помогу, чем могу.
Ему-то, в ненадёжном цветочном бизнесе устойчивое лобби не помешало бы. «Да если протолкнуть своего человечка в депутатский комитет по сельскому хозяйству, то плакали ещё оставшиеся местные и залётные конкуренты на одуряющее пахнущий пирог. Агрономшу, естественно, побоку. Сорняк! Не чета Васе. И самому не маяться дурью при такой бабе, не крутить влево. С Василисой они снова воспрянут, пробьются в элиту и станут монополистами в городе. Попробуй-ка, ухвати за шкирку!»
- Нет, это ты классно! Ну и балдашник у тебя! Любому мужику дашь фору. Я – весь на подхвате. Пользуйся для общего дела.
Сергей Петрович, осилив девятилетку, так и не нарастил интеллектуальных шишек и брал больше природными сметливостью и нахрапистостью, нередко впадая в глубокие прострации и радужные эйфории, откуда вытаскивала его Василиса. Она, конечно, не посвятила его в щекотливые детали своего плана, и совсем не факт, что, узнав, он стал бы отговаривать. Скорее, как-нибудь попытался бы сгладить неприятную тему, предпочтя устраниться и спихнуть на неё расхлёбывание моральных и физических издержек. А ей, впрочем, и не нужны были бестолковые всхлипы.
- Хочу пробиться в городские депутаты, - вернулась к пельменям.
Мать перестала лепить и внимательно посмотрела на сверх меры инициативную дочь, а та умолкла, не поясняя неожиданного намерения, будто и не говорила ничего. Молчал и Василий, словно и не слышал. А ей-то думалось, что самые близкие, ошарашенные по-доброму, одобрят спонтанное решение и подтолкнут, морально поддерживая, к реализации. Ан – нет! Где там! Будто и не расслышали толком. Уже отстраняются от явной неудачи. Берегут свой покой. Ну и пусть! Она всё равно полезет напролом, чего бы ей ни стоило, и будь, что будет.
- Зачем тебе, - поинтересовался, наконец, без всякого интереса братец, не переставая аккуратно выделывать пельмени, словно выстругивал свои деревянные поделки.
- Как зачем? – даже удивилась житейской непонятности родичей Василиса. – Ты знаешь, какая у них зарплата? А льгот по дешёвке сколько? Отпуск чуть не тройной. А пенсия? Не сравнить с нашей. Билеты бесплатные на ж.д. и самолёт – лети, куда хочешь!
- Как бы не подзалетела, - сухо предостерегла скучная и заботливая мать, для которой все полёты были бессмысленны и опасны.
- Ништяк, - хорохорилась авантюристка, - Серёга в крайнем случае подстелет. – Помолчала чуток и добавила, не удержавшись, неясно: - Есть и запасной аэродромишко. Так что жёсткой посадки не будет.
Опять, теперь уже все трое, замолчали, переваривая будущий взлёт сестры и дочери.
- Я за тебя голосовать не буду, - пообещал Василий, не прекращая увлекательного кулинарного занятия.
- Почему? – чуть порозовела Василиса, нервно смяв недоделанный пельмень.
Она любила брата и даже немного побаивалась потому, что он был непонятен и таинственен в своих чувствах, хотя, вроде, и раскрыт настежь. Побаивалась, но всегда, ещё со школы, защищала, хотя он был и сильнее и старше, от дворовых лоботрясов, привычно нападавших на тех, от кого не было сдачи. Тогда она фурией налетала на гадёнышей и совала твёрдыми кулачками куда попало, нередко попадая в носы и подглазья так, что расквашивала подлые морды до синевы и крови, но никто на неё не жаловался – даже этим было стыдно сознаться, что побиты слабой девчонкой. Только ещё больше злобились и презирали увальня, не умеющего или не желающего постоять за себя. Доставалось и ему от неё за вялость и миролюбие, а он только улыбался, не пытаясь защититься от кулачков.
- Ты почему терпишь? – орала она, ярясь, слизывая кровь с разбитых губ.
- Так они не со зла, - оправдывался здоровяк с душой младенца, и этим ещё больше злил.
Он, со своими недюжинными способностями и умом легко мог добиться многого, но будто нарочно сдерживал себя и тем одновременно и раздражал, и заставлял невольно уважать себя. Когда бывало особенно тяжко и хотелось порюмить, съёжившись от обид, неутолённых желаний и навалившихся неудач, она притулялась к нему по-родственному теснее, и становилось теплее и покойнее, словно частичка его умиротворяющей души перетекала к ней, гася все невзгоды. Что ни говори, а брат у неё – что надо! И тем обиднее, что теперь, когда она приготовилась к взлёту, отказывает в поддержке, не верит в успех и не понимает, как он ей нужен.
- Зачем тебе? Спрашиваю ещё раз, - занудил кулинар. – Явно не для того, чтобы быть глашатаем доверившихся избирателей и вершителем их нужд. Зная тебя, не ошибусь, если предположу, что депутатство тебе нужно, чтобы пролезть с чёрного хода во власть, - как будто смотрел прямо в душу, словно раздел донага. – Напрямки-то не светит – там своих жаждущих хватает, а порулить хочется. Очень хочется выпрямиться с ними рядом, а заодно и насолить тормозам. Разве не так?
Василиса молчала, обиженно сжав губы и нервно терзая ни в чём не повинные податливые пельмени.
- У тебя никогда не было для меня доброго слова, - выговорила ожесточённо, сдерживая напрашивающиеся слёзы.
Василий коротко усмехнулся.
- Не напрашивайся, - и ещё обиднее посоветовал, как чужой, - и не давай совести успокоиться.
И мать не поддержала, не защитила.
- Прямо не знаю. Соседи и так на нас косо смотрят, а станешь депутатом, вообще врагами станут.
Вошёл Виктор, протиснулся к окну, присел на широкий подоконник.
- Скоро вы? Кишка с кишкой поссорились. – Увидел печенье в вазочке, зажевал одно, смачно хрумкая.
- Да вот, - поведала мать ровным голосом, аккуратно вырезая стаканом кругляши из раскатанного Василием тонкого блина, - сестру твою в местные депутаты сватаем, да сомневаемся, - словно этим объясняя задержку.
- Классно! – обрадовался проголодавшийся. – Буду крёстным, доверенным лицом и имиджмейкером. Возьмёшь в команду? – обратился к нахмуренной сестре, еле сдерживающейся, чтобы не уйти и не всплакнуть слегка где-нибудь, снимая боль обиды. – От кого паришься? Кто выдвигает поперёд себя?
Василиса с трудом выдавила сквозь стиснутые зубы:
- Не мать с братом, чужие люди – от муниципалитета хочу, - ещё больше обрадовала младшенького.
- Наверняка! Прорвёмся! – обнадёжил увядшую было кандидатку в кандидаты. – Приведём тебя в божеский вид, сочиним ёмкую программу, порепетируем обещающие речуги для электората и – в схватку! Глядишь, и меня в люди вытянешь, - воспрянул больше сестры, предвкушая собственные дивиденды.
Не в пример старшим, он успешно осилил и школу, и институт, без красного, правда, но с розовым, всего-то с двумя четвёрками, да и то по второстепенным предметам. Всем казалось, что этот-то умница прославит и себя, и семью, и всё человечество в какой-нибудь из естественных наук, а он, неоправданно скурвившись, подался, как и всё стадо, в юристы, легко закончив одновременно и экономический фак. В общем, как и все, торгующие в супермаркетах и на рынках. Но он не спешил составить им конкуренцию, выжидая уже четыре года своего фартового часа, не очень-то переживая из-за иждивенческой судьбы и перебиваясь короткими забегами в мелкие фирмочки и филиалы банков, куда его затаскивали знакомые по ночным клубам и тусовкам чрезмерно смазливые девицы, пытающиеся приспособить к собственному безамбиционному существованию.
- Всей семьёй дружно толкнём – выскочишь! – Он был из числа тех, кто старался и умел вытолкнуть других, не умея вытолкнуть себя.
- Василий отказался. – Василиса нервно отбросила очередной смятый пельмень, встала, прекратив борьбу с браком и понемногу успокаиваясь, поняв, что ей опять придётся прорываться одной, без семейной поддержки – от младшенького больше шуму, чем толку. Он занят собой да ещё моднячей потаскушкой, которая охмурила его так, что застит весь свет, тормозит в развитии, а всего-то подержанная тридцатилетняя баба, владелица невесть какого салона красоты. Конечно, и умна, и мордой ништяк, и фигуриста, ничего лишнего и ничего не добавишь, но гонору-то феминистского сколько! Один мужик не выдержал, сделал ей дочь впопыхах и слинял. Теперь очередь Виктора, а он не понимает, хотя и башковитый, что с такой не только жить, но и быть в паре нельзя – она всегда будет тянуть не в ту степь, не обращая внимания на пристяжного. В общем, влип парень по уши, цветы таскает без счёта, а она, третируя его трепетные чувства, всячески помыкает им, приманивая и отталкивая, играя словно кошка. Мать больше всего возмущало то, что домой малыш возвращался голодным как волк.
- Чего она - не кормит, что ли?
Застрявший в капкане только смущённо улыбался, ластился к маменьке, уминая всё, что ему ни подставит.
- На диете. Мне – то вредно. Да и с готовкой и у неё, и у меня проблемы. Вкуснее, чем у тебя, не бывает, - обольщал мать, а та, оттаяв от похвалы, недовольно хмыкала.
- Так и окочуритесь с голодухи.
- Ничё! – не унывал дистрофик. – Будут два красивых трупа, будут слагать о них душеворочающие саги, легенды, мифы и, может статься – избави бог! – сделают святыми, растаскивая мощи.
- Болтун! – радовалась мать за неунывайку. – Погубят тебя язык твой бескостный и она, что и хоронить-то не придёт, не та душа, чтобы жалеть о рабе.
А он, пленник голодной неразделённой любви, всё в жизни воспринимал легко, с улыбкой-хохотком, никого не осуждая и никем не восхищаясь, оставляя последнее себе, хотя и о себе постоянно подшучивал с иронией, словно оправдываясь. Пассию же его никто из семьи не видел, да и охоты такой ни у кого не было, ревнуя гуртом и жалея младшенького.
Виктор и сейчас без натуги принял отказ старшего участвовать в выборном торжестве семьи, успокаивал сестру:
- Не бери на ум – и без него осилим горку. Он окончательно погряз в буддистской нирване и ничего не хочет делать.
Василий лишь улыбнулся, едва обозначив улыбку сомкнутыми губами.
- Лучше не делать, чем делать, не сознавая, что делаешь во вред.
- Ага! – согласился младший. – Оправдательная утопия лодыря: всё придёт само собой. – Он нервно зажевал ещё одно печенье. – Не дождёшься. Или дождёшься того, чего не ждал. Надо делать свою жизнь, а не ждать, когда тебя засунут не туда, куда хотелось бы. Так что, даёшь депутатство и перспективы. А то, пока будешь осознавать, что делать и как, за тебя сделают, а тебя засунут куда подальше, отодвинув от перспективного дела.
- Сам-то ты не очень следуешь этому правилу, - съязвил старший, не прерывая перспективной лепки пельменей.
- Потому что не нашлось достойного дела для меня.
- Выжидаешь? – ещё подкузьмил старший.
- Да нет… - поправил младший. – Пробуюсь на разных направлениях, но пока не получил удовлетворения, а без этого любая работа – каторга и вред растущему организму.
- Особенно не приспособленному ни к какому труду, - опять съехидничал старший. – А, между прочим, любой труд делает человека человеком, - вяло возразил, сам не утруждая себя трудом.
Они не ладили с младшим, появившимся на свет на 11 лет позже, с самого появления того, когда родители перенесли любовь и заботу с первенца на вторяка, причём в такое время, когда не только детской кормёжки, хлеба порой не хватало, и в магазинах продавщицы безнадёжно протирали пустые полки. Заморыш, уродившийся не в породу Ивановых, постоянно канючил, выпрашивая, хлебца, молока и сладенького. Спасали отцовские блатные связи и производственные пайки, из которых всё вкусненькое шло мимо
