из трусости, это совсем иное чувство. Когда телеги проезжали мимо дома Дюплэ, Дантон выразил свою ненависть к Робеспьеру громовыми проклятиями и обещанием скоро встретиться на том свете, нервный и чувствительный Демулен не мог удержать слёз… Это было тяжелое зрелище. Дюплэ пошел в комнату Робеспьера. Тот сидел за столом смертельно бледный и делал вид, что пишет. Напряженное выражение его лица и расширенные зрачки, ясно показывали душевное состояние Неподкупного, он искренне страдал, переживая гибель друга юности и это вовсе не «крокодиловы слёзы», как ехидничали его враги.
Неподкупный и ему подобные для нуворишей «кость в горле», особенно после того, как он затеял активную борьбу с коррупцией в рядах революционеров, и пытался провести Вантозские декреты в пользу малоимущего большинства.
Без соучастия коллег Неподкупного по Комитетам, так называемых «левых термидорианцев» – Карно, Билло, Колло-дЭрбуа, Амара, Вадье, его почти невозможно было бы уничтожить. К тому же, за спинами знаменитых комитетчиков не так видны были «активисты» движения – политические хищники, коррупционеры и без пяти минут изменники Революции типа Барраса, Тальена, Ровера, Фуше и прочие.
А подлинные заказчики устранения Робеспьера вообще оставались в тени, это безликие социальные силы, а не отдельные личности.
С одной стороны это крупная буржуазия, новые собственники, сделавшие «бизнес» на Революции – банкиры, финансисты, скупщики национальных имуществ (земель и имений дворян-эмигрантов) и прочая подобная публика. Эти уже видели себя «новой аристократией» и более играть в «демократию» и изображать уважение к правам народа не собирались, мешали им в достижении власти только истинные революционеры – якобинцы, носители идей и принципов подлинной демократии...
С другой стороны, британской короне не нравились военные успехи французов и общее усиление позиций молодой Республики. С Дантоном англичане еще могли бы договориться о выгодных (прежде всего Англии) условиях мира, они даже отправляли к нему своего агента и не раз, Эбера имели шанс подкупить, самым неудобным для Лондона оставался только Робеспьер...
И началась травля в печати, сначала английские карикатуры на якобинцев в виде дикарей-людоедов и их лидера «кровавого монстра», затем враги Неподкупного в Париже занялись перепечаткой...
Барон де Батц, на деньги Лондона подкупал тех депутатов Конвента, каких смог подкупить (например, вспомним Тальена и его давние связи с роялистом де Поммелье и т. д. ) и с их помощью клеветал на других, честных патриотов, стравливал между собой третьих. Прежнее товарищеское доверие сменялось подозрительностью, взаимной злостью и опасениями.
Рассчет Батца и тех, кто стоял за ним, был именно в том, что теперь якобинцы, оказавшись в замкнутом круге измен и подозрений, сами начнут уничтожать друг друга. А их смерти откроют путь к власти, уж если не роялистам и не восстановлению королевской власти, то беспринципным «нуворишам», подобным Баррасу и К. Эти вызывали у врагов не ужас и ненависть, как якобинцы, а скорее досаду и презрение.
Весной-летом 1794 склоки вышли за пределы кабинета заседаний Комитета Общественного Спасения, британские контрреволюционные листки перепечатывались в Париже, Робеспьера все чаще именовали «диктатором и тираном» и он знал об этом. Однако хорош же «диктатор», которого в шумной склоке можно в ярости ухватить за воротник и как-либо обозвать, как это сделал Билло-Варенн, которому можно кинуть обвинение в диктатуре прямо в лицо, как не раз поступали в бешенстве склок его коллеги по Комитету!
Отныне любые неудачи во внутренней политике, всё негативное, все акты чиновничьей несправедливости и жестокости намеренно приписывались лично ему, будто-бы всё это происходило «от имени Робеспьера» и сам он об этом знал, знал точно и кому этим обязан.
Его враги, вполне умелые пропагандисты, в короткие сроки сумели повлиять на умы депутатов Конвента, вчерашнего героя парижан Неподкупного выставили «кровожадным фанатиком, угрожающим всем и вся» и подводили общую мысль к тому, что единственное средство это физическое устранение его самого и ближайших к нему людей и «да воцарится мир, демократия и гармония»…
Последние полтора месяца он подчёркнуто устранился, не появляясь ни в Конвенте, ни в Комитете, с членами которого находился в конфликте. Появлялся он только в Якобинском клубе, перед расположенной к нему аудиторией.
Его образ жизни стал несколько странным на посторонний взгляд. Робеспьера часто видели прогуливающимся с собакой, беседующим с детьми, сидящим с книгой в руках на скамейке в парке, с видом полнейшего безразличия к происходящему.
Неподкупный любил пристраиваться в хвосты очередей и слушать разговоры простых парижан. Часто ругали революционное правительство и Робеспьера лично, он с интересом слушал, задавал вопросы, но в споры не вступал…
Перемену отметили и Дюплэ. Теперь вечером он ложился рано, чтобы проснуться к полуночи и начать работать или вовсе отправиться на ночные прогулки с собакой до рассвета, чтобы вернувшись, заснуть одетым прямо в кресле. О чем думал он в эти часы? Просчитывал варианты подавления заговора или мистически-спокойно готовился к смерти?
К нему, конечно же, стекались доклады агентов, он знал по именам главных из своих будущих убийц, и...? И ничего.
Следует понимать правильно ситуацию, он не имел власти, превышающей полномочия других членов правительственного Комитета, армия лично ему не подчинялась. На что он тогда мог рассчитывать? Максимум, на Парижскую Коммуну, на санкюлотов секций.
На развитие событий, подобных тому, что произошли 31 мая – 2 июня 1793-го... но многие санкюлоты были недовольны политикой максимума (максимум заработной платы государство строго поддерживало, ну а его противовес, максимум цен коммерсанты ловко обходили), многие вчерашние товарищи по партии уже вовсе не товарищи...
План Сен-Жюста был вполне цивилизованным и реалистичным. Введение конституции 1793 года должно остановить маховик революционного террора, сделав его существование невозможным. Это давало бы возможность сесть за стол переговоров обеим сторонам, не опасаясь более арестов и казней.
Но уже было видно, что заговорщикам нужна кровь Робеспьера и ближайших к нему якобинцев, мирный вариант развития событий им не нужен... Только через их трупы новая финансовая «аристократия» могла придти к абсолютной власти.
Накануне 27 июля его враги метались в ужасе и ярости до рассвета, готовясь к решающей схватке, подозревали его в жутких умыслах, а что же он? Никаких признаков активности в эту последнюю ночь… Как сказал политик конца 19 века Луи Барту: « Этот сон стоил ему жизни..» И это так. Его поведение в последние полтора месяца, что там, в эти последние сутки, тайна для историков и писателей более 200 лет…
В день переворота его обвинители один за другим поднимались на трибуну Конвента и в бешенстве от страха поражения перекрикивая друг друга выдвигали взаимоисключающие обвинения, ответить ни на одно из обвинений Робеспьеру не дали. Слишком знали враги его редкий дар слова и убеждения, к тому же слишком много компромата имел Неподкупный на каждого из этих криминальных «героев», рвущихся к власти…
Вечером 27 июля товарищи освободили Робеспьера и близких к нему людей (его младшего брата, Сен-Жюста, Леба и др. ) из тюрьмы и сопроводили в Ратушу. Заговорщики растерялись и это можно было использовать для их ареста. Но командующий парижским гарнизоном, робеспьерист генерал Анрио был сильно пьян, но еще вполне дееспособен. Он направился с отрядом драгун к зданию Конвента и стал искать Амара и Вадье (виднейших членов Комитета Общественной Безопасности) и не найдя их оставил Конвент. Заговорщики вздохнули с облегчением. Собравшиеся в Ратуше виднейшие лидеры якобинцев, братья Робеспьеры, члены Совета Парижской Коммуны пребывали в растерянности и теряли драгоценное время в составлении обращений к народу Парижа.
Отчего Робеспьер не использовал это время в своих интересах? Об этом спорят до сих пор.
Может он четко сознавал, что враждебная пропаганда за эти четыре-пять месяцев толкнула в лагерь врагов многих вчерашних единомышленников и верные ему люди остались в меньшинстве и был готов умереть? Казалось, что это так.
Но все же вокруг Ратуши в ту ночь стояли сотни людей, готовых их защищать, имелись пушки. Люди ждали приказа на штурм Тюильри и арест главарей заговора. Это решение так и не было принято, в ночь начался дождь и не получая приказов люди стали расходиться по домам.
Зато ненависть и страх толкнули заговорщиков к решительному шагу. В полночь они начали штурм Ратуши. Взять ее было не слишком сложно, так как почти все вооруженные ее защитники ушли, а в зале совещаний остались люди, которых можно назвать «воинами духа, идеи и принципов», но не солдатами в прямом смысле. Ненависть перевесила ужас поражения, якобинцы сцепились с заговорщиками, люди отчаянно отбивались, рыча и катаясь по полу.
Сен-Жюст холодно и презрительно наблюдал за бесполезной схваткой стоя у окна, парализованного Кутона выбросили из кресла и кинули, как мешок на лестницу, Леба (у которого осталась молоденькая вдова и месячный сын) застрелился, многие другие пытались выбраться из окна на крышу соседнего здания, но удалось это не всем, Анрио упал и выбил глаз, брат Робеспьера Огюстен упал на мостовую (получив тяжелый перелом бедра) под издевательский смех настроенной противниками толпы.
Ранение самого Робеспьера также представляет собой одну из тайн ночи Термидора. Выстрел раздробил ему левую нижнюю челюсть. По одной версии в него стрелял молодой жандарм Мерда, громко похвалявшийся этим, как «славным подвигом», вскоре он получил всякие почести и погиб в 1812 году в России в Бородинском сражении.
Но есть свидетельства, что много лет спустя Мерда утверждал, что всё было иначе, он уже нашел Робеспьера лежащим в крови и «лишь» взял у него портфель. Вот уж «славный подвиг! » Но это характеризует мораль всех «героев» Термидора! По другой версии это была неудачная попытка самоубийства. Но и тут возникали неувязки, связанные с характером ранения. Спустя многие десятки лет в коллекции Жювеналь де Сент-Альбена хранился последний документ, написанный рукой Робеспьера в ту зловещую ночь в Ратуше, последние его строки были написаны неровно, дергающейся, словно в конвульсиях рукой и залиты кровью. Чьей кровью, ясно и так.
Неподкупного и его людей объявили «вне закона», что означало казнь без суда, ему не суждено было даже предстать перед трибуналом. Заговорщики не могли допустить, чтобы он заговорил, решено было убить его как можно скорее и «формальности» судопроизводства их отнюдь не беспокоили.
Ночь и утро 28 июля все эти люди провели под охраной в помещении Комитета Общественного Спасения в Тюильри.
Раненый Робеспьер лежал на столе, под головой у него небольшой деревянный ящик.
Медицинская помощь ему была оказана далеко не сразу, кровью пропитался кожаный мешочек, который он
С уажением, Андрей.