СТАЛЬНАЯ ИГЛА
(история вторая из серии «Воспоминания из будущего»)
Не стальная игла, а грусть
Мне сегодня пронзила грудь…
Гр. «Пикник», 2012г.
За НИМ гнались.
Гнались более трёх суток. Не наступали на пятки, но и обещанной форы во времени не было.
Не раз восход сменялся солнцестоянием в зените с последующим закатом.
Вот и сейчас день медленно угасал; но смеркалось быстро, так всегда происходит в густом лесу, где разросшиеся кроны деревьев не оставляют шансов солнечному свету пошалить среди травы; но там, куда залетал ветер, двигались ветви и между образованными кратковременными прорехами проскальзывали лесными воришками солнечные лучики, скользя по ветвям и листве, траве и опавшей хвое, они покрывали непрочным сусальным золотом природное великолепие, вспыхивающее и ослепляющее взор.
Впереди замаячила прогалина. Лес редеет. Уже виден старый дуб на опушке в окружении свиты орешника и лещины.
ОН остановился, стараясь восстановить дыхание и стараясь услышать далёкие звуки неустанной погони.
Стояла тишина. Оглушительная. Создалось обманчивое впечатление, будто звуки умерли или попали в звуковую ловушку.
ОН медленно повернулся вокруг себя. Внимательно всматриваясь в мельчайшие детали экстерьера. Вот, ветви двигаются, а шелеста листвы и скрипа веток не слышно! Трава гнётся якобы под ветром, в то же время как-то беззвучно. Фантастика!
ОН почти справился с собой; дыхание ровное, словно путь от грешника к раскаянию; сердце не скачет в груди загнанным скакуном, в попытке вырваться наружу через горло. Выглядев поваленную сосну, улёгся, ощутив спиной через тонкую ткань рубашки рельеф сухой, немного колючей коры. Глаза непроизвольно слипались, веки таки стремились захлопнуться; складывалась скопившаяся за последние дни усталость; незаметно ОН впал в дрёму, каким-то чувством отслеживая обстановку чутко вслушиваясь, вдруг тишина проснётся и ОН услышит звуки погони, почувствует её запах. От НЕГО резко разило застарелым потом; точно такое же амбре наверняка просто летело впереди его преследователей; на пленэре никакие посторонние химико-бытовые запахи мыла и дезодорантов – ничто не должно выдавать с головой жертву и охотников.
Внутренний хронометр отбил побудку.
(И снова, как и прежде, ОН почувствовал укол стальной иглы грусти в самое сердце.)
Глаза распахнулись, впитав сетчаткой опустившуюся фиолетово-ультрамариновую темноту ночи. Тишина проснулась вместе с НИМ; стрекот сверчков, жужжание комаров, пение птиц ночных и готовящихся уснуть; осторожные шаги вышедших на охоту хищников и их позднего обеда напряжённо-сдержанное дыхание.
Тело затекло. Однако двигаться, вставать категорически не хотелось. Хотелось верить, те же ощущения испытывали и преследователи. Сильно хотелось верить до спазмов в желудке. Только сейчас ОН подумал о еде, впервые за три дня. Сорванные в процессе бега ягоды не в счёт, так, вялая попытка витаминизировать организм хоть как-то и хоть как-то подкрепиться, сжевав всё также на бегу, попавшийся на глаза гриб; сжевать и проглотить, не чувствуя вкуса; спасибо организму, не дал ни разу сбоя за все кулинарные чудачества, до ужаса примитивные и перманентно опасные. Глотнув громко слюну, ОН представил себе мысленную картину: стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью, лёгонькая сервировка, графинчик водки, пара рюмок, пузатая бутыль в плетёнке с вишнёвой наливкой; ах, аж сюда долетел из той мысленной абстракции её специфически-характерный ягодный хмельной аромат. Вот чьи-то женские руки, такие уж они очень гладкие и ухоженные, ставят на стол селёдочницу с рыбой, зелёным лучком и укропом, тарелку с дымящимися мясными котлетами, вторую тарелку с отварной молодой картошкой, на ней лежат кусочки не растаявшего домашнего сливочного масла…
Он встряхнул головой, прогнал приятное видение, в данном случае, что синица в руке, что журавль в облаках всё едино; потянулся… Хочешь, не хочешь, вставать надо, как бы ни была приятна нега расслабленности… Без концентрации, без прочих лишних аутотренинговых процедур, ОН медленно сел, поработал плечами, пошевелил пальцами ног, рук, покрутил головой. Размял шею. Глубоко втянул воздух носом и задержал дыхание. В воздухе отчётливо прослеживались нотки Осени; в воздухе, звучавшем летней радостной сонатой, проскакивали синкопы, форшлаги и прочие мелизмы, говорящие о приближающейся осени.
И тотчас накатило…
Это не симптомы страха. Как бы ни был он продолжителен, но не перманентен. Это паника. В эмбрионе. Ещё зарождающаяся. Ещё не сформировавшаяся в огромную волну, безжалостную цунами. И этого было достаточно, чтобы сбить корабль смысла с проложенного курса. Радовал факт, эта паника не являлась бесконтрольной, она кем-то контролировалась, но не ИМ, другим, тем, имеющим неограниченные полномочия распоряжаться чужими судьбами.
Ледяным холодком долетели отголоски событий, размежевавшие жизнь, и тут уж никто не поможет. Даже эта Осень, гипотетически настраивавшая на лёгкую грусть. Эмоции то раскалялись добела, то остывали до чёрной невозмутимости так, что начала кругом идти голова.
ОН усилием воли заставил забиться в дальний угол страху и панике. Сжал до боли веки, пока перед внутренним взором не поплыли удивительной чёткости геометрические фигуры, никогда прежде не существовавшие ни в одном пытливом уме геометра; уж они-то мастера-затейники изобретать, дай волю, всякие декаэдры и ромбы с закруглёнными углами. Затем по въевшейся привычке почитал мысленно экзотических для этих географических широт верблюдов, количеством до трёх и встал…
И сразу же почувствовал…
Такое не приснится и после уколов и сотни стальных игл…
Однако же…
Нет, ОН увидел резкий контраст с прежней непроглядной тьмой, удивительным образом она приобрела цвет топлёного молока; и ничего не рассмотреть чрез эту сизо-млечную мглу. Мелькает мысль «туман» и соответственно прокручиваются в ускоренном темпе связанные с ним непонятности и прочие недоразумения в форме просмотра киносюжетов; кто-то или что-то, скорее всего некто подавил дальнейшее развитие мыслительного процесса; и, будто в подтверждение, в ЕГО голове прозвучал приказ забыть про туман, тумана, дескать, никогда не видел. И ОН незамедлительно забыл, кивнул и мысленно ответил утвердительно, уже по инерции.
Но как же мерзостен этот туман!..
Бодрит то, что преследователи увязли точно также прочно в нём, как и ими преследуемый; одни и те же чувства и эмоции свойственны всем без исключения гомо сапиенсам, населяющим сей удивительный подлунный и подсолнечный мир.
Внезапно ОН ощутил прямо-таки с содроганием, как что-то неторопливо, с черепашьей скоростью потекло по телу. ОН посмотрел на растопыренные пальцы и не мог отвести взгляда от разворачивавшегося действия; по его кистям, материализуясь из тумана, стекала густыми потёками некая субстанция; ледяными змейками она начала течь по телу, от макушки вниз, залезая за шиворот рубашки и проникая через плотное сплетение нитей рубашечной ткани.
Господи, какая мерзость!
И сразу всё пришло в движение…
ОН стартанул с места, как лошадь в галоп, вперёд в туман. Плевать, что он там в себе кроет и таит. Потому что ОН понимал, малейшая заминка и можно будет, навсегда забыть о свежей малине, сорванной с ветки, и крынке парного молока.
ОН бежал сквозь туман, ориентируясь исключительно интуитивно. Что ещё может помочь в сложившейся ситуации, когда кнутом раскалённого льда хлещет по спине лязгающий стальными челюстями собачий лай.
На бегу, ОН о чём-то думал, в движении всегда хорошо думается, мысль точна и остра, как боевой клинок. Почему раньше не слышал собачьего лая? Ответ пришёл быстро, но затерялся в слившейся трескотне залповой беспорядочной стрельбы винтовок и автоматов. Стреляли преследователи намеренно поверх ЕГО головы. стараясь нагнать побольше жути и страху. Засвистели пули и сверху на голову и плечи посыпались листья и хвоя, застревая в отросшие ниже плеч редкие волосы; посыпались измельчённые в щепу ветви и сучья. Запах листвы и дерева, смоляной, густой, тягучий, будто мёд, набился в нос и рот; скулы свело, непроизвольно судорога пару раз дёрнула щеку.
Слава лесным богам и богиням, также их подручным, что руки-ноги двигались без сбоя; ни судорога, ни ещё какая неуклюжесть не сбивает с ритмичного бега.
Кажется, каждая рука, каждая нога живут своим умом. Каждая рука знает, когда нужно заслониться от ветки, отвести от лица; каждая нога твёрдо знает, куда нужно ступить, чтобы не оступиться, не поскользнуться на замшелом булыжнике или подгнившей ветке и не упасть. Тело знало, когда необходимо сделать какой-либо пирует или танцевальное па, балансируя и продолжая сохранять вертикальное положение, с поправкой на движение.
А пули продолжают свистеть уже почти над головой. Парочка свинцовых непосед жизнеутверждающе пропели сольно в оба уха.
Вот это уже что-то новенькое. Прямо по курсу в ствол расщепленной напополам сосны вошла с тонким пением стрела, оперённая красным стабилизатором. Вот оно как! Не так жутко, когда слышишь выстрелы, хотя оно и опасно, да как-то привычно. Стрелы, несущие на своих острых клювах убойные посылы смерти, намного опаснее. Жертва не слышит хлопка тетивы, следовательно, не догадывается, что к ней спешат посланцы недоброй воли.
ОН почувствовал, до вибрации струн внутри тела, ему везёт.
Стрелы будто очерчивают коридор, где ОН должен бежать, с назойливым постоянством отмечаясь то в одном стволе еловом справа, то в другом берёзовом – слева.
Туман редеет.
Из него прямо под ноги выскакивают фантастические твари, порождение тьмы и мрака: зайцы с оленьими рогами, мыши с песьими хвостами, лисы с оскаленными медвежьими мордами, ощетинившиеся стальными иглами ежи, величиной с кавказскую овчарку; то сверху бросались на НЕГО ещё более уродливые и безобразные птицы с длинными витыми клювами, поросшими шипами, с огромными крыльями, с оперением, отливающим полированной сталью и кривыми когтями лап.
Внезапно ОН понял, нечто, что заставило слегка сбиться с темпа: вьющиеся вокруг пули и стрелы создают некий коридор, контур, защитную ауру, через эту преграду нельзя выйти наружу, как выходят на улицу из дома, раскрывая дверь, но они с лёгкой неприхотливостью пропускают внутрь всё, имеющее отношение к смерти.
И снова бег, бег, бег…
Внезапно прямо за спиной, почти в ухо, слышится знакомый голос и под вынесенной ногой не чувствуется опора. По инерции, движение тела вперёд и вверх тормашками. Полёт! Но не вниз, - вверх! Тело поднимается над затуманенным лесом, над оврагом, так некстати появившемся на пути. ОН понимает, как прекрасен полёт, но куда, зачем, к каким чертям собачьим…
По неизвестной
|