Гроза или «По тундре, по железной дороге»…

улыбаясь и зябко подергивая натруженными ногами…
…- Ну что улыбишься отец святой?- тяжело и словно с трудом проговорил один из сидевших за столом мужиков. – Нравится крестик? Бери. Твой. Две ночи Абраша его резал. Вон, сейчас законно отсыпается. Мужик неопределенно дернул тяжелой кудлатой головой куда-то в сторону и вновь вперил на шныря – священника смурной взгляд полинялых светлых глаз. НА столе, кроме креста стояло большое алюминиевое блюдо почти тазик доверху полное отварного рубца. Над шершавой бледной поверхностью переваренного желудка кучерявой неряшливостью клубился пар горячий и необычайно вкусный. Вечно голодному священнику с трудом удалось отвести взгляд от этого невесть, какими путями попавшим за лагерную колючку лакомства.
- Есть хочешь? Бери, не стесняйся…- один из сидевших за столом уголовников придвинул блюдо к Остапову. Тот отрицательно мотнул лобастой головой. – Спасибо большое за приглашенье. Не могу к сожалению. Среда. Великий пост.
- Ну, как хочешь святоша. Наше дело предложить твое- отказаться….- усмехнулся вор и выхватив из блюда большой кусок отварного рубца урча словно крупная кошка впился в него зубами темными от чифиря.
- Брезгуешь или, в самом деле, нельзя?- вяло поинтересовался до сих пор молчавший мужик в чистом бушлате. Лицо уголовника неподвижное, словно маска вечной скорби составляло необычайно резкий контраст с его руками, длинные узловатые пальцы которых двигались поразительно быстро и живо. Длинная заточка сверкающей змейкой все быстрее и быстрее вращалась среди этих чутких и ловких пальцев, завораживая взгляд Василия Ивановича и вдруг, словно вырвалась на свободу, и стремительно взлетев под самый потолок барака, ринулась вниз, вонзившись в толстую доску стола, в миллиметрах от креста. Не только священник, но и товарищи Ивана Мрачного (а то, что именно он вызвал протоиерея в воровской барак, у Остапова не было ни малейшего сомнения) со страхом смотрели на эту все еще тонко вибрирующую заточку.
- В самом деле, нельзя. Среда сегодня. Пост.
- Ну, да и хрен с тобой, не ешь.- Легко согласился Мрачный, лениво рассматривая Остапова. – А исповедать меня сегодня сможешь или тоже скажешь нельзя? Садись поп, в ногах правды нет. – Иван кивнул священнику на табурет стоящий возле ближайших нар.
Василий Иванович поблагодарил его взглядом и присел напротив людоеда.
…- Смогу.…У меня нет евангелия. Впрочем, нет и епитрахили, но ее можно заменить чистым полотенцем. У вас Иван, найдется чистое полотенце? И пожалуйста, уберите со стола мясо.
…Через несколько минут за чисто протертым столом сидели лоб в лоб два человека настолько противоположных друг - другу, что казалось, только невозможно странный случай мог бы свести их в одном месте. Они сидели, смотрели друг другу в глаза и казались со стороны старинными приятелями и даже как бы чем-то схожими меж собой и лишь циничные, горькие, глубокие складки на лице Ивана Мрачного, его многочисленные татуировки на руках да слезы ужаса и отвращения застывшие на ресницах и в спутанной бороде заключенного священника вопияли громче всяческих слов: кто из них был кем. Кто убийцей вором и насильником, а кто священником по большому счету невинной жертвой страшного того времени…
-Ты пойми меня поп,- Уголовник громким шепотом, горячим и несвежим дыханием, словно огнем обжигал плачущую душу протоиерея.- Пойми, да если бы не глаза его, сучьи.…Если бы он, падаль дешевая, каждую ночь ко мне не являлся, да на хрен я бы тебя к себе позвал? Нужно больно.…Всегда вас, бездельников Божьих недолюбливал.…Ну а тут, тут что-то словно сломалось во мне. Спать не могу, блядью буду, не вру.…Кажную ночь со страхом ожидаю: наперед знаю, что вот только глаза закрою, а он уже тут как тут,…улыбается гнида, плачет, на коленях ползает - сучара! …Э милый, да ты никак спишь?
- Нет, Иван, не сплю я…, я плачу.- Прошептал горько священник и проснулся.
4.
Рядом с ним, на высохших уже и теплых рельсах, сидела, удивленно разглядывая его большими, в пол лица зелеными глазищами девчонка лет десяти, в застиранном голубоватом платьице и длинной, с чужого плеча вязаной кофточке.
-Ты кто, девочка?- Закашлялся священник. - Откуда ты здесь…?
- Я? Я Катя из Каменок. Тех, что снизу, а вот ты кто такой!?- поинтересовалась девчонка, сбросила с ноги разбитый коричневый ботинок и несколько раз хлестко саданула каблуком по рельсам.
- Камушек попался, пока сюда забиралась…
Сообщила она доверительно и, обувшись, старательно завязала на двойной узел обрывок шнурка. При этом она непроизвольно вытащила кончик розового острого язычка и даже кажется, покусывала его голубовато-белыми зубами.
-…Ну что, дяденька, так и будем продолжать в молчанку играть? – старательно проговаривая каждое слово в явно где-то услышанной фразе, поглядывая на мужика, выдала девчонка неожиданно, да настолько неожиданно, что Остапов хрюкнув, зашелся хохотом, и невольно соскользнув с корня, чуть было не ухнул вниз под обрыв…
- Ну, ты Катя и фрукт…- вытирая слезы, признался он девчонке, отдышавшись.- Еще чуть-чуть, и поминай, как звали.…С такой высоты упасть – костей не соберешь.
- Это уж точно.- Согласилась та, не глядя в пропасть. - Здесь в прошлую зиму дрезина с рельс сошла, так дед говорил, что даже колеса в трещину пошли. Даааа. А обходчика, который на ней ехал, так и не нашли…
- Ну а здесь-то ты что делаешь?- Остапова все более и более забавляла беседа с этой говорливой девчонкой, словно общение с ней отогревало его давно и накрепко замерзшую в сибирских лагерях душу.
- Да мамка меня в Царево послала. За священником. Деда моего, когда он в тайге шишковал, рысь знатно порвала. Помирает. Мамка говорит, иди в Царево (это село такое от нас километров в десяти будет), пошукай священника. Мол, дедушке неохота помирать без …, этого, как его…
- Без покаяния наверно? - подсказал Василий Иванович, любуясь девчушкой, мысленно сожалея, что ему, нестарому еще мужику так, наверное, и не придется хоть раз, хоть кого-то назвать своим сыном или дочерью. Матушка, то бишь супруга его венчанная, Евгения Петровна, уже на сносях была, когда ее вместе с ним прихватили. Он то, отец Василий, хоть и крепкий был мужик, да и то на рудниках этих соляных чуть не загнулся, а Женя слабенькая была совсем. Худенькая.…И разрешиться толком не сумела, да и сама меньше чем за полгода сгорела.…Даже до лагеря говорят, не добралась. Где-то в тюремных подвалах и умерла. Ему тогда оказией малява пришла, записка, то есть с воли, мол, скоротечная чахотка Женечку его прибрала.…Мол, дескать, почти и не мучилась.…За пару недель ушла. Хорошо кабы так, а если врут? Если насмерть и ее и чадо в утробе забили? А что? Очень даже и просто. Матушка хоть и слабенькая внешне была, но вот чего-чего, а веры Христовой в ней иной раз поболее, чем в нем, протоиерее главного в Чебаркуле храма Господня наблюдалось. Иной раз в спорах богословских они с матушкой до утра проводили.…Да. Было…
Остапов очнулся, выбрался из крепких пут воспоминаний и вдруг с удивлением обнаружил, что девчонка эта, все говорит и говорит, не переставая, и что он сам, ей невесть что отвечает.…Бывает же!?
…- Так вот я тебе и говорю, дядя Вася. Ну что тебе куда-то идти, в какой-то там Чебаркуль? И кто там тебя ждет? А у нас с мамкой, дом большой, хороший, под железной крышей…Коровка есть, Милкой кличут. Опять же поросята…Их мама называть именами запрещает, говорит, что бы ни привыкала к ним.…Их скоро резать будут.…А уж курей-то Бог знает сколько.…Словно воробьев. Заодно и над дедушкой помолишься…Жалко деда - он добрый и меня никогда не обижал.…Ну что, пойдем к нам. А в Царево, когда я еще приду? Да и ботинки промокли, тяжелые ужас как.
Катя смотрела на бывшего зэка зеленью своих глаз с такой надеждой, а от описания ее с мамкой дома веяло таким теплом и уютом, что Василий Иванович неожиданно даже для себя самого поднялся, подошел к девочке и, взяв ее за руку, проговорил неуверенно, словно все еще в чем-то сомневаясь…
- Ну что ж пойдем, помолимся за твоего дедушку, хотя если честно, я уже и не думал, что когда-нибудь снова.…А…Чего - там.…Пошли Катя, пошли…
Он поднялся и, оперившись о ствол корявой этой сосенки, почувствовал вдруг странный необычайный прилив сил, какой он испытывал разве что после крещенских купаний в прорубе, на озере Чебаркуль. Он шел за девчонкой в полинялом платьице, вязаной кофточке и старых раздолбанных ботинках, непрестанно и оживленно что-то ему рассказывающей, умиленно смотрел на ее тонкие загорелые ножки и веточки рук, шел по черным просмоленным шпалам навстречу осеннему солнцу, навстречу новой своей судьбе.
5.
-…Ты что отец святой расплакался? Я ж тебе ничего еще и не рассказал: как, что, почем?
- Разве? - Вытер слезы Остапов и внимательно всмотрелся в безжизненную пустоту черных глаз уголовника. – Скажите, Иван. А это правда, что вы человека съели? Неужто, правда!? Да неужели подобное возможно!?
- А ты что думаешь, поп, каково это по весне с зоны ноги делать? Это только, кажется, что тайга проснулась, и в ней всякой живности как в гастрономии на прилавках. Хрен тебе! Без ствола, с одной заточкой уже через неделю копыта отбросишь.…На брусничных листочках особо не побегаешь, вот и приходится фраерка какого с собой прихватывать, в качестве телка на веревочке. Как сухари закончатся, так и дни его, телка значит, тоже закончились.…Иначе нельзя. Человеку кушать надобно.…Кушать.
- Ну а тот, кого вы телком называете, он как, он с вами добровольно в бега уходит? Неужто об участи своей совсем не догадывается?
Мрачный взглянул на протоиерея презрительно, хотел похоже грязно выругаться, но передумал и лишь дернул твердыми буграми желваков на скулах.
- А кто ж его спрашивать станет, фраерка этого: хочет он со мной бежать или не хочет? Обычно телка начинают еще загодя, с зимы подкармливать, хлебца ему побольше, иной раз и масла со сгущенкой,…Что б значит, к весне помягчее да пожирнее мясцо нагулял. Если он не полная дрянь и сука последняя, то конечно все поймет, от доп. пайка откажется, и к весне попытается, куда-либо заныкаться: в лазарет, к примеру, или допустим в БУР за злостное нарушение режима. Ну а если мужичонка хлипкий попадется, на желудок слабенький (ну вроде мово), то все на «Авось» спустит - и жрать будет и потом как-нибудь, попытается с пера соскочить.…Но ты-то знаешь, отец Василий, что Бог не фраер, его на арапа не проведешь, он правду завсегда увидит.
Остапов вскочил. Пальцы правой руки, сжимающие свинцовый крест побелели и задрожали. Ты! Ты. Ты хотя бы сейчас имя господа не полощи. Не тебе, нехристю о боге то разглагольствовать. Не тебе…
- Да ты что, шпионская твоя морда раскричался?- Уголовник хмыкнул, криво ухмыляясь сочными, необычно красными губами. – А ну- ка, сядь, прижми хвост. Братву не нервируй, а то не ровен час сам на перо как миленький напорешься. Тебя позвали грехи мои отпускать, а не морали читать.…Тоже, мать ее так, МакарЕнко выискался.…Сядь на место, кому говорю!? А то, что я нехристь, так это вообще враки. Вор завсегда при кресте ходит…Зырь сучара!
Он в рывок распахнул чистенькую рабочую куртку и Остапов увидел, что по центру безволосой, странно вогнутой груди Ивана струилась старательно