Пожар Латинского проспекта.21 глава, последняя

знакомые девчушки в сберкассе у дома даже не удивлялись.

Это было всё, что скопило нам море. На чёрный день. Маленькое наше состояние.

И к тому майскому дню, когда я проработал уж год на Ушакова, облагородив камнем фасад и победно завершал столбы, денег оставалось ещё предостаточно. Потратился я, конечно, на прожектор, обогреватель, удлинитель — для нормальной работы в зимнем шалаше у столбов. Но это — считал — нормально: в своё дело надо вкладывать, чтобы потом получить. На турбинки, что «летели» через две-три недели непроходимо пыльной работы (одна только полтора месяца и выдержала), тоже деньги шли, как и на алмазные диски к ним. Главное же — в первые месяцы деньги, зарабатываемые на кропотливой, в квадратные сантиметры, работе, получались неприлично малые. Приходилось ходить домой через сберкассу, каждый раз убеждая себя, что это — в последний раз: «Скоро уж закончу!»

Тот день клонился уже к вечеру. Майский, погожий, полный солнечного света и непременных весенних надежд на лучшую жизнь: «Сейчас вот, что-то случится!..»

Сейчас!..

Дружно затеялось чаепитие в круглой комнате, что должна была скоро превратиться в кухню первого этажа угловой башенки. Вся трудовая челядь, включая и пришлых, на пару недель, фасадчиков (латали они потрескавшийся за зиму фасад, и были мировыми парнями!), пожаловала к столу из куска фанеры на перевёрнутых вёдрах. Почтил своим присутствием «файф о клок» и Гаврила, бывший в большой у тех фасадчиков чести: «Мы глядим: это ж ты с каждым камешком разговариваешь!»
             
Костика, только что, не было — он отбежал за себя и Олежку калымить: у них как раз были те самые, застойные с ванной, времена. Но, по-честному, никто о нём не печалился — сидели, пили чай. С халвой и ватрушками.

— О, хозяин приехал! — первым заметил я открывшуюся, тогда ещё навесную, из досок, калитку. — Надо, наверное, кружку пока задвинуть да пойти — рисануться: работу изобразить!..

По наитию Гаврила решение принимал.

Потому что — по психологии так! По чувству строительного такта и рабочего этикета. Заказчик приехал — никого из работников не видно: а они сидят чай пьют — задов приподнять по такому случаю не могут: неуважение даже. Неправильно — по ситуации. Нос, всё-таки, по ветру надо держать, и субординацию везде соблюдать. Хитрей надо быть! Чай — он подождёт: уберутся баре восвояси — хоть ты им упейся!

Разумно же?!

— Да ну, сиди — чего ты дёргаешься? — пожал плечами один из фасадчиков.

И прочие герои покивали согласно.

Пришлось Гавриле, дабы «прогиналой» не прослыть, обратно на краешек ведёрка примоститься.

«Сейчас!»…

Обойдя неторопливо вокруг, шеф с телохранителем, а где-то позади них и Гриша, вошли в дом:

— Приятного аппетита! — остановился шеф у входа в чайную комнату. — Ну что, Алексей, ты попал!.. И хорошо попал!

Он улыбался — коварно. Он смаковал слова, как мы душистый чай.

— Э-э!.. — приподнимался с перевёрнутого ведра из-под шпаклёвки я.

— Да ты пей, пей чай! — растянувшись в злорадной ухмылке, зловеще процедил Миша.

И они начали подниматься по лестнице наверх.

— Здесь ещё никому такого не говорили! — расплылся в совершенно счастливой улыбке Витя.

Не было на этом доме счастья выше, чем «косяк» товарища!

Теперь уж поневоле приходилось, чайную церемонию срочно свернув, выходить к своему столбу — одному уже из последних к завершению.

Раньше надо было — добровольно …
             
Вид мой не был бледным — никаких грехов за собой я не помнил. Какие уж грехи — зиму на «ура!» отбомбил! А тут — такие «предъявы»!.. Впрочем, пару дней назад, когда каркали мне под руку Леша-с-Витей («Заказчику… Заказчику»), чисто машинально я в ответ и вякнул: «Заказчику — леденец за щеку!»

Неужели передали?..

С другой стороны: чего он тоже — без сладкого-то?

Наконец, подошли они втроём — хозяин, Миша, и Гриша, вид у которого был сурово-извиняющийся: целую зиму он по-своему «тянул» со мной столбы.

— Мы посоветовались и пришли к выводу, — шеф тщательно выбирал слова, — что все вот эти царапины на заборе сделал ты, Алексей, своими балками от шалаша.

— Боковыми, — уточнил Миша.

Вот это пряники!

Да, забор и впрямь (как не обратить на это было мне своего внимания — вплотную я у него работал) был кое-где поцарапан, посечён, «покоцан». А это был уже готовый фрагмент — прошлой осенью нанятые «специалисты» его фактурно, опять же,
замазали — оштукатурили, вольными мазками грубой макловицы по сырой штукатурке проведя: получилась «композиция». Нечто вроде непрерывной, вольно пляшущей волны, что, по замыслу Альвидаса, должно было символизировать отставшую штукатурку (опять?!). Смешав найденные в подвале краски, шоколадно-сиреневым они забор и замалевали.

— Тут уже цвета не подберёшь, — авторитетно заверял Витя, — более пятидесяти оттенков.

Поцарапали, конечно, забор за зиму и демисезонья. Постарались и плиточники, что трубу у оголовка облицовывали: обрезки, а иногда и выскользнувшие плитки летели вниз, рикошетя точно в забор. Внесли лепту и мои друзья — кровельщики, точно таким же макаром черепицу майная. Приложилась и пацанва, нанятая Альвидасом на разовую уборку территории: те просто друг в друга камешками пуляли, в забор преимущественно и попадая.

А Гаврила теперь отвечай — «за всех пыхти!»

У него, конечно, тоже иной раз из-под кирки камешки мелкие отлетали — кое-где и посекли едва видимыми глазу царапинками. Но именно поэтому он один забор и берег: сколько столбов было пройдено, и ни капли раствора — всё губкой, с водичкой смывал. И шалашные свои жерди он опирал на оголовки столбов, обмотав их тройным слоем войлока и плёнки: «Не навреди!» А сбоку два слоя полиэтилена каждый Божий день он просто кирпичиками внизу подпирал — не ленился: специально, царапин насчёт. И кровельщикам кулаком грозил… И на пацанов шипел!.. Опасался, конечно, что на него всех собак повесят: на этом доме только так!

— Э-э, нет, Владимир Андреевич! — поэтому уже вполне уверенно и веско заговорил я. — Сбоку у меня не было балок — как раз-таки из тех соображений, чтобы забор не
повредить! По бокам у меня просто плёнка висела, кирпичами я её на земле подпирал! — уже победно закончил я.

А истинных виновников «сдавать» не стал — среди них же и свои были!

— А чего-то мне казалось — ты тогда боковые рейки прибивал, — краснея, явно «включал заднюю» Миша. — Ну, извини!

— Так, ну тогда, — быстренько «съезжал» уже и шеф, переключаясь на разговор о дальнейших планах на работу, и её завершение, и…

Я уже не слушал. Зачем? Кого? Я им сквозь зиму столбы ладил — с душой… Не бросил их с этим камнем, не ушёл, а они!..

А если действительно что-то наискось случится: и на старуху бывает проруха! Разве с ними потягаешься, поспоришь?.. Нет — отсюда надо уходить, и только!

Вечером, уже со двора своего дома, я затеялся sms-перебранкой с не на шутку встревожившимся Гришей: благо, семилетний Семён охранял меня («Он почему-то решил, что ты драться пошёл!»). Я резонно задавался вопросом, как мне работать дальше при таком вот отношении. Гриша в свою очередь увещевал, что есть две, по Эйнштейну, бесконечные величины — вселенная и человеческая глупость. Успевал при этом ещё и Мише мой протест переправить: «Ну, что: вот его текст — придерись хоть к слову! Он сейчас «свернёт рубероид» и уйдёт!»

После моего третьего послания Гриша позвонил:

— Алексей, пойми, Миша — он за перевалом взводом командовал. И, говорят, всех своих живыми привёз… Это у него оттуда — моментально принимать решения: жизнь чья-то от
этого зависела! Ну и сегодня он, не разобравшись, шефу пулю и подкинул — когда тот забор разглядел… Да шутил это шеф, считай!.. А Миша — он же перед тобой извинился, а это для него — я тебе скажу!..

На следующий день я с Ушакова не ушёл — через два с половиной года. Всё заканчивал столбы, придуманную Альвидасом следом полоску внизу забора, пруд, парадное крыльцо, круглый вход в подвал, палубу, бордюры, кусок тротуара с улицы. За это время пытался нанимать и помощников, платя из своего кармана такие деньги, которых и сам-то не зарабатывал: быстрей бы лишь дело двигалось, скорей бы только закончить да уйти. Первый — знакомец по морю — продержался около месяца, десяток квадратных метров положив. Потом вдруг запел про возможное «кидалово» — это его тесть (конкурент — тоже: печник-каминщик) науськал: зависть, верно, старого задушила. Это при том, что рассчитываться я готов был хоть подённо. Но, знать, мало ему тысячи евро в месяц, что я ему окладом положил, показалось… Второй, нанятый тут же, на объекте — мастеровой и знавший толк в камне малый — на второй неделе запил с непонятной грусти («Подруга — она меня на семнадцать лет старше, — подарила ноутбук… За сорок четыре тысячи… А с чего отдавать — не знаю!»). Этому и вовсе — в лета и «палубы» разгар — пятьдесят тысяч в месяц оговорено было. Нет худа без добра — пропал помощник через десять дней…

Нашлись они оба скоро — как только грянул кризис: «Я хочу именно с тобой работать!» Видать, и впрямь оба были без мозгов: неужели, думали, я теперь их обратно возьму, да ещё на те же самые деньги?! Впрочем, не их одних: великое множество зажравшихся строителей кризис «прищемил» и расплющил.

Но тут уж даже Гаврила не растрогался, хоть напрямую таких верных только ему подмастерий и не отрезал, «нет» — не сказав: все по-восточному!

Буду в виду я иметь вас,
Так что надейтесь, звоните —
Много ведь дней впереди…

Коварным Гаврила стал здесь азиатишкой! Но ведь — по делу!

Но дело это растянулось на годы. В середине второго года я отшучивался: «Считай, в армию второй раз сходил!» Потом, констатировал уже грустно: «Не-е — в морфлот!» Пока однажды Костик, в запале собственных ушаковских неурядиц, не выпалил и мне: «А у тебя, Лёха, здесь будет настоящая… Рекрутская… Служба!»

— Я не понимаю, почему ты не можешь уйти оттуда? — недоумевала Татьяна. — То ли ты денег там взял?

Нет — вложил… К исходу работы — всё, без остатка.

Станок мой замечательный — один под «штуку» потянул. Зато с чистым сердцем таскал я его по всему двору и в зной и в стужу («Моя вещь — на кровные купил!»), не дрожа над ним! Горы — натурально! — камня перерезал, загробил его — с такой-то романтикой! — под конец почти, и другу отдал. А возьми я на то у них деньги — только бы пылинки с него сдувал, а на работу бы и времени не оставалось…

«Ты попал, и хорошо попал!»

Знать бы мне тогда, что цена работы той «заборной» была лишь две тысячи долларов (это мне потом как-то встреченный на городской улице исполнитель сказал)!.. Да отдать бы
эти деньги, да «свалить» бы к чёртовой матери: дешевле бы вышло!..

Но разве они бы взяли? Им ведь не деньги — им руки Гаврилы были нужны…

А царапины забора — случались они потом по ходу работы, — я без затей замарывал одолженной у Семёна краской по батику — в «художке» детки такими рисовали. Пятьдесят первым оттенком — так что даже Витя отличить не мог…

Случилось всё это в понедельник — после Пасхи. Накануне которой я Любу до дому провожал…

* * *

И что же ты, Гаврила Неблагодарный, всё заладил: «Каторга… Каторга!» — как ворона каркаешь! Тебе здесь творить давали! Значит: давали свободу — творчества! А он всё недоволен!

Такой уж