Боря, Сева, Слава, Влад, Тихон, Стас – это двоюродный. На самом деле – Борислав, Всеслав, Владислав, Тихослав, Станислав. Ярик – Ярослав. Отец, как только его забрал, одним днём прежнее имя сменил. В честь того, что как бы перевёз на другой берег Межи.
---------------------
Наш дом стоит на улице Меже, а давным-давно это было название речного рукава, и строился он на берегу. Когда половодье, нас чуть затопляет, вода с льдинками плещется у порога. Улица идёт вдоль сухого русла к Баронскому Парку и там огибает пансион, став глубоким оврагом. Это у Барона защитный ров был, отведённый с Межи. Не помогло ему. Теперь весной по склонам ландыши цветут, летом сплошной папоротник.
Если честно: дом и род у нас крутые, а городишко – захолустный. Железка одноколейка, нового шоссе и того не дождались. Фиг-то с ним, и не надо. Из наших я не самая большая консерва, Ярик ежистей меня ко всему постороннему.
Он говорит как-то:
– Я ветер не люблю.
А тогда вторые сутки бушевал ураган, грозы одна за другой шли. По комнатам выло и задувало. Мы на дворе бесились, змеев воздушных запускали. Полька в восторге. Ярик наоборот:
– Это вторжение. Кто его звал сюда?
Я удивился и вдруг подумал: тоже так чувствую. Когда молча возле дома сидишь, тишина внутри как синяя туча растёт. Поэтому я люблю сидеть на пороге. Это чувство маревом забирает под брюхо улицу, город, парк, небо до горизонта. Правильно Ярик сказал, а ведь он даже не тут родился, он издалека… Ярик с Полькой – совершенные противоположности.
---------------------
Буря не утихает, на дворе Полька кружится. Ей ленты купили, она ещё мелкая, чтобы самой косы плести. Мать Рая к вечеру освободится, тогда. Ждать Полька не любит! По-своему играется с ними, улететь мечтает… Сбежать, уехать – её обычная игра.
– Куда? – спрашиваю.
Она ладошкой:
– Туда!
– Чего ж там есть, Полька, хорошего-то, чего у нас нет?
– Всё! – говорит и руками большое-огромное показывает.
Предательница какая! А ведь она-то из Межичей, чёрненькая, как все мы.
– Оставайся, Полька, давай тебе сами причёску сделаем и корону! Пойдёшь на балу танцевать!
В детстве я на полном серьёзе верил, что сеструху в магазине купили. Даже помню, как отец и ма в соседний город поехали, не одним днём, а на свадьбе погулять. Вернулись с черноволосой девочкой: кукольное личико. Не пупс, на своих ногах бегающая малышка. «Смотрите, – говорит, – полька!» И скачет козочкой в сарафане. Память, это что-то!
---------------------
Я продумывал технологичные варианты нарушения границы между двумя лунами, когда вдруг осознал, что узко мыслю. Не обязательно взламывать. Как насчёт подкопа? Крыльев? Я понял, что уже давно перемещаю с мёртвой луны на живую кое-что, но не рейки со шпоном, а слова.
Дед посмеялся над моим открытием:
– Из пустого в порожнее – оно и есть! Без настоящей причины, «вескомой», – так он говорит, – дела не будет. Здесь слова, там тоже пустые слова.
Мать Рая наоборот, вовсе не посмеялась.
---------------------
Я ей про каравеллу рассказывал, сто приветов от Ярика передавал...
– Что, милый?
– Ничего, ма...
– Ты вдруг осёкся.
– Да я подумал... Ты её не увидишь, эту модельку, а чуть-чуть всё-таки видишь, когда я говорю. Получается, смерть не самая сильная штука.
Мать Рая так улыбнулась, как будто она именинница, а я угадал с подарком.
– Ты вырос, Межка! Ты всех нас дальше пойдёшь! Если на политику замахнёшься, то и поважней чем…
– Теперь ты осеклась.
– …чем Слава Румын. Дело не в нём, я…
– Сразу засомневалась?
– Не в тебе! А как обычно: сказанёшь и боишься сглазить. Много было примеров. Дурных, вообще безнадёжных, страшных примеров. Дверь всегда на обе стороны, Межка. Я про слова. У бесноватого тоже всё на месте: лужёная глотка и острый язык. Нет лишь ума. Глаз нет, ушей нет, а нож во рту есть.
– Фигня! Он у всех есть. Значит, будет нож против ножа!
Этим я, конечно, подтвердил, что «повзрослел», ага… Мать Рая говорила не образно, а до ужаса конкретно. Я не знал, о ком. Тогда я их ещё не видел.
============================================================
5. Род Межичей
Интернет йокнулся снова. Хорошая привычка: тырить и не доверять. На диске скачана целая библиотека. Мифы, легенды о воскрешении, анабиоз у животных, биохимия на, увы, недоступном уровне. Всё, что хоть отдалённо по теме. Я не всерьёз рассчитывал найти ответ, а тупил в них, чтобы меня оставили в покое, наедине с моим недоумением. Как же, оставят…
– Что сиднем-то сидеть? Не дров наколоть, так хоть прогулялся бы, – Сева Вячеславович облокотился на край стола. – Посмотри на меня, сын. Я тебе скажу, как есть. Мы не знаем причины, но всё так и пойдёт дальше: то по мёртвой, то по живой луне. И не вздумай! Жизнь и смерть – всё проходит. А что это значит? Что местами меняется, но чур... Чур – тот, кто стоит на меже, остаётся на ней. Без него их тоже не будет. И ты не вздумай! Не имеешь права.
Тут я потерял нить разговора и молча прослушал краткий экскурс в родовые суеверия. Если честно, таким тоном рассказывают страшилки у костра. Впрочем, ок: мне ли сомневаться?
---------------------
Сева Вячеславович был предельно серьёзен:
– …когда Межичи поднялись до царской службы, глава семейства получил должность – землеустроитель, межеватель.
Я кивнул, знаю.
– Герба и девиза у Межичей не было, но всегда были принципы. Ты слышишь меня? Первый и главный: не отворачиваться от рода. Не покидать свой род! Например, самоубийство… Это – страшный грех. Неискупимая вина против рода. Покончившие с собой тоже здесь, они рядом по мёртвой луне, но спиной ко всем… Голодные не как люди, а как звери. Человек, наложивший на себя руки, не может брать им еду.
Век диджитал тотал, и мы над заставкой винды лбом ко лбу...
– …руками не может взять. Зубами рвёт… Наклоняется и лакает… Молчит… У него нет лица, потому что сам отвернулся… Но если его не кормить, он не уйдёт, Межка! Он обернётся. Хуже зверя оголодает и бросится на своих. Кто ему ближе всех, на того и бросится…
– Сожрёт?
– Да. И не важно, по какой луне. Самоубийце всё равно, мёртв или жив тот, кто его предал... Набросится и будет грызть: рот, горло, внутренности, до костного мозга. Он хочет согреться, успокоиться, попасть обратно в дом… Трясётся всё сильней и вгрызается сильней. Его дрожь, как тепло жизни – не проходит.
– Э? Тепло-то как раз проходит. Или ты про вечные адские муки? Это чудовище однажды прекратит существовать?
– Я не скажу. Дед считал, что любой мертвец исчезает, забыв своё имя, не знаю. Слава Румын разложил бы тебе по полочкам…
---------------------
Смысл дальнейшего повествования был тот, что, покончив с первым блюдом, зверь озирается вокруг. Кто ещё есть рядом?
– А рядом всегда свой род, Межка. Вот какое это преступление: худшее против рода! Если зверь стал пожирать людей, насытить его обычной пищей невозможно. Он больше не верит!
– Во что?
– Никому! Вера это самое главное Межка… Ты не видел, а мне довелось: когда весь род собирается за столом, звери тоже за столом… Затылки, опущенные головы… Исподлобья посматривают, из-за плеча… Сами-то они не слепые! Это страшно, Межка. Я видел их…
Отец не хотел рассказывать. Он сделал явное усилие над собой.
---------------------
– Было так. Однажды я надерзил деду, моему бате, и пригрозил... Ну да, что удавлюсь. Он не отлупил меня, а запер в подполе. Усмехнулся: «Гляди, раскаешься. Повиниться как собака на брюхе приползёшь… Решил, что тебе под землю пора? В подполе живи. Пожалуй в свой новый дом! Там и родня твоя – ближе некуда».
Отец смотрел вниз немигающими глазами.
– Был зимний солнцеворот, день поминовения Сильвана Межича. Что в доме, то и в подполе темень. Буря столбы повалила, электричества нет. Я посмеялся этому, лёг на пустые мешки и слушал, как вверху топают гости. Открываю глаза – рядом со мной тоже гости… На коленях, на четвереньках стоят, без рук едят из высокой кучи выбирают куски мяса. Над ней – чёрная луна, как остывший уголь в золе, в пепельном свете. Один мертвец с земли ест. Опускает голову в переломанное что-то… наподобие дерева без коры. Но не дерево. Голые согнутые колени, острые локти торчат, лицо закрывают, волосы затоптаны в тёмной луже. Странно пахнет: карамелью, гнилой и свежей кровью, не то речной водой. Зверь в три погибели. Хруст… Я вижу его трясущийся затылок. Из-под его спины: «Нет, нет…» Зверь грызёт и лакает. Он захлёбывается, тогда слышно: «Нет, нет…» Тихо, слабо. И это жутче хруста, что тихо-тихо, прямо нутро вспарывает, это страшней всего… На месте луны открывается подпол, и сверху кидают еды вдвое, втрое больше, чем готовят на праздничный стол!
Брр, ну и зрелище…
– Как ты сбежал, па?
– Никак. Я оцепенел, ни крикнуть, ни пальцем пошевелить. До лестницы шаг – я не могу. Я даже на брюхе не мог ползти! Батя утром за мной спустился, на руках вынес, и я покаялся перед ним… С тех пор даже в шутку – никогда. И ты не смей!
Ахаха, так вот он к чему! Не, суицид это не моё! Я слушал, кивал. Чего тут возразишь.
