь маме, солнышко! Боже, где же “Скорая”? Мусенька, тебя же скрипка ждет! Доченька, ответь маме!
Я подошел поближе и уверенным тоном произнес:
– Переутомление.
Мамаша взглянула на меня и согласно закивала.
Объятия происходили и в коридоре – между держателем скрипки Игорем и моим бригадиром.
– Встретились, – пояснил он мне. – Почти через восемь лет. Вместе Москву охраняли. И ведь слышу – вроде, голос знакомый. Думаю, кто это из прошлой жизни – судья или подследственный? Ну, ты, Баран, и растолстел! Настоящий мамонт!
– Я не мамонт, а поздоровел, – возразил Игорь. – Все отлично! А ты сдал. Совсем дедок. Но я тебя, гада, узнал. Мой бывший шеф, – повернулся он ко мне. – Когда-то был аж на две звезды старше. А кликуха у него знаешь, какая была? Угадай!
– Работяга?
Радости Игоря не было предела.
– Отлично! Молодец пацан: сообразил в самую тютельку! Облом! Облом – кликуха его была! Так оно, значит, и осталось.
– А ты, я вижу, тоже не перерабатываешь, – не остался в долгу Григорич. – Ничего тяжелее скрипки в руки не берешь.
– Твою мать, где она?! – опомнился Игорь, заглядывая в гримерную. – Облом, слышишь, положи ее в футляр, бегом!
– Кого?
– Да скрипку же, быстро! Да, и смычок. Не так, наоборот! Осторожно, это – полтора лимона. Отлично. А футляр – в чемодан.
Я помог Григоричу уложить футляр на место. Игорь закрыл чемодан, потом открыл и, приоткрыв футляр, потрогал лежавшую там скрипку. Снова закрыв чемодан, он стал возиться с замком.
Мамаша, не переставая, кудахтала вокруг дочки, то меряя ее пульс, то уговаривая прийти в себя.
– Ну, где же скорая? Мусенька, что же теперь будет?
– Не волнуйтесь, Роман Александрович уже побежал звонить.
Муся лежала неподвижно, но мне показалось, что и глаза ее, и губы слишком уж сжаты. Может, это только игра?
Я смотрел на эти губы, на бледное, никогда не загоравшее лицо, и мне было до слез жаль ангела Мусю.
Сколько еще она продержится – одна, против такой матери? Есть ли у нее в жизни что-нибудь, кроме ненавидимой скрипки? Просто удивительно, что у девочки до сих пор не поехала крыша. Ей, наверно, и поговорить не с кем, если она так сразу открылась мне – первому встречному.
Я был почти уверен, что прощальный поцелуй и любовная переписка будут ей нужнее, чем мне, и уже чувствовал себя рыцарем, обязанным спасти прекрасную даму.
Прекрасную?
Да, конечно – прекрасную, если считать красотой нечто иное, чем соответствие тела и черт лица какому-то условному стандарту. Я подумал, что Мусина внешность вполне отражает чистую душу ангела в такой непростой ситуации.
К тому же, она вряд ли избалована поклонниками и, очевидно, отдаст всю себя без остатка полюбившемуся электрику – призраку оперы.
Муся скоро пришла в себя, и запоздалый приезд медиков лишь немного успокоил мамашу.
Впрочем, молодой доктор скорой оказался сообразительным. Попросив всех удалиться, он побеседовал с Мусей, тет-а-тет, потом вышел в коридор и подозвал испуганную Диану Борисовну.
Как я ни старался, разобрать его слова мне не удалось, но, судя по виду мамаши, доктор верно оценил ситуацию.
– До концерта – полный покой и никаких репетиций! – напомнил он, уходя.
Прячась за чужими спинами, я поймал Мусин взгляд и послал воздушный поцелуй. Она улыбнулась и кивнула.
Потом поднялась и, отказавшись от посторонней помощи, вместе со всеми вышла из гримерной. Сопровождающие опасливо поглядывали на нее, но при этом Григорич с Игорем вспоминали героическое прошлое, а бас с мамашей обсуждали соотношение цены аренды зала с гонораром за выступление.
Молчаливый Жора, как обычно, тихо исчез еще раньше.
Закрывая дверь, я заметил на столике Мусино кольцо – простое зеленое колечко из полупрозрачного камня.
“Вот и повод для встречи”, – подумал я, пряча находку.
Поглощение обеда нисколько не мешало моему бригадиру делиться впечатлениями. Оказалось, что десять лет назад Игорь начинал свою службу в Октябрьском районном отделении Москвы, где Григорич был тогда старшим лейтенантом.
Вспоминая былые времена, ветеран милиции дирижировал вилкой и со значением качал головой.
– Высоко взлетел парень! – сказал он о бывшем сослуживце. – Отставился капитаном, и к самому Пальцеву попал! Даже обедать с нами не захотел, сучок пузатый. Спасибо еще, что признал меня.
Но главный сюрприз этого дня был еще впереди.
Нет, меня не назначили ни главрежем театра, ни заместителем. Но, после обеда топчан Григорича остался пуст: бригадир не предался обычной сиесте, а, принеся отбойный молоток, принялся долбить кабельную канавку для неизвестно зачем понадобившейся розетки – в коридоре, напротив кабинетов администрации.
– Перехвачены агентурные сведения, – сообщил он, вдоволь насладившись моим изумлением. – Сегодня утром Фридман настучал главному, что бригада электриков – конченые разлентяи. Меня они не тронут: кишка тонка, а вас с Жоркой могут бортануть. А он еще, придурок, опять куда-то забежал. Придется нам вдвоем пускать пыль в глаза руководству.
Пыли было предостаточно. Передав мне отбойник, Григорич стал готовить раствор для шпаклевки.
– Руби, Женька, дальше, – распорядился бригадир. – А я, пока раствор не засох, сбегаю, подровняю там внизу пару углов.
Не было его долго.
Но, едва я присел отдохнуть, появился Игорь с чемоданом.
– Слушай, парень, как тебя … Ты же был там, в гримерной? Отлично. А бумажника моего, случайно, нигде не заметил? Коричневый, под крокодила, с магнитной защелкой – не помнишь? Я к тебе ничего не имею, но, может, случайно заметил, мало ли … Скорей всего, он у меня из кармана вывалился – из внутреннего. Да я в гримерной уже десять раз все перетрусил, ты ж понимаешь. А где этот ваш, как его … еще один электрик, ну, смурной такой? Не знаешь? Ну, подумай хорошенько, может, вспомнишь чего.
Игорь ушел, а я поднялся, взялся за отбойник и продолжил долбить чертову канавку.
Потом вернулся Григорич, мы уложили кабель, подключили розетку и зашпаклевали разбитую стену.
Еле успели до пяти.
Но наши героические усилия оказались напрасны: в тот день главрежа в театре не было.
Весь в пыли, с отбойником в руках, я видел, как Муся с мамашей и несущим заветный чемодан Игорем выходят через центральные двери театра.
2.
В дни серьезных мероприятий – опер или концертов – наша бригада работала во вторую смену, с двух до одиннадцати. При этом Григорич скрупулезно следил за тем, чтобы никакая работа и ни одно, даже мелкое служебное действие, могущие быть исполнены в обычную, первую смену, не были произведены во вторую, дежурную.
В тот вечер, боясь прозевать моего ангела, я летал, как метеор. В результате, несмотря на отсутствие так и не появившегося Жоры, мы с бригадиром быстро произвели необходимые приготовления к концерту: достали кабели из скрытых в полу коробок, расставили и подключили микрофоны сцены, подключили кабель к главному пульту оператора, проверили нижние и верхние прожекторы, освещение в зале, вентиляцию.
С полседьмого я уже топтался у Мусиной гримерной “люкс”. Нервничал, старался отвлечься, думать о чем-нибудь постороннем. Это как будто получилось – час ожидания пролетел незаметно, Муся появилась неожиданно и, как я и опасался, не одна.
Я чувствовал, что краснею.
Хорошо, что в коридоре было темно.
Увидев меня, Муся чуть улыбнулась и протянула руку. Стушевавшись под взглядами все той же сопровождавшей ее троицы, я отказался от намерения эту руку поцеловать, и только пожал, ощутив тепло чуть влажной ладони и успев подумать, что эти пальцы умеют извлекать волшебные звуки из старинного, драгоценного инструмента. Пришлось пожать руки и остальным, выдержав на прощание огромную лапищу Игоря. (Его пропавший бумажник так и не нашелся, что наводило почти неопровержимые обвинения на исчезнувшего Жору.)
В темноте коридора я едва видел Мусино лицо, но, услышав ее голос, вдруг разволновался, забыл приготовленные фразы и не сразу сообразил, что закрываю собой дверь в гримерную.
Ну и ну, неужели я влюбился?
Мне показалось, что и она стесняется моего присутствия.
– Отлично. Муся остается, мы уходим, – распорядился Игорь. Он чуть заикался и явно нервничал. – В восемь спущусь за тобой, – сказал он ей. – Футляр со скрипкой будет на столике, как всегда.
Это был классический прием: в ожидании начала концерта зрители будут не скучать, а пожирать глазами освещенный прожекторами серый футляр, думая о лежащей в нем скрипке Гварнери и преисполняясь сознанием важности мероприятия.
Пришлось мне, вместе со всей компанией, оставить Мусю одну. По дороге Игорь говорил о своем бывшем, а моем нынешнем шефе.
– Хороший мужик, свой, – втирал он мне казенные ментовские клише. – Может и запрячь туго, и выступить не по делу, но в критический момент никогда не подведет. Если ты – с ним, он – за тебя, как за сына. А вот с этим вашим молдаваном он явно ошибся.
Я только кивал, думая о том, как бы поскорее распрощаться и вернуться к Мусе – это был последний шанс поцеловать ангела.
Но Игорь вдруг расчувствовался:
– Знаешь, отведи меня к старику, а то завтра утром отчалим, и получится, что я с ним даже не поговорил ни разу.
Приведя Игоря в нашу мастерскую и стараясь не мешать встрече старых друзей, я быстро переоделся в чистое (работы больше не ожидалось) и отправился к Мусе.
Уже подходя к гримерной, я вдруг вспомнил, что найденное вчера Мусино кольцо осталось в кармане моих рабочих брюк. Теряя драгоценные минуты и ругая себя за рассеянность, я побежал обратно и у самой мастерской услышал:
– … сыгралось отлично, как по нотам. А ты, бля, боялся.
– Да, вовремя твоя скрипачка отрубилась – как раз в нужный момент. Прямо как по заказу. Я уже подумал: твоя работа.
– Не, это ее мамаша довела. Вообще, конечно, повезло нам. Теперь главное – запугать твоего молдавана. Ты у него был?
– Схожу еще.
– Значит, если найдешь его, или если позвонит, говори, что я его за бумажник просто на куски порву.
– Не напрягайся, Баран, с молдаваном все будет в натуре.
– Да, напрячься мне еще придется. Пальцев может запросто ребра пощекотать.
– Не боись, не тронет он тебя, он же знает твои подписки. Поорет и успокоится.
– Хорошо бы.
– Увидишь: пошумит и затихнет. Наверно и страховку получит. Он же теперь купец в законе, какой ему понт об тебя пачкаться? Главное, ты же тут никаким боком не виноват, и целых четыре свидетеля у тебя. А, считая меня – даже пять. Никаких проблем.
– Посмотрим еще, как эти вопить будут – мамашка с дочкой. Ну, давай еще по глотку, и надо мне двигать.
Я тихо отошел назад и, шумно протопав по коридору, забежал в электро-мастерскую.
– Все-то ты, парень, пробегал, – покачал головой Григорич, переворачивая вверх дном пустую четвертушку “Смирнова”. – Пробегал-проскакал. Небось, такого еще не пил? Чистый, бля, продукт, я даже распробовать не успел. Вроде и не пил ничего.
– Спокойно, – улыбнулся Игорь. – У меня в номере еще есть.
Не теряя ни
