собственной выгоды и спасения, но это не помешало ему сделаться истовым продвижителем христианства. Разве это не обман и не тактическое отрицание правдолюбия ради стратегического успеха? Так и в жизни. – Помолчал, облизал покрасневшие пересохшие губы. – Так, да не так! В средневековую эпоху Возрождения Кампанелла и Мор пытались завлечь грешный люд в утопический социализм города Солнце и острова Утопии, обещая там справедливую организацию общественного труда, правдивое обобществление собственности, праведное распределение благ, единство и благоденствие, но почему-то у них нашлось не много сторонников, зато – масса обозлённых скептиков-насмешников, и Солнце над Утопией так и не взошло. Потом, как известно ещё со школы, случилась Французская революция, взорвавшая мир снизу, с её звучными и лживыми Свободой-Равенством-Братством, закончившаяся паскудной правдой гильотины. И этого для забывчивого, отуманенного разумом, человечества оказалось мало, и вылупились поганки-просветители господа-демократы 17-го, с подобными французским манящими коммунистическими призывами отнятия, обобществления, разделения всего с отменой сдерживающих нравственных кодексов в условиях беспредельной неограниченной свободы. И эта замануха закончилась застенками, концентрационными лагерями, расстрелами без суда и следствия и вооружено-нацеленным «Не моги!». Правда опять уступила кривде, переродившись в осторожное, разумное правдолюбие с оттенками. – Виктор тяжко отдулся, погладил-растёр отяжелевшую шею, словно на ней был хомут. – А на загаженной обманом советской почве вспухла, разрастаясь, болезненная опухоль псевдосоциализма доморощенного разлива, разрешившаяся, в конце концов, зловонным распадом на псевдо-демократии со своими национальными правдами, не брезгующими ложью в угоду собственному благополучию. Бардак превратился в ещё больший бардак. И тогда правдолюбцы еврики, либералы-демократы, не успокоившись, придумали, чуть смягчив требования, свой, европейский, квази-социализм с упором на толерантность, впустив к себе африканского и азиатского джиннов, надеясь как-то с их помощью затормозить вырождаемость и тупоумие. И тоже не удалось: толпы эмигрантов, не слушая стыдливых увещеваний про нравственные критерии сосуществования, не захотели адаптироваться к европейским ограничениям и ринулись к переполненным кормушкам, отметая напрочь вздорные требования о справедливости и равенстве. Обратно джиннов не затолкать, и европейской цивилизации остаётся только безнадёжно ждать, когда её поглотит пришлая правда, не признающая иной. Да и правду правдолюбцы-теоретики, тугоумные бюрократы со спокойной совестью – тубы, подменили всякими завуалированными новинками в виде полулживых консенсусов, компромиссов, взаимовыгодных соглашений и так далее. Так и хочется от безнадёги чего-нибудь дерябнуть посущественнее, - и вопрошающе посмотрел на мать, потом на отца, но тот неопределённо покачался, отведя повлажневшие глаза и не решаясь посодействовать умному сынку без одобрения хозяйки. – Да… - тяжко вздохнул свихнутый сынок. – Человек по природе своей никогда не стремился жить по правде и справедливости, а всегда – по нужде, неуверенно, сомневаясь, спрашивая себя подспудно: «А дальше-то что?». Она ведь, эта правда вместе со справедливостью и равенством, как ни крути, а – застой и тихое угасание. А любое подчинение, в том числе и добровольное, не увязывается с правдой. Часть нас, в общем-то, не очень значительная, не более одного на десять, пытается переложить все заботы на бога, спасительно веря в него, в так называемую божескую правду. Но и они живут чаще всего по бытовой дьявольской лжи, не гнушаясь, когда припрёт, перечить богу. И он, всевышний-то, больше нужен для просьб и покаяния, освобождения души, когда уже совсем невмоготу от лжи. Но вот с просьбами к нему, однако, туго, а с покаяниями… никогда не знаешь, приняты ли они, и обманчиво тешишь себя мыслью, что услышаны. Да и нужны они, в основном, для оправдания себя самим собой, замазывания собственной лжи божественной правдой. А как быть с частной справедливостью, которая достигается намеренным уклонением от правды?
- Но и без веры в вечную справедливость и всеобъемлющую правду жить на свете нормально невозможно – человек разумный превращается в неразумного скота, - вставил короткую реплику в защиту глобальных нравственных ценностей старший разумный брат.
- Да так оно и есть, - подтвердил младший нигилист. – Вылезь-ка на чуток из своей непроницаемой скорлупы всепрощенчества, оглянись вокруг – всюду сорняки пошлости, вульгарности, равнодушия, обмана, пренебрежения, воровства в любом цвете и т.д. – все пороки на любой вкус, привнесённые свободой и цивилизацией, и они не уменьшаются, а стремительно растут. А народец наш, сломленный и утихомиренный, существует, словно рисует свою судьбу на полотне жизни по контурам с оцифровкой, обозначенной властью, когда, где и как заполнять контура. Знаешь, есть такие контурные оцифрованные заготовки для обалдевших от тоски и бесталанности подержанных баб, закрашивающих бездумно указанным цифрами цветом, и в результате радуются сотворённому псевдо-импрессионистскому калейдоскопу. А в жизни закрасишь и ужаснёшься, что получилось совсем не то, чего хотелось. Главным для нас стали не правда содержания, а яркая оболочка, не то, что думается, а то, что говорится, не то, что поётся, а как поётся и в чём певец, не то, что играется в театре и кино, а сопровождающие спецэффекты. И не важно, что за ярким искусственным светом не видно темноты разрушения. Мы отталкиваем правду, а не стремимся к ней. Жизнь стала как суррогатная водка – палёной и дешёвой. И акцизная марка есть, и фигурная тара, и красочная наклейка с вычурным названием, а содержание – бр-р, яд! Человек никогда не стремился к нравственному совершенствованию сам, без пинка – это противно его природе, регуляции существования.
- И ты тому – яркий пример! – грубо подкузьмила старшая сестрица, тоже увлекавшаяся псевдо-художеством.
- Не отрицаю, - смиренно согласился беспощадный критик современного загаженного пороками общества. – Я тоже продукт времени и социала. Вот Василий, тот отстал, застрял в старом времени и по-своему счастлив, правдив и справедлив.
- Не жалуюсь, - прогундосил Василий.
- Потому мы и опасаемся любых изменений, - продолжил нытьё продукт, - даже если они мыслятся во благо, и больше оглядываемся назад и по сторонам, чем всматриваемся вперёд, вдаль, нам привычно и благожелательно распутье, - и опять вздохнул, словно сам застрял на распутьи, взял чашку, повертел в ладонях, рассматривая яркие розы на ней. – А так хочется идти по Земле с высоко поднятой головой, чистой душой и светлым разумом. И пусть светит-мерцает, хотя бы где-нибудь в далёком расплывчатом тумане нейтральным жёлто-золотистым светом звёздочка-мечта, - начал противоречить сам себе, - о правдивом справедливом мире, ожидающем нас, и об определённости нашей судьбы. Правда, такая уже тлеет в конституции, но не так ярко и заманчиво, не так вразумительно, да и кто заглядывает в этот уж точно туманный талмуд. Там слова, слова, слова… а на деле? Народу, нации, да и мне, конечно же, нужна маячная мечта, греющая и оправдывающая смысл и идею жизни, чтобы не думалось, что она растрачивается попусту и вразброс. Такая, чтобы тянуться к ней, но, не напрягаясь, тянуться и не дотянуться. И все знают, что оно так. Обман, как правда. У нас, к сожалению, ни в государстве, ни в обществе, ни на производстве, ни в школе, ни в семье, ни в дружбе, ни в любви такой нет, вот и мечемся в бессмыслице. Во всём подразумевается делёж, правит беспредел и бесправиею. Где уж нам увидеть ту звёздочку, когда мы больше ненавидим друг друга, чем любим и уважаем. И пока изувеченный менталитет нам не даёт основания, что скоро всё изменится к лучшему. Мы тупо раздираем и себя, и страну, не сознавая, что погибаем. Очевидно, кому-то выгодно наше самоубийство, потому и нет маяка. А народ, по мнению тех, кому выгодна наша тупость, не должен знать многого из того, что есть истина, а должен просто верить в то, что ему втолковывается через гос-СМИ-шкариков, даже если это ложь. Наверное, предпочитают не мутить мозги неразрешимыми далёкими целями, а сосредоточить электорат на достижение сиюминутных наглядных успехов. – Виктор поелозил уставшим задом из стороны в сторону, словно оживляя новые мысли, отставил чашку. – В последнее время со стороны народолюбивых властей скупо, но часто начала прорезаться идейка госпатриотизма. Меня, к примеру, такая замануха с подчинением и без свободы не греет. Мне достаточно малой родины, а у государства я на службе, и только хотелось бы, чтобы контракт был обоюдовыгоден. А меня хотят принудить патриотизмом к послушанию. Большинство, особенно среди молодых и недозрелых, заманутых громкими победными призывами, не хотят понять и хуже – не могут, что патриотизм связан с их благосостоянием в обратной пропорции – за всё в жизни надо платить. Они думают, что Абхазия и Крым, к примеру, - одно, а низкие зарплаты – из другой оперы. И вообще, стыдно и подло гордиться всей страной по отдельным успехам отдельных личностей-спортсменов, космонавтов, музыкантов, военных, если нечем гордиться собой. Стыдно гордиться и государством, в котором малая родина, зачуханная и заброшенная, попросту вымирает. Страшно подумать, сколько бы нас уехало, пренебрёгши заградительными окриками о патриотизме и о том, что не в деньгах счастье, если бы еврики сдуру открыли границы и к нам. Украине и в страшном сне не присниться!
- И вы бы уехали? – с надеждой спросил, до сих пор молча внимавший психоатаке Родион-студент, ощупью вступавший в активную фазу движения порочного человечества.
- Я-я? – застопорил разоблачитель. Подума, подумал и решительно отрубил: - Без промедления!
- Кому ты там нужен? Там и своих бездельников хватает, - не преминул ткнуть поддых скептически ухмыльнувшийся брат.
Но младшего опять повело:
- Возможно… вероятно… но таких, как я – немного. Я – есть я! Тёплое местечко, уверен, и мне найдётся. Во всяком случае, никто не будет давить ни на психику, ни на мозоль. Там все чтут только своё «я». – Помолчал ещё. – А не понравится – вернусь, без ярма не останусь. – И опять утих, потёр подбородок, задумчиво поглядел поверх голов родичей в окно, в забугорье. – А может, и не свалю – хвост-то, чувствую, ещё прищемлён, да и рыло от нашей грязи не отмыто. Каюсь, мозги – набекрень, но душа – неизменно русская, не приспособленная к тамошнему бездушному климату.
- Я тебе сочувствую, - не принял перемирия Василий.
- Сенк ю, - поблагодарил неудачливый эмигрант. – Это чувство, что из тебя выдавилось, чуждо практичным современникам и здесь, и там, и скоро вообще выйдет из употребления, как лишнее. Уже сейчас каждый обтёсывает себя сам, не требуя и не терпя сочувствия, как несовместимого с успешным деловым человеком. А Забугорье? Что оно? Ещё Петя Первый правильно определил, что Европа нам нужна всего лишь на несколько десятков лет, а потом надо повернуться к ней задом, - и улыбнулся, одобряя императора. – Как, однако, ошибся реформатор! После него уже 300 лет никак не
