парка.
Вадим побледнел. «Может, это тот, кого я пнул? – подумал он. – Может, я убил человека?» Клава смотрела на него серьезно и внимательно. Видимо, она думала о том же. «А если она на меня донесет?» – мелькнула мысль. Но Вадим тут же ее устыдился.
На прощание девушка пожелала ему скорого выздоровления, улыбнулась и ушла.
Когда синяки стали едва заметны, Вадим пришел в школу. Его встретили как героя. Все считали, – Клава, видимо, так рассказала – что он, спасая девушку, вступил в драку с несколькими хулиганами и вышел победителем.
Клава стала к нему приходить. Под предлогом, что надо решить какой-нибудь вопрос, связанный со стенгазетой. Вадима эти посещения не радовали. Но не мог же он ей запретить. Бабушку он попросил при Клаве советскую власть не ругать.
При прощании в последний школьный день она долго держала его за руку. Была Клава подавленной и грустной. Прежде Вадим ее такой не видел.
На лето Клава уехала к деду в деревню, в Ленинградскую область.
4
– Пушкина читаешь? – Клава взяла со стола книгу.
– Это мой любимый поэт, – ответил Вадим.
Они сидели в его комнате.
Вернувшись из деревни, Клава сразу пришла к нему. Без всякого предлога.
Она загорела. Загар ей очень шел.
– Вадя, Пушкин – отжившая эпоха. Не нужна нам дворянская поэзия. Как, кстати, и дворянская проза. Нам эти буржуазные переживания, все эти сюсюканья, не интересны… А ведь сколько есть хороших пролетарских поэтов! Прежде всего, Маяковский, конечно. «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет». Хорошо ведь, правда?
– Да. Маяковского я не понимаю, но у него есть строфы, которые в память врезаются. Как вот эта.
– Ну вот видишь.
Клава замолчала. Стала бесцельно листать томик Пушкина. Чувствовалось, что она взволнована.
Вдруг Клава решительным движением положила книгу на стол. Сказала отрывисто:
– Душно как. Может, пойдем искупаемся?
– Хорошо.
Они вышли из дома. Солнце в зените палило нещадно. Раздался пароходный гудок.
– Какие теперь планы? – спросила девушка, когда они спускались к Волге.
– Продолжу образование. Думаю учиться на вечернем рабочем факультете. При Саратовском пединституте. А днем работать.
– На рабфак ведь принимают только с рабочим стажем.
– Не обязательно с рабочим, с комсомольским тоже принимают.
– А где работать будешь?
– Пока не знаю.
– А я еще ничего не решила.
Они разделись, бросились в воду. Долго плавали в реке. Со смехом обдавали друг друга брызгами. Клава оказалась отличной пловчихой. Наконец, выбрались на берег. Сели сушиться.
– Ты меня хоть иногда вспоминал? – спросила Клава, глядя на плывущий по Волге пароход.
– Вспоминал.
– А я постоянно о тебе думала!
Наступило молчание. Клава провожала глазами пароход. Вдруг она резко повернулась к Вадиму. Их колени соприкоснулись. Выпалила:
– Вадя, я тебя люблю!
И снова – молчание. Клава взволнованно глядела на него. А он не знал, что сказать. Как Вадим не старался, он не находил в душе даже намека на любовь. Наверное, невозможно полюбить того, кого однажды разлюбил. Он только ее жалел. Это была мучительная минута для обоих. Вадим понимал, что молчать нельзя, но никак не мог найти подходящих слов. Сказать прямо, что он ее не любит, Вадим был не в силах.
Внезапно Клава вскочила. Натянула платье на мокрое еще белье. Стала быстро подниматься по тропинке. Вадим оделся, догнал ее. Когда они поднялись по склону, Клава остановилась, обернулась. Вадим стал рядом.
– Я же тебе нравилась, – как будто с упреком произнесла она. – Я видела. Ведь нравилась?
– Да.
– И что? – Она горько усмехнулась. – Разонравилась?
Вадим молчал.
– Говори прямо!
Его просто принуждали сказать правду.
– Когда я увидал, как ты Ирине Аркадьевне на Степанову жаловалась, у меня все
прошло. В один миг.
Клава возвела глаза к небу.
– Ну дурак!.. А как я должна была поступить? Обязательно надо в таких случаях сигнализировать! – Она говорила горячо и убежденно – Манька же контрреволюционную пропаганду вела! Она ведь из деревни. А там до сих пор мелкобуржуазная психология. Бороться с этим надо! Искоренять беспощадно. – Клава замолчала. Она смотрела на него, ожидая ответа. И он молчал. Неожиданно на глаза ее навернулись слезы. – Прощай! – поспешно произнесла она дрогнувшим голосом. И ушла с опущенной головой.
5
В Саратове Вадим поселился у тети Нади, папиной сестры. В этом городе Вадим родился. В Саратове как раз устанавливалась советская власть. Когда мама несла его домой из роддома, в городе слышалась стрельба. На крышах она видела людей в форме, Они в кого-то стреляли. Как она боялась, что шальная пуля попадет в сына!
В Саратове Вадим прожил первые семь лет своей жизни. Врезалась в память одна картина. В центре на тротуаре полулежит молодая женщина. Вся ее одежда состоит из перекинутой через плечо ленты с надписью «Долой стыд!»
В середине двадцатых годов в Саратове, Харькове и, главным образом, Москве действовало общество «Долой стыд!» Его участники считали наготу символом равенства Они появлялись на улицах совершенно обнаженными. Когда Бухарин и нарком здравоохранения Семашко выступили с критикой этого общества, милиция стала подобные акции пресекать.
В двадцать пятом семья перебралась в Вольск.
Во вторую неделю занятий на рабфаке преподаватель объявил, что в группу поступила новенькая. Это была Клава! Вадим подозревал, что она сделала это ради него. Между ними установились отношения старых добрых знакомых. Что-то их все-таки объединяло. Школьные воспоминания. Вера в Сталина, в советскую власть, в счастливое будущее.
Днем Вадим работал скульптором-реставратором в скульптурной мастерской. Располагалась она в подвальном помещении. Он зачищал, то есть шлифовал, скульптуры. В основном, бюсты вождей. Вел для себя учет выполненной работы, записывал в записную книжку: «Зачищено два Сталина», «Зачищен один Ленин», «Зачищено пол-Сталина». Во время работы он громко, на всю мастерскую, пел. Остальным пение не мешало. Наоборот, они просили продолжать, когда он замолкал. Из его замечаний и оценок скульпторы сделали вывод, что у него идеальный художественный вкус. У Вадима появилась новая мечта – стать художником.
В декабре в Ленинграде убили Кирова. Его застрелил коммунист Николаев. В организации убийства обвинили бывших оппозиционеров Зиновьева и Каменева. Газеты писали о раскрытии в Ленинграде троцкистско-зиновьевского центра. Была развернута шумная кампания по поиску врагов.
На комсомольском собрании Клава произнесла воинственную речь. Состояла она,
в основном, из газетных лозунгов. «Комсомолец должен быть бдителен, – говорила она.
– Враг скрывается под разными личинами. Надо его разоблачать и беспощадно уничтожать!» Глаза ее сверкали, лицо раскраснелось. Она была очень хороша во время этого выступления. Клава нравилась многим студентам. Теперь число ее поклонников увеличилось. Но она всякие ухаживания отвергала. Клава продолжала любить Вадима.
Главный удар репрессий пришелся на «социально-чуждые элементы». Из Ленинграда были высланы все дворяне. В мастерской стали работать несколько ленинградских скульпторов, в том числе один барон. Отец писал, что на кожзавод устроились два молодых инженера – братья Зайцевы, милые, интеллигентные люди. Их тоже выслали из Ленинграда. Тысячи ленинградских «бывших» были арестованы.
Вадим недоумевал: если Кирова убили оппозиционеры, то причем здесь дворяне? Но своими сомнениями он ни с кем не делился.
Как-то Клава попросила Вадима передвинуть шкаф в ее квартире.
– Мы вдвоем с сестрой живем. У ней здоровья нет, а одна я не смогу.
– Хорошо.
Ему совсем не хотелось идти к Клаве, но неудобно было отказаться.
Клава жила в центре, на проспекте Кирова, в старинном многоэтажном доме в немецком стиле. Многие дома в Саратове были построены немцами. Когда-то проспект назывался Немецкой улицей.
Квартира была трехкомнатная, с дорогой дореволюционной мебелью.
Вадим без особого труда переставил шкаф. Он был нетяжелый, передвинуть его надо было на метр. Клава угостила Вадима чаем.
– Мы с Машей двоюродные сестры, – говорила девушка, отхлебывая из фарфоровой чашки. – Представь: она старше меня на пятнадцать лет! – Клава нервно засмеялась.
Он избегал смотреть на нее. Больше поглядывал на фотографию военного на стене.
– Это мой дядя, – объяснила Клава. – Машин отец. Старший политрук. В Ленинграде служит.
Вадим поблагодарил за чай. Собрался уходить. Клава упрямо тряхнула каштановыми локонами.
– Куда ты торопишься, Вадя? Мне одной скучно будет. Маша с работы не скоро придет. Посидим еще немного, поговорим. Я тебе сейчас интересную фотографию покажу.
Она усадила его на диван. Достала из шкафа альбом, плюхнулась рядом.
– Вот смотри, – Клава показала на пожелтевшую нечеткую фотографию нескольких военных. – Вот это дядя. Узнаешь? А рядом Примаков!
– Герой Гражданкой войны?
– Ну да. Он сейчас заместитель командующего Ленинградским военным округом. Дядя под его началом в Гражданскую воевал, с Деникиным, с поляками. Фотография того времени. У них и теперь отличные отношения. Дядя в доме у него бывал, жену его видел. А знаешь, кто у Примакова жена? Только представь: Лиля Брик! Любовь Маяковского.
– Да, интересно… Но она должна быть старше его.
– На семь лет старше.
Наступило молчание. Клава взволнованно и внимательно глядела на Вадима. Как будто чего-то ждала от него.
– А моего отца избрали в Вольский горсовет, – сказал Вадим, чтобы прервать молчание.
– Вот как! Поздравляю! Я знаю: на кожзаводе рабочие его уважают.
Клава вдруг встала, положила альбом на место. Снова села. Откинулась на спинку дивана. Широко расставила ноги. Смотрела на Вадима вполоборота. «Ну, смелее! – говорили ее глаза. – Я вся твоя!»
Вадим поднялся. Начал прощаться. Клава сникла. Даже не проводила его до входной двери.
Не любил он ее. Душу ее не любил.
И не желал он растрачивать чувства на случайные связи. С отрочества он мечтал о высокой, идеальной любви. Берег себя для нее.
Клава была девушкой целеустремленной, настойчивой, и Вадиму иногда приходила мысль, что она не отстает от него не столько из-за любви, сколько из-за намерения выполнить поставленную цель – завоевать его.
6
Когда началась гражданская война в Испании, Вадим горячо сочувствовал республиканцам. Жадно ловил сообщения о ходе боевых действий. В мечтах Вадим сам там сражался, совершал подвиги, добивался славы. Однажды он пришел в военкомат и попросил, чтобы его отправили добровольцем в Испанию воевать с фашистами.
Военный, пряча в пышных усах улыбку, задал несколько вопросов. Сказал:
– Похвальное желание. Вы сознательный комсомолец, товарищ. Но пока продолжайте учиться. Когда будет нужно, мы вас сами призовем.
Наркомом внутренних дел вместо Ягоды стал Ежов. Вадим почувствовал к нему антипатию, как только увидел его фотографию.
В начале 1937 года состоялся процесс так называемого Параллельного антисоветского троцкистского центра. Видные большевики Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков сознались в шпионаже, организации диверсий на промышленных предприятиях, подготовке террористических актов против руководителей
