окна хватало: «Отдай крест».
Гулко отдалось под самую крышу и зашелестело в соломе, до костей мороз продрал, и почудился вместо родного дома гроб сосновый.
Дёрнула Груха слабой рукой – крест сотворить, да с перепугу забыла, как! Потянула щепоть вверх – да в шею попала. Потыкалась в щёку, в ухо… а саму трясёт, аж об стенку колотит. Худо-бедно до лба дотянулась, лево с правым перепутала, совсем пропала – как осенило вдруг: из-за креста ж это! Выкинуть крест наружу – и сгинет упырь!
Едва лишь сообразила – сразу троекратно силы вернулись, и крест показался не тяжёл. На ж тебе, мертвяк, твою деревяшку, да пропади пропадом!
И верно. Только выпихнула Груха крест за дверь, покойник исчез, словно не бывало. Она скорей засов задвинула да ещё лопатой подпёрла. Но дрожь её до утра так и не оставила. То ли от страха, то ли от холода.
Федя изрядно продрог у окна в белой исподней рубахе, потому с радостью влез обратно в телогрейку. Будет с тётки! Выбросила крест – и ладно.
Он подобрал крест, взвалил на плечо и пошагал в сторону кладбища. Вернуть следует покойнику крест. Им, покойникам, нельзя без него, и правило то неоспоримо, от дедов-прадедов, и всегда так было, и с кровью слилось, с костями срослось: крест над умершим! И ему, и людям живым, чтобы знали! А без креста – это что ж? Мракобесие!
Могилу Фёдор отыскал далеко не сразу, долго бродил и шарил впотьмах, и даже собирался оставить до утра, как есть: рассветёт – разберёмся. Наткнулся на неё случайно: как-то вдруг понял, что вот она, потом обломок и спил нащупал. На прежнее место уже не утвердить, это ясно – и он просто воткнул конец креста с оставшейся длинной и острой занозиной в рыхлую землю холмика.
В воскресенье они с Ванькой торчали под Манькиными окнами. Хоть и пришли спозаранку, а Прошка-комсомолец уже переминался тут с ноги на ногу. Оно и понятно. Кто на селе не торчит спозаранку и не переминается с ноги на ногу у Манькиных ворот? Попереминается – и дальше проходит, будто по делу. За угол завернёт, потопчется – и назад мимо окон.
Парни уже двинули проделать традиционный путь, как вдруг сама Манька, раскрасневшаяся, по-воскресному нарядная, в яркой юбке, показалась в конце улицы. Быстрым широким шагом шла домой, и глаза пылали гневом.
– Представляете, ребята! – с пылу-жару обрадовалась встрече Манька, благо нашлось, на кого пыл-жар излить, – у нас на дядиной могиле крест сломали! Спилили да воткнули! Ходила-навестила, а там…
– Так это ваш крест? – изумился Фёдор, – то-то я смотрю, вроде в той стороне вашенские лежат… Битый же час искал эту могилу, да не сообразил! Это я его воткнул. У тётки Грухи отторговал.
Ванька уже знал всю историю, потому слегка только похмыкивал, а Манька с комсомольцем хохотали. Манька – ну, колокольчик колокольчиком, и гнев улетел, только знай кудряшки на висках трепыхаются:
– Как, говоришь?! «Отдай крест»? И в лоб никак пальцами не попадёт? Ха-ха-ха! Ну, теперь будет могилы за версту обходить!
Потом посерьёзнела:
– Придётся вам, ребята, деду Никодиму другой крест добывать. Вот к Воздвиженью бы!
– Оно понятно, – вздохнул Ванька. – Куда ж без креста? Может, деду там полегче будет…
Прошка тоже вздохнул:
– А секретарь комсомольской ячейки сказал, что проблему отсутствия дров можно решить за счёт экспроприации бесполезных предметов культа и сноса старорежимных построек, – и задумчиво пожал плечами, – так что тётка Груха, получается, в ногу с задачами комсомола.
И сразу же плечами передёрнул:
– Это что ж я, у родной бабки крест отниму? А бабка добрая была. И не может она без креста, так сама и говорила.
Загрустила Манька, покрутила пальцами кончик тёмной косы и тихо сказала:
– Никто не может, Прохор! Да не минуешь его. Вот улицей идёшь – а поперёк тебе перекрёсток. Ворота ставишь – крестовина. Ткёшь – уток накрест основы. Да и шьёшь-то крестиком, гляньте, – она подбоченилась, выставив локоть в пышном рукаве, расшитом красным зубчатым узором, – ну, подумайте сами, разве просто так это, разве случайно? Коль уж даровал Господь, то даровал. Крест Животворящий. Все под ним! Так что ты, Фёдор, – тут же обернулась она к тому, – доброе дело сделал, и за то превеликая тебе благодарность! – и, отбросив на спину косу, красавица опустила чёрные ресницы и почтительно поклонилась парню.
Утро светило по-осеннему яркое, золотое от широких полей убранных хлебов, и синее небо распростёрлось над миром. И мир сиял, и жизнь продолжалась, и где-то там, в высях горних, возносился на всей землёй невидимый Воздвиженский крест, и осенял собой всё сущее, всех людей, которым выпало на долю столько бед и невзгод!
Ещё год оставался до зловещего 37-го, и целых пять – до роковых-сороковых! Ещё жить и жить!
Живите, ребята!
