Дела около театральные
Любое жилое и даже не для таких задач построенное здание, несмотря на его функциональность, наряду с парадных входом обязательно имеет чёрный вход, предназначенный прежде всего для людей служащих, и находящихся в договорных отношениях с эксплуатационной, а по мнению жителей этого дома, эксплуатирующей их жилищной компании. И хотя все эти чёрные ходы, для приличия и чтобы их ни в каких чёрных делишках не заподозрили, были названы людьми ими в основном пользующимися, служебными, не так презентабельны, нежели парадный вход, всё же они имеют один несомненный плюс, перевешивавший все плюсы парадного входа – через него можно незаметно для пользующихся парадным входом людей попасть под своды этого здания (к тому же этот вход, всегда более быстрее приводит в нужное место).
Что в полной мере можно было отнести к зданию любого и в частности того театра, в котором мне довелось за счастье принимать от его гостей, в гардеробе одежду. А так как я относился к той избранной части человечества, кто был признан за своего в этом театре и вследствие этого, я знал все служебные входы и выходы в нём, и главное, был в них пропускаем, то я по прибытию к зданию театра, после неприятно закончившейся для меня лекции доктора Бублика, прямиком направился не к центральному входу, а я, обойдя театр, со стороны неприметного и несколько пугающего своей запущенностью проулка (но так и должно быть, чтобы не привлекать внимание дотошных журналистов и слишком активных поклонников таланта звёзд театра – они напугаются там пачкать свои туфли в грязи и в никогда не просыхающих от сырости лужах), оказался на предваряющей к служебному входу площадке, где редко бывает пусто. И всё по причине того, что в театре работает народ всё больше нервный и много о себе, о жизни и роли в ней думающий. А такие люди терпеть не могут любого вида ограничений на полёты своей мысли, а тут и своды здания театра давят на их мысль, и оттого они выходят сюда, чтобы на свежем воздухе, сквозь дымный туман, подумать и поразмышлять, как им дальше быть или не быть.
И только я заворачиваю в этот ведущий к служебному входу театра проулок, как издалека сразу же вижу, что там, на площадке, не пустынно, и чья-то, пока мной неузнанная спина, в задумчивости пускает дымные кольца в светлые небеса. – Никак посылает внеземным цивилизациям сигналы. – Усмехнувшись, сделал вывод за этого типа я. – А что, – по ходу принялся убеждать себя я, – это вполне возможно. Ведь каждое им пускаемое кольцо, есть сосредоточение надуманных в этот момент мыслей, а замкнутость на себе кольца, даёт возможность сохранить в себе эти мысли. – Я бы, наверное, на этом не остановился и ещё что-нибудь из такого надумал, но тут этот, вполне возможно, что прибывший сюда с секретной миссией посланник одной из иных цивилизаций, положившей на нас глаз, как будто почуяв за своей спиной неладное, разворачивается ко мне лицом и я и он узнаём друг друга.
И если он узнаёт во мне меня, что так и должно быть, то я в нём узнаю того типа, с кем меня свела на входе в театр предопределённая случайность – это когда он пришёл устраиваться актёром и меня спросил, кто тут в театре решает, актёр ты или нет. А я дурак сказал, что в директорской, тогда как только сейчас понял, что это право закреплено за зрителем. В общем, как всегда, верная мысль приходит опосля. Впрочем, мне не безынтересно будет знать, что на его счёт решили там, в директорской. Правда, меня опережают, и мне приходится пока отложить этот свой вопрос.
– А что с палочкой? – кивнув головой в сторону палочки, на которую я опирался в своём передвижении, спросил он.
– Хочу коего впечатлить и вдохновить на действия. – Многозначительно сказал я, закидывая палочку, или по другому, тросточку, за её ручку к себе на руку. И как мной только сейчас понимается, то она мне и в правду нужна только в этих целях, а так я спокойно могу обходиться и без неё. Что не может не удивить меня. – Да как так-то получилось? – вопросил я себя. – И выходит, что когда я брал тросточку в прокате, то мной руководило подсознание, которое при моём проходе мимо проката, послало мне сигнал в ногу и она, сильнее прежнего захромала, и я был вынужден взять тросточку. Ладно, пусть будет так. – Согласился я с неизбежным. – Но тогда ради чего или кого, я решил предстать в таком героическом виде? – задался вопросом я. Но мне сейчас не дано было ответить на этот свой вопрос – мой знакомец ответил мне: «Понимаю», и подошла моя очередь поддерживать нашу беседу. Где я и задал интересующий меня вопрос.
– Ну а у вас как всё прошло. Признали в вас актёра? – спрашиваю я его.
– Признали. – Сказал он с нескрываемой улыбкой.
– И не пришлось прибегать к рекомендациям? – спрашиваю я.
– Знаете, не пришлось. – Сказал он. – И всё благодаря режиссёру-постановщику, Аркадию Философовичу. Сумел разглядеть во мне талант актёра. – Здесь мой знакомец, с загадочным лицом, намекающим на некую тайну, наклоняется в мою сторону, и уже шепотом говорит (я уже после им сказанного понял, почему он обратился к такого рода конфиденциальности передачи сообщения – говорить об обещанных, но пока не утверждённых ролях, даже не плохая примета, а скверное и весьма опасное дело). – И он не просто разглядел, а обещ…– Но тут дверь служебного входа раскрывается, и мой знакомец на полуслове обрывается и резко возвращается к своей независимости стояния наедине со своими мыслями и сигаретой во рту.
Я же не столь зависимый от внешних обстоятельств служащий театра, – у меня хоть и мало оплачивая и не самая главная роль в театре, но зато есть постоянный контракт, – и я могу себе позволить быть любопытным прямо в лицо работникам театра и в том числе актёрам. Правда, сейчас на пороге служебного входа показался не представитель актёрской братии, кто, что уж тут поделать, слишком уж чувствителен к взглядам со стороны на себя, особенно если он относится к собрату актёру, – мне голову не задурить этой вашей внешней почтительностью, что, ненавидишь меня, более талантливого актёра, за талант, без талантливый гад, – а что за закон случайности, собственной персоной перед нами предстаёт тот, о ком мой знакомец только что упоминал – Аркадий Философович.
Ну а Аркадий Философович, как и всякий другой великий театральный режиссёр, всегда находится на острие борьбы и взглядов на себя со стороны людей из актёрской среды, противоборствующих между собой и своими талантами за место в его новой постановке, так что он всегда вынужден быть начеку и быть крайне осмотрительным к окружающим людям и ко всему тому, что он говорит и куда вступает. А иначе он обязательно во что-нибудь такое вступит, а вернее, вляпается, что потом без существенных со своей стороны издержек не отмоешься – придётся поплатиться своими принципами, а не деньгами, а этого ни один уважающий себя режиссёр допустить не хочет.
И вот с такой позицией на мир, Аркадий Философович появляется в дверях служебного входа и, к своей неожиданности наткнувшись на нас, на мгновение обмирает, пытаясь сообразить, чем эта встреча может быть для него опасна. Но вроде как ничем и Аркадий Философович ослабляет в себе напряжение и с невозмутимым лицом выходит на улицу. Здесь он ещё разок окидывает нас быстрым взглядом, как мне думается, быстро спросив себя, о причине нашего нахождении здесь и с какой связи мы между собой на короткой ноге, и важным шагом отправляется на выход из этого проулка.
– Значит, говоришь, он поверил в тебя? – повернувшись в сторону удаляющегося Аркадия Философовича, и глядя ему вслед, спрашиваю я своего знакомца.
– Ага. – Говорит он.
– Что-то не верится. – Говорю я.
– Собственными глазами видел и слышал эти слова согласия. – Подтвердил мой знакомец.
– Если так говоришь, то и сам не сразу поверил. – Повернувшись к своему знакомцу, говорю я.
– Не поверил. – Согласился он.
– И что за пьеса будет ставиться? – небрежно спрашиваю я, что недопустимо для актёрских ушей, а уж, чтобы они говорили в таком тоне о ставящейся пьесе, где им отведена роль, то это и вовсе неслыханно. Так что вполне понятна некоторая неуверенность во внешнем виде моего знакомца, только с почтением и благоговением имеющий право отзываться о новой пьесе и о своём скромном участии в ней. И мой знакомец, прежде чем ответить на этот вопрос, выбрасывает окурок, затем смотрит по сторонам и, приблизившись ко мне, конспиративным тоном голоса, то есть приглушенным, говорит. – Чайка.
И я в ответ, даже и сам не понимаю, почему так удивлён. – Да, неужели. – Слишком для моего знакомца громко реагирую я, а затем ещё и подвергаю его слова сомнению, спросив. – Серьёзно? – Но мой знакомец, как сейчас выясняется мной, не так-то прост. И он вначале сказал мне не правду, чтобы …А чёрт его знает, для чего он мне соврал. Правда следующий ответ вызывает у меня не меньшее удивление. Почему? А чёрт меня в тот момент знает.
– Нет. – Отвечает на мой вопрос мой знакомец и озвучивает новую версию названия пьесы (раз идёт такая путаница с названиями, я только так и могу назвать пьесу, версия). – Отелло. – Говорит мой знакомец, пристально на меня глядя. – А я опять удивлён, как уже выше говорилось. Но при этом я веду себя сдержанно и проявляю своё удивление через дающие ему выход из меня вопросы. – И кого же? – с долей насмешки спрашиваю я своего знакомца. И как мне видится, то этот мой вопрос к нему, вызывает у него досаду, типа, как будто и так не видно. Что он, в общем, и озвучивает в своём ответном вопросе. – А разве не понятно? – с обидой и вызовом спрашивает он меня, честно сказать, посеяв во мне своим вопросом зёрна сомнений. И теперь я уже не готов сразу дать ему ответ, когда он так меня честолюбиво спрашивает. И теперь передо мной стоит сложный выбор между Яго и Кассио, по своей сути двух героев антиподов.
– На Яго он, конечно, больше смахивает, да и фактура у Яго поинтересней. – Принялся по быстрому соображать я. – Но что-то он больно обидчивый и сдаётся мне, что он в этом моём предположении увидит всё в чёрном свете: я мол, его в этой роли вижу лишь оттого, что вижу его конечным подлецом и негодяем. Тогда благородный Кассио. – Пришёл к решению я. И тут же озвучиваю своё решение. Да так, что сам удивлён им. – Яго, что ли? – спрашиваю я его. Ну и сразу по лицу своего знакомца вижу, как моё подсознание меня опять подвело, тогда, как я сам верно рассудил, что роль Яго ему не понравится. И я уже приготовился оправдываться, как ответ моего знакомца, прямо вбивает меня в осадок своей неожиданностью.
– Нет, не Яго. – Говорит он. – А Отелло. – И у меня тут же всё в лице от удивления и непонимания, как такое может быть, всё не в далёкую сторону меняется и застывает в своей невменяемости.
– Что-то не так? – испугавшись за меня, спрашивает меня мой знакомец. Я же немного прихожу в себя, бросаю изучающий взгляд на своего знакомца, в котором я может чего пропустил или стал жертвой иллюзии, и он на самом деле не мелок ростом и не плюгав, а как Отелло крепок в плечах и сама мощь. Но там ничего близкого к Отелло по внешним характеристикам нет и, тогда я начинаю взывать к здравости ума моего знакомца. – Это, конечно, моё мнение, – заговорил я, – но я всегда думал, что Шекспир
