— Я понимаю теперь, почему Нахимова не могла тобой увлечься!..
Я лежал и хандрил, глядя в узкий — как белый свет мой теперь с овчинку — белый потолок. В тёщиной комнате — родители Татьяны, конечно, по субботнему утру уехали на дачу. Потолок этот набело делал я в прошлом году, так и не замазав до сих пор стыки между потолочными галтелями. Галтели эти всё не хотели ровно клеиться по кривым-то стенам, и я, помнится, психанул тогда по ходу дела, на что Иванович сказал: «Ну, надо же всё-таки сделать, чтоб по-человечески было… Давай, дочка, держи с той стороны!» И полез сам на табурет — прижимать от трубы какой-то попавшейся под руку коробочкой упрямо негнущуюся галтель. А Татьяна осталась другой край рукой прижимать — пока не схватится?
Как мне их всех жалко тогда стало! Что без меня они могли бы сделать?
А теперь?..
— Я понимаю теперь, почему Нахимова не могла тобой увлечься!..
Да уж прямо: «Не могла»!
— Она способна оценить только сильных мужчин! — зло выговаривала мне Татьяна, в домашних хлопотах снуя на лоджию и обратно — по поводу и лишний раз. — Я тоже выходила замуж за сильного и уверенного в себе человека! А не такого как!..
Некогда сильный и уверенный, а нынче «такой как», нашёл, наконец, силы морального плана оторваться от подушки и, без затей собравшись, отвалил прочь: лежать-то тоже весь день устанешь.
Почти пустой трамвай довёз меня до конечной остановки чуть не единственно оставшегося в городе трамвайного маршрута. Теперь, миновав улицу с медно-зелёной, остроконечной кирхой, можно было выйти на нужную мне автобусную остановку.
Апрельский день был свеж и весел. Солнце лилось вовсю, обещая беззаботное тепло до самого вечера. А мне уже было даже и жарко в зимних своих ботинках. «Бальные» туфли зачем-то ещё береглись, а уж про те плетёнки, в которых ступил на танцпол, и речи не шло: кощунство какое! Так и топал — по тёплому уже асфальту.
Шёл…
Всё-таки верно, что на детях природа отдыхает: отец у меня такой водитель! Всегда им был. Профессиональный шофёр. Из тех ещё лет, когда эта специальность была уважаемой профессией и шофёры — «шофера’» — выручали друг друга на трассах вполне
бескорыстно. Ни одной аварии отец не вытворил за всю жизнь. Одной чужой, увиденной в молодости, хватило: «Ну, и что, что лихача того посадили: жизней-то тех молодых не вернёшь!»
Но кручение баранки, всегда я подозревал, было делом всё-таки не первым. Поползать бы под машиной, в яму смотровую нырнуть, разобрать полдвигателя, а потом собрать — забыв прокладку какую-нибудь на место приторочить (случалось и такое). Зато двойная потом радость — после полудня беспрестанной заводки всё барахлившего двигателя причину — прокладку эту — мастерски обнаружить и профессионально устранить.
Честное слово, сдавалось — ничего другого отцу было не надо!
Счастливый он.
А мне вот счастья своего не отжалел — ни капельки. Равнодушен я всегда был к этой куче железа на четырёх колёсах. Нет, конечно, иной раз я жалел, что «безлошадный»: с одной Ушакова материалов, что за ненадобностью выбрасывались, на полдачи бы хватило. Да и по шабашкам мотаться и быстрее, и сподручнее — слов нет. Но — так или иначе… Зато абсолютно свободен от неусыпного надзора дорожной полиции; зато не тратишься на штрафы, запчасти, бензин; зато не трусишься постыдно в дорожной разборке с каким-нибудь лысым жлобом — слава Богу!
А ещё, подумалось мне как-то, а после и поверилось убеждённо — может, я тем чью-то жизнь спас… А то и не одну?
Между тем, ходок приближался к школе — той самой, трехэтажной, немецкой ещё постройки: стояла она тут — мне по дороге. Детки сновали за железной оградой — субботник у них, кажется, был. И тут я увидел Её!..
Её… В короткой демисезонной курточке, на ходу наставляющей фотоаппарат, — ударные вехи для отчёта снимала? В сектор героической панорамы попадал и я.
Я «шугнулся» с тротуара, через дорогу, в ближайшую подворотню, как гонимая дворняжка.
Но как пронзила меня, за три десятка метров, её волнующаяся под курткой грудь: даже и подумать бы не мог!
Сколько тебе лет, Гаврила, — семнадцать?!
Но, видимо, это была действительно любовь — что же тогда ещё?..
* * *
— А ты, конечно, чисто случайно по этой улице пошёл? — от души ёрничал Слава. — Логично: других-то путей сюда нет!
Мы поехали с ним докупить сорок кирпичей — не хватило бабушке на облицовку чуть.
— Да какого чёрта я должен эту улицу теперь обходить?.. Ха! Я двадцать с лишним лет по этой улице ходил, а теперь, мать- перемать, щемиться буду? Сейчас!..
Да прав я был — прав! Двадцать уж с лишним лет по этой улице ходил — пора уже и прилегающие маршруты ближайших подворотней осваивать.
А вот кирпичей мы не купили: кончились они. И когда с завода завезут — неизвестно: «На следующей, может быть, неделе».
* * *
А с Ушакова-то я парочку микроавтобусов Славиных всё же вывез — с разрешения (с Ивановичем мы сарай новый из них сладили). Потешно тогда получалось! Я отложу в стопочку в сторонке то, что к выбросу приготовилось (а то и в контейнер мусорный уж загрузилось), но мне на дачу, конечно сгодится: по-хозяйски! Гриша, увидав, подойдёт попозже, посмотрит, оценит, и велит Леше-с-Витей это, вот это, то, и вон то — обратно: в подвал!
Так вот я ещё и материалы ушаковскому дому экономил-сберегал!
Сплошная от Гаврилы польза…
* * *
Воскресенье я добросовестно взбирался по островерхой бабушкиной крыше, со смертельным риском для свежепосаженных бабушкиных грядок неподъёмную лестницу предварительно установив. Вывести сквозь шифер трубу и изолировать отверстие жестью — без электричества — это было настоящей мукой. Даже для Гаврилы. И как старательно я ни вырубал гвоздём овальное отверстие, как ни изощрялся с листовой жестью — всё выходило чуть вкривь и слегка вкось — «по-шабашному». А ещё и лист шифера с краю покрошил. Бабушке, конечно, сюда никак не залезть, но под шквальный ветер дождевая вода может теперь и затекать — на рубероид, что под шифером лежит, теперь только и надежда. Ущерба с тебя, Гаврила, больше!
Труба, собранная из нескольких звеньев и раскреплённая проволокой с трёх сторон, изгибалась в разные стороны, как танцор ча-ча-ча, и горела на солнце, как глаз на партнёршу.
— А, — махнула рукой бабушка на непотребное это вихляние, — как мне кума в таких случаях говорит: «Тэбэ што с няё - стрэлять?»
Если только в мастера…
А свежих откликов в понедельник за субботнее ждать не пришлось: такая мишень!
— Но — тебя заметили!.. Ритка говорит, что выглядишь плохо: «Или пьёт… Или по Нахимовой скучает».
Татьяна посмеялась ещё — чуть-чуть задумчиво и очень по-доброму.
— Или… по Нахимовой скучает!
* * *
— Слушай, ну ты хоть по ряду прокладывай в день, а потом езжай, куда хочешь! — накалялся уже на другом конце мобильной связи Хозяин Круглого Мангала.
— Да, да — конечно, Сергей Олегович!
Доставалось мне теперь там! Злой нынче Слава, привезя мне как-то материал и впервые увидав круглый, в беседке, мангал уже в готовности, оценил произведение вполне:
— И ты за это взял только восемь тысяч?.. Лош-шара!
И «ш» — змеиным свистом…
* * *
«Лошара»!..
Да ладно тебе — пусть живёт это солнышко ацтековское под нашим небом, пусть!..
* * *
Утром я теперь появлялся там — прокладывал один ряд на медленно поднимающейся коптильне, а в обед ехал к бабушке — заканчивать камин.
— Да я видел, — подбадривал меня Слава, имея бабушку в виду, — тебе там одни понты остались. Сейчас вот кирпич только завезут…
При всём обилии кирпича в строительных маркетах и на базах, именно того — нужного — не было: на местном периферийном заводе его обжигали. Жди теперь!
Вот я и ждал — во вторник ли, в среду ли? — повалившись на топчан строительной бытовки, что стояла позади бабушкиной дачи. Там трудились сейчас неразлучные Адиль с «чёрным строителем».
Делать было абсолютно нечего. Разве — набраться наглости, Ланских позвонить. А чего — он же сам говорил: «Как у тебя работы не будет — может, столбы нам бы и сделал!»
А там столбов-то — два! Телеграфных, тонюсеньких — семечки!
— …А — Лёша? — Похоже, большой в городе человек тоже кемарил после плотного обеда. — Слушай: приезжай сегодня, ладно? Там ещё посмотреть кое-что надо будет! Как подъедешь — набери меня или Лену… Всё, давай, ждём!»
Вот так! Оперативно. И: «Ещё посмотреть кое-что надо будет». А я что говорил — будет работа, будет!
Веяние сочного весеннего дня, как дыхание возрождающейся жизни, неумолимо затопило открытую бытовку.
Как ты, Любовь, весною дышишь?
Навзрыд, или наперебой?
Роль идиота счастлив был играть, ты слышишь?
Ты знаешь — я всегда с тобой!
…А зелень, видимая в проём распахнутой двери, была той самой — майской, сочной, свежей, не прибитой ещё пылью, не томлёной ещё солнечным пеклом. До изумрудной, конечно, она не дотягивала, но так то ж — не север… Это в Шотландии — двад-
цать лет уж назад — поразило меня то летнее неистовство северных красок: мы в июле зашли. Изумрудные, в ярко-розовых крапинах, склоны гор — чертополох, вольно на камне поросший. То сама северная природа, оживая от долгого, сурового ненастья, спешит выплеснуть в кратко отведённые ей здесь моменты лета всё буйство красок!..
Я нигде больше не видел такого.
И значок тогда с чертополохом-символом Шотландии купил — к куче открыток в придачу. И полудюжиной отснятых плёнок подстраховался: на два фотоальбома хватило. А потом уж прознал, что чертополох был ещё и на гербах шотландских рыцарей: «Никто не коснётся меня безнаказанно!» Правильно — он же колючий. Сорняк, но — северная, для Гаврилы, роза…
Гаврила — он хоть из колхоза, но называется тот: «Прогресс»!
* * *
На дорожку к Ланских хлебнул из бабушкиного комода. Серёга, угадывалось по убывавшему нутру бутылок, тоже прикладывался: способный ученик! Прошлым летом ехал я как-то в микроавтобусе Славы, так поневоле телефонный монолог подслушал. Слава накануне своим ребятам какую-никакую зарплату роздал, и уж после полудня отряд бойцов собирал. Не все, правда, на связь выходили…
— Адиль!.. Адиль, а Серёга так и не появился?.. Ну да — и телефон отключён!.. Значит, как появится, — Слава нервно пожевал губы, — как появится, скажи ему, чтобы собирался и валил в свою деревню! Всё — пусть там церкви ремонтирует!
Закончил Слава разговор: отпустил Серёгу с Богом! С долгами вечными, надо было полагать. Подумав, верно, про то же, Слава вновь подхватил телефон.
— Адиль!.. Не пришёл этот?.. Значит, скажи ему, как появится: пусть подъедет ко мне, я ему сначала руки сломаю, а потом уж пусть катится ко всем чертям!
Слава, опять ты за своё! Сам посреди рабочей недели пролетариям деньги выдаёшь, а потом чего-то ещё возмущаешься!
Вот и бабушка — такая же!.. Она, правда, теперь комод красной тесёмочкой повязывала, но морякам ли узлов не знать?
Лавина гонимых час-пиком пассажиров уже сошла и скрылась в предвечерних улицах, и в автобусе, везущем меня на другой конец города можно даже было усесться у окна.
Наступающий вечер вдруг нахмурился, и так же хмурно сделалось вдруг на душе. Тихая собачья грусть — неведомо откуда и зачем взявшаяся. А тут ещё на очередной остановке вошла та белокурая, с внезапно вспотевшими тогда, на танцполе, ладошками
