Наш крошечный домик, который мы снимали у владельца бананового цеха, я называл кукольным. Находился он на краю мошава, последним на короткой пыльной улице. Впрочем, по этой улице никто не ездил, разве что мальгеза [погрузчик, (ивр.)] раз в час провезёт несколько ящиков с бананами в цех, который находился справа от дома. В этом цеху я и работал. Но сегодня хозяин дал мне хофеш [отпуск, (ивр.)] .
Домик стоял посреди зеленого луга, огороженного забором, через дорогу от банановой плантации. Забор с калиткой скрывались в зарослях рододендрона, гибискуса, перемежающихся пиростегией с оранжевыми каплевидными цветами. Бугенвиллея оплетала всё это великолепие, радуя глаз яркими красными, белыми, жёлтыми, фиолетовыми и оранжевыми листьями-цветами. Бетонированная дорожка, выложенная красным кирпичом, вдоль которой были установлены факелы на высоких, почти до плеча, стойках, указывала на место, где пряталась калитка, другим концом упираясь во вход дом. Правда, ни хозяин, ни тем более я с Ханой, никогда не зажигали эти факелы.
Позади домика располагался кибуц. Несколько улиц небольших домиков, в основном с красными черепичными крышами, прячущихся в ажурной тени пальм и огромных фикусов с большими глянцевыми, будто кожистыми листьями.
Только здесь, в Израиле, я узнал, что фикус, который у нас в Сталино я видел в кадке на автовокзале, это огромное дерево. И что фиговое дерево, это тот же фикус, который рос здесь ещё в библейские времена. Его листьями Адам и Ева прикрывали свою наготу, а плоды (инжир) евреи ели во все времена.
Сейчас, в дневную жару, кибуц был тих, как будто в нём вообще не было населения. Лишь со стороны моря долетали голоса мальчишек, которые перекрикиваясь бегали вдоль кромки воды, запуская воздушного змея.
Сам домик поражал настолько маленькими размерами, что казалось вот сейчас откроется окно и оттуда выглянет Мальвина, девочка с голубыми волосами, и, хлопая ещё сонными глазами с огромными ресницами, закричит:
- Пьеро! Буратино! Мальчики, умываться!
Сразу от входа малюсенькая прихожая, в которой под боковым окном помещался диван, почти перегораживая вход в кухню в задней стене, с метром шаеша [мраморная плита (ивр.)]. На той же стене, в правом углу дверь в ванную с туалетом, а между входами в ванную и кухоньку тумбочка с радиоприёмником.
На правой стене тоже две двери: в крошечную спаленку с полуторной кроватью и шкафом, подаренных хозяином, и такой-же кабинет, в котором стояло продавленное кресло, накрытое плетёным покрывалом. Хана сама связала это покрывало из разных лоскутов и даже своих старых чулок. Рядом письменный стол, который ухажёр Ханыной подруги Дальи нашёл и приволок нам со свалки в конце улицы, починил своими руками и выкрасил тёмным лаком. Над столом я повесил полки, где стояли книги на русском, польском, и иврите. Иногда мы с Ханой ссорились, чья очередь посидеть в кабинете в кресле и что-то почитать. Само собой, что побеждала всегда Хана. Тогда я устраивался в прихожей на диване и слушал радио.
В домике практически не было места для стола. Поэтому стол, за котором мы ели и иногда принимали немногочисленных друзей, стоял снаружи домика, прямо у входа, на небольшой забетонированной площадке, под полотняным навесом. Собственно, друзей было не так уж много. Ханина подруга Ринат, тоже медсестра, с которой они работали вместе, и её муж Зеэв, Далия и её Милош, Амита и несколько моих новых друзей с которыми я вместе работал. Ну и, конечно же, наш хозяин Аюб, иногда с женой, а иногда и с женой и с дочерью. Как это ни странно, но Аюб относился к нам с какой-то отеческой любовью, хотя и был не намного старше нас.
Маленький автомобильчик проскрипел по гальке сначала справа, там где стоял банановый цех, потом завернул на их улицу между банановой плантаций и их забором и остановился у калитки.
Марти с веселым лаем приветствовал Ринат и Зеэва, вылезших из их фольксвагена-жука, и путался у них под ногами пока они шли к дому. Марти - помесь сибирской аски и немецкой овчарки, с рыжей пушистой шерстью, всегда закрученным в кольцо хвостом, и глазами разного цвета, одним карим, а вторым голубым, был нам подарком с небес. Дело в том, что я тосковал о своём любимом пёсике Бродьке, оставшемся в Сталино, когда мы уезжали в эвакуацию. Мне казалось, что я предал его, не взяв с собой, и это мучило меня. Много раз я предлагал Хане завести щенка, но она всегда твёрдо обрывала меня:
- Ну куда мы его возьмём? В нашем курятнике и так не повернёшься, а ты ещё и собаку хочешь.
Однажды, в шабат шёл сильный дождь. Обычно в этот последний день недели улицы посёлков, городов и деревень Израиля пустеют, ну а в дождь там и вообще никого. Мы с Ханой сидели, прижавшись друг к другу и и наблюдали как то с одной, то с другой стороны окна сквозь сплошные потоки дождя вспыхивают молнии, а через несколько минут наш домик сотрясается от раскатов грома и от порывов ветра. Того и гляди, его, как в моей, читанной ещё до войны сказке «Волшебник Изумрудного города» подхватит вихрь у унесет куда-нибудь через Средиземное море. Не хватало только храброго Тотошки.
И вдруг, прямо у нашей двери раздался крик. Мы сначала даже не поняли, женский или детский. Хана сказала:
- Генька, ну-ка, выгляни осторожно. Может кому-то помощь требуется.
Я открыл дверь - никого. И вдруг в мои босые ноги ткнулось что-то мокрое. Щеночек! Такой маленький, что ещё на лапках еле стоял. Они у него постоянно расползались в стороны. Прийти сам он не мог, но кто его в такой ливень мог подкинуть? Я внёс это мокрое чудо в дом и моя Хана, увидев его, мгновенно преобразилась. Она взяла его у меня из рук так нежно, будто мать ребёнка. Обтёрла его, накормила молочком, сначала макая в него палец, а затем засовывая палец щенку в рот. Вскоре малыш понял, что надо делать и сам стал лакать с блюдечка. А Хана сидела на корточках и приговаривала:
- Ешь маленький, ешь Марти.
- Но почему Марти? Разве это не женское имя? А щенок вроде мальчик.
- Что б ты понимал? Не путай с именем Марта. Марти - имя мужское. Имя посвящённое Марсу. А он у нас и свалился, наверное, с Марса.
Обменявшись приветствиями, я и Зеэв сразу принялись за дело - поставили мангал, насобирали сухих веточек, разожгли его.
Хана не была мастерицей готовить, да и не особо любила это дело. Поэтому наше меню обычно разнообразилось лишь картофельным пирэ [пюре, (ивр.)] или макаронами, да мясом. Ну, конечно и фруктами и ягодами. Но сегодня, под руководством Ринат они готовили на мангале маадан [вкуснятина, деликатес (ивр.)] - курицу, обмазанную сметанно-горчичным соусом, запекаемую в фольге. Там же, тоже в фольге, они запекли парочку баклажанов. Затем нарезали салат из огурцов, помидоров и лука, заправили его оливковым маслом и соком свежего лимона с дерева росшего во дворе. Хана вытащила из ящика под шаешем банку с солеными оливками, и ещё одну с малосольными огурчиками собственного посола, которые я очень любил.
Девушки накрыли стол. Под одну из ножек пришлось подложить камень, чтобы косолапый стол не шатался, и на нём появились «деликатесы». В центре стола на тавните [поднос, (иврю)] Хана выложила запечённую курицу. Ринат попросила Зеэва помочь ей перенести от мангала целый поднос куриных крылышек, жареных аль а-эш [на открытом огне, (ивр.)], запечённые баклажаны, и расставила салаты.
- О-о, какое богатство! -воскликнул Зеэв, - тут без бутылки не обойтись.
Я откликнулся:
- Да, конечно. Правда я не знал, что вы приедете, и потому у меня лишь початая бутылка арабской водки Арак. Не уверен, что нашим дамам она понравится. К тому же в такую жару…
- Ринат, правда же у тебя муж самый умный и предусмотрительный? - пошутил Зеэв.
Он поднялся и пошел к своему Volkswagen Beetle, стоящему у нашей калитки. Через пару минут вернулся с целым ящиком пива «Нэшер»["Орёл", (ивр.)]
-Ого! - удивилась Хана, - А плохо вам не будет?
- А мы не торопясь, - самодовольно произнёс Зеэв. - До вечера времени много. Да и вы, дамы, я уверен, нам поможете.
Самым разговорчивым из нас, как обычно, был Зеэв. Будучи членом партии МАПАЙ [Мифлегет по‘алей Эрец-Исраэль — Рабочая партия Эрец-Исраэль], он всегда был в курсе всего, что происходит в Израиле и в мире. Я молчал, лишь иногда вставляя одно - два слова. Хана и Ринат шептались о чём-то своём, о женском.
Едва уселись за стол, Зеэв открывая пиво и разливая его по чашкам для дам, а себе и мне просто раздав открытые бутылки, начал:
- В МАПАЙ кажется намечается раскол по поводу репатриантов из Европы?
Я удивлённо переспросил:
- По поводу репатриантов? А в чём дело.
- Моше Шарет жалуется, что из Европы присылают всяких калек, тогда как Израилю нужна молодёжь призывного возраста, чтобы вести войну за независимость. Ведь мы живем в плотном окружении арабов.
Нужно проводить селективный отбор, отбирая только работоспособных.
Многие его поддерживают, и я тоже думаю, что он прав.
У меня вырвалось:
- Селективный отбор? Господи, вы что, фашисты? Это фашисты устраивали в концлагерях селекцию. Так могут говорить только люди, которым наплевать на то, что случилось в Европе. Или которые вообще не представляют, что там произошло.
У меня сами собой стискивались кулаки. Я чувствовал, что если не выплесну ярость, которая вдруг всколыхнулась во мне, то просто взорвусь. Мне необходимо было или влепить в рожу Зеэву, или разбить что-то. И я так трахнул в стену нашего домика, что хотя и не пробил в ней дыру, но костяшки пальцев раскровянил здорово.
Ринат и Хана бросились ко мне. Ринат плакала:
- Генька, Хана, простите Зеэва. И меня простите. Я никогда не рассказывала ему, что вы оба прошли через эти ужасы.
Марти, усугубил драматическую ситуацию лаем и грозным рычанием, хотя явно не понимал в чём дело и кто тут враг.
- Брат, прости, я не знал что… -Зеэв замялся не зная, что дальше сказать, и чего именно он не знал. - Но ты пойми, ведь эти две проблемы одновременно решать невозможно. Я имею ввиду, что и вас, бывших там, надо лечить, надо адаптировать в наш еврейский ишув, и в то же время не забывать о безопасности страны, её обороноспособности. А безопасность страны - это и безопасность всех нас.
Короче, лэ-азазель [к чёрту! (ивр.)] эту политику! Давайте сегодня не вспоминать о ней. - И он передал мне ещё одну бутылку «Нэшер».
Ближе к вечеру Ринат захотела пойти искупаться. Зеэв тоже. Они попросили проводить их через кибуц к морю. Я с радостью согласился. Хана сказала, что не хочет жариться на пляже, где вообще нет ни малейшей тени, что её светлая кожа мгновенно сгорит, и осталась дома.
Накупавшись, мы вернулись и обнаружили, что Хана спит. Уже темнело, и Зеэв сказал, что им пора возвращаться, и чтобы я не будил Хану, а поцеловал её за них, когда она проснётся.
Их «жук» проворно развернулся на узкой улице и они уехали.
СНОВА ОБЛОМ
Хана спала в футболке и в шортах. Сквозь тонкую ткань отчётливо прорисовывалась её соблазнительная грудь, торчащие тёмные соски и даже припухлость вокруг них. Не-ет, удержаться и не потрогать их было выше моих сил. Я присел на край кровати и нежно-нежно накрыл сквозь ткань обе груди ладонями. Легонько сжал соски и мой собственный организм немедленно отозвался
