02. Почтарский Мост. Глава 1. Матвей. Начало

Глава 1

Матвей. Начало




…откуда мама взяла эти данные, Матвей мог только предполагать. Частично из семейных преданий, которые с годами обрастали все большими подробностями. Частично, от одного из ее двоюродных братьев, который работал то ли электриком, то ли техником в региональном управлении ФСБ и в виде дружеской услуги кто-то, имеющий доступ к закрытым архивам, отыскал для него информацию об их предке…

Точнее, о том, что, прадед Матвея – человек крестьянских кровей, дослужившийся до унтер-офицерских званий то ли в Первую Мировую, то ли в Гражданскую войну – стал непостижимым образом близок последнему Верховному правителю агонизирующей царской России – генералу Антону Ивановичу Деникину. И был он то ли денщиком, то ли ординарцем Деникина, но был он, что называется «близок к телу» Верховного правителя. Пусть и правителя временного, так и не утвержденного в должности… И умер прадед по разным данным в семидесятых годах прошлого века в очень преклонном возрасте либо под Парижем, что вроде бы было логично, учитывая поток белых эмигрантов во Францию, и похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, либо в одном из предместий Нью-Йорка.

Все это были семейные предания, поскольку родственник Матвея, когда-то работавший в ФСБ, славился своими необычными историями, многие из которых впоследствии оказывались вымышленными.

Тем не менее, история о прадеде была реальной. По крайней мере, та часть ее, что касалась участия прадеда в Гражданской войне на стороне Добровольческой армии и Вооруженных сил Юга России. И последующей эмиграции, из которой прадед так и не вернулся.
Впрочем, не меньше истории о прадеде, удивило Матвея и то, что сам он не знал ничего об этом до тридцатисемилетнего возраста. То ли не задавал своевременных вопросов, то ли умудрился пройти мимо всех семейных преданий и легенд о прадеде, но то, что он узнал с таким условным опозданием, встряхнуло все его, до того момента, относительно сонное социальное существование.

И хотя, информация о прадеде ничего ему не давала, кроме отдаленного и, по сути, периферийного ощущения гордости за предков, но отчего-то он почувствовал, что у него, наконец, появилась пока еще трудно формулируемая, но, тем не менее, вполне конкретная цель в жизни. Особенно после нескольких лет нахождения во внутренней душевной спячке, из которой он так и не мог выбраться, сколько ни пытался.

Он не отдавал себе в этом отчета и даже мысленно не пытался формулировать свое состояние и отношение к происходящему, но что-то словно переступило в нем некую условную черту, разделяющую его настоящее и пока еще смутное, но уже надвигающееся будущее. Цепь неосознанных действий и вроде бы случайных и разрозненных событий, последним из которых была информация о прадеде. От которого, в свою очередь, осталось только размытое воспоминание из детства о потертой и давно утерянной фотографии. Фотографии, которую бабушка Матвея Елизавета Федоровна – младшая дочь его прадеда – хранила в рамке в деревенском доме. Хранила наряду с другими фотографиями родственников, включая и младенческое, еще черно-белое фото Матвея.

На снимке прадед был изображен в диковинном для советского ребенка мундире, знакомом разве что по белогвардейским фильмам, в которых «красные» всегда побеждали «белых». Лицо было серьезным, как у всякого человека непривычного к объективу фотокамеры. Ни стати прадеда, ни роста определить было невозможно — фотография была сделана выше пояса. Серьезное напряженное лицо… туго застегнутый воротник кителя на шее… короткая военная стрижка предположительно темноволосого шатена, судя по черно-белому фото… лихо закрученные усы… На мундире красовались не менее диковинные награды — Георгиевские кресты... Частично видная рукоять шашки, на которую опирается ладонь прадеда... Хотя, Матвей не поручился бы, что помнил такие подробности и не был уверен – не дорисовывает ли он их сам в своем воображении. Были ли кресты на груди или их не было, он не помнил, как и то – был ли прадед усат или не был... Воображение отдавало долг памяти, накладывая образы из фильмов и книг о том времени и послушно дорисовывало, возможно, несуществующие детали, добавляя образу прадеда все ту же сомнительную и приукрашенную временем романтичность прошлого, к которому сам Матвей имел хоть и опосредованное, но в то же время, прямое отношение.

Отчего он так вцепился в информацию о прадеде, Матвей не мог сформулировать даже для самого себя, но чувствовал во всем этом ту самую соломинку, за которую необходимо было ухватиться, чтобы не утонуть окончательно в своем социальном аутизме... Хотя, навскидку – не анализируя свои разбегающиеся мысли – казалось, что это был не более, чем интересный экскурс в семейную историю. С другой стороны, Матвей поневоле воспринимал информацию о прадеде, как еще одно напоминание о том, что пришло время изменить что-то и в своей жизни…

Продолжение -