Евгений Угрюмов
С К Р И П А Ч Н А К Р Ы Ш Е
«Мы не можем вволю наплакаться, посмеёмся же
в нашем несчастье»
Анжело Беолько (Рудзанте)
Вечер. Мелкий дождь. Моросит. Моросит этот мелкий дождь. Этот, такой мелкий, что нет капель (капля… вторая… третья…) Этот, такой мелкий, моросящий, проникающий через поры, до нутра, медленно, надолго, навсегда, всегда дождь.
На крыше скрипач. В этот вечер, когда моросит всегда дождь, на крыше играет Скри-пач. Этот Скрипач всегда, когда вечер и дождь играет на крыше… и вечер и дождь все-гда, когда на крыше играет Скрипач.
Крыша не та, с которой можно соскользнуть(ся) и не такая, на которой нельзя было бы Скрипачу играть на скрипке, когда моросит дождь. Крыша как раз такая, на которой может играть на своей скрипке Скрипач. Такая, о которой говорят, «он живет на кры-ше», в том смысле, что он живет на чердаке, или в комнате под самой крышей, или в мансарде, где обычно живут скрипачи или бедные поэты.
Скрипач играет на крыше…
…где проходит его жизнь.
Если скрипач настоящий, то жизнь его и есть игра (на скрипке) и он живет, когда игра-ет на скрипке, на крыше или когда под крышей…
Играет на скрипке, играет на крыше… играет на скрипке, а живет на крыше, на крыше которую мочит дождь, на крыше, на которой Скрипач играет…
Смысл скользит, ускользает; слова… много слов… слова, чтоб скрыть смысл; ил-люзия, обман – слова. Их назначение – таить мысли и замыслы, скрывать вспоминания, и они научились это делать блестяще; в каждом из них столько тайных значений.
Скрипач играет и на крыше, и под крышей – ему и снится всегда, что он всегда играет; и когда ест, и когда пьет, и когда едет, и когда идет, и везде, везде, и всю, всю свою, без остатка жизнь он играет, и сейчас он играет, когда моросит мелкий дождь; на крыше на своей скрипке.
А под крышей живет Она… а под крышей кто только не живет… в том смысле, что крыша есть над любым домом, в котором живут (поэтому он и дом); многонаселён-ный, малонаселённый, с окнами в разные стороны и жильцами в разные стороны, в том смысле, что жилец, живущий на одной стороне, никогда не видит из окон того, что видит жилец, живущий на другой стороне. Жильцы в разные стороны.
А из окошка, в котором Она, - видна только вечерняя темнота. Это тогда, когда вечером моросит дождь. И если этот Скрипач на крыше играет в моросящий дождь на своей скрипке - то Она… слушает, сидя у подоконника, из открытого окна, из морося-щего дождя… Еще раз: если Скрипач играет в моросящий дождь… Она слушает из мо-росящего дождя его музыку… не его – Скрипача музыку, а его – Дождя и Вечера Му-зыку или, точнее будет, сказать: Она думает, что так звучит моросящий дождь и вечер, и, может быть, если бы ей сказать, что это играет Скрипач на своей скрипке, Она не очень-то обрадовалась бы. Не обрадовалась бы потому, что у нее есть скрипачи, кото-рых Она слушает и заслушивается, но, совсем другое - слушать и заслушиваться музы-кой всегдашнего вечернего дождя.
И у Скрипача есть те, кто слушают его и заслушиваются, а потом не приходят.
Только моросящий дождь и вечер всегда с ним. Они могут не приходить какое-то время, задерживаться, но даже подумать нельзя, что они не придут вовсе. Такого не бывает.
И Она всегда с ним, хотя она думает, что она всегда только с вечером и дождём. Вечер и дождь придут всегда… и будут для нее играть на скрипке Скрипача.
Арлекин тоже, всегда, когда вечер и когда этот Скрипач играет в моросящий дождь на своей скрипке, Арлекин тоже, всегда сидит у окна и слушает скрипку и знает, что Она… где-то… сидит и слушает музыку моросящего дождя у окна. Арлекину кажется, что их только двое: Она и этот Скрипач. Хотя, Арлекин знает, что это ему только кажется, что это не так, неправда, - что их много, и у каждого своё и мнение, и суждение, и о дожде, и о вечере, и… обо всем на свете, и есть такие, многие, которые игру на скрипке Скрипача на крыше, вообще не слышат: одни по причине того, что их окна выходят совсем уж, в другую сторону, а это все равно, что жить на другой улице; другие, потому что их уши не могут слышать ничего, кроме собственной музыки; третьи, потому что их уши, вообще не могут слышать. Да мало ли причин, по которым жильцы могут не слышать друг друга, не относиться и не соотноситься друг с другом, не мешать и не помогать, не сочувствовать, не сопереживать, не соответствовать, хотя, конечно, существуют невидимые, внутренние, глубинные, тайные связи каждого с каждым, но кто их знает?.. исследователи, испытатели, ловцы, писатели?
Какое печальное заблуждение; в том смысле, что слушают Скрипача, что моро-сящий дождь слушает. Дождь, слушая всегда Скрипача, слышит всегда только себя. Но и Скрипач, говоря по правде, играет не для дождя, а только для себя. И Арлекин. И Она. И Она – как дождь. Все как дождь… и дождь, как все, хотя всем им кажется… Заблуждение… Обман… Слова… хотя всем им кажется, что они слышат друг друга. Они обманываются, заблуждаются… они обманывают сами себя и рады обманываться и знают, что обманываются и заблуждаются сами, и слышат только себя.
Неужели же, все, кто живет… в этом доме, заблуждаются, обманываются и знают, что обманываются, и рады, и не признаются себе в этом?
Арлекин целый день на работе. Целый день, с утра до вечера. Целый день, Арле-кин дает пощечины белому Пьеро. Даёт пощёчины бледному Пьеро, потешая публи-ку… заставляя публику смеяться над Богом, в том смысле, что если тебя ударили по одной щеке – подставь вторую. А когда Арлекин приходит под крышу – он хочет за-быть!.. но Комедия всегда с ним, не оставляет его. Арлекин продолжает бить Пьеро, и когда спит, во сне, и когда ест, и когда пьет… и пощечины, будто раскалывают ему голову, раскалывают голову на кровавые куски… всегда.
Но никто не слышит и никто не знает, и никому он старается не показать… а сам себя он заставляет слышать тишину, заставляет не слышать… Он бы не слушал Скри-пача. И скрипку. И не хотел бы знать, что Она, у окна… но не удается.
Да! Он целый день в театре… ему достаточно – целый день – он артист… и здесь… попросил бы… ведь артист понимает артиста.
А Скрипач и сам не знает, и не догадывается там, на крыше, что там Арлекин, ко-гда моросит дождь. Он знает только, что скрипка отмокревает…
«Спасибо тебе, Арлекин», - поет его скрипка.
«Спасибо тебе, брат Арлекин! Спасибо тебе, брат Арлекин! Ха-ха-ха! Спасибо те-бе, брат Арлекин! Хи-хи-хи! Спасибо тебе, спасибо тебе, спасибо тебе, брат!.. Он всё вертится, вертится, подставляя то одну щеку, то вторую, то одну, то вторую и… спаси-бо! благодарит, кланяется, и как это смешно, и публика хохочет до упаду – это же так смешно – все знают – это понарошку, не больно!..
А откуда они знают? Откуда?
Да оттуда, - что в театре все понарошку, все вранье и лицемерие, и лицедейство, и притворство, и клюквенный сок, и нет ничего такого… Нет ничего такого в театре, как в жизни… А если театр твоя жизнь? Или жизнь - твой театр? Как у Арлекина, например.
У Арлекина не так как у Пьеро. Пьеро все время, от самого начала, несчастный, неприкаянный, обойденный, битый, и взгляд его, затуманенный слезой, устремлен, кто знает куда. Куда-то. Пьеро ни слова не скажет Скрипачу… хотя, ему (Пьеро) все эти сонаты (Арлекин уверен в этом) тоже надоели. Но Пьеро делает вид, закатывает гла-за… так же, как тогда, когда получает пощечины; делает вид… для него театр – тоже жизнь, или жизнь – тоже театр.
…и тут начинается: возня какая-то, борьба какая-то с каким-то чем-то, с каким-то кем-то, с забытым, которое никак не забыть, с незабытым, которое никак не вспом-нить…
…и всё больнее, больнее пощёчины, которые получает Пьеро.
Больнее?.. Нет, не больнее. Всегда больно, но никогда боль не становится больше или меньше (если бы); ни больше, ни меньше; как всегда - не моросит слабее или силь-нее мелкий дождь, как всегда - не лучше и не хуже играет на скрипке Скрипач, и Она - как всегда одинаково вслушивается в моросящую, из открытого в вечер окна, надежду.
Печальная компания.
А вот Царь. У него ослиные уши. Он тоже печальный и чувствует себя несчаст-ным. Конечно же, какое это счастье, когда тебя считают ослом? Оказалось, что спра-ведливость у каждого своя и истина сиюминутна. А он-то думал. Вот тебе и ослиные уши, и дурацкий колпак, который все равно не спасает от людских насмешек. Царь тоже жилец в доме с окнами в разные стороны, и Царя скрипка Скрипача тоже приводит в тоску, и он старается ее не слушать, но не получается.
Силен появляется всегда откуда-то, потому что он не живет в доме, потому что никому не известно где он живет. Силен появляется каждый раз, вдруг, откуда-то, ко-гда на крышу выходит Скрипач; всегда, когда моросит мелкий дождь. И даже подумать нельзя, что Силен может не прийти когда моросит дождь и играет Скрипач, и когда у окна не хочет слушать Скрипача, а только тишину Арлекин; и когда Она, у окна, забыв обо всех на свете, думает, что слушает музыку моросящего дождя и вечера… даже по-думать нельзя, что он не придет вовсе.
Ворон… теперь ещё Ворон, который был белым, а стал черным, который лепит из глины людей. Он лепит людей из глины; из чего только не лепят людей: из пыли, из грязи, из червей в трупе, из крови Луны, из кукурузы, дерева, яйца, кваса, из мысли, из таинственного знака… Ворон теперь всегда черный, всегда каркает, а мудрости учится у Силена, когда тот напьется и у него развяжется язык.
Вот и сейчас Ворон выходит из дверей дома, нахлобучивает капюшон, рас-крывает зонтик, каркает на мелкий дождь и идёт. Он идет к Силену, который за домом, с другой стороны, на лавочке, пьет вино; без зонтика, под одиноким деревом. Ворон идет набираться мудрости у Силена, но сам думает, что идет спорить с «этим умником»… о том, о сем, о жизни и о Скрипаче на крыше… Ворон, как раз, живет на другой стороне Дома, но как только вечер и мелкий дождь – его тянет слушать Скрипача и тогда надо идти, или к Арлекину, или к Пьеро… конечно же не к Ней, потому что она думает, что это играет не Скрипач, а дождь и вечер… но из всех их, из всех слова не вытянешь, и, поэтому, Ворон идет к Силену под дерево.
По дороге Ворон встречает Царя и спрашивает его… Что? он – Царь не слушает Скрипача?
- Какого еще Скрипача? – истерично вдруг, будто он не знает о чем идет речь, взрывается Царь… и начинает плакать. – Я уже все, что мне надо было услышать – ус-лышал, - и натягивает шляпу совсем на глаза, как будто боится, что из какой-нибудь щели, куда-нибудь в щель между лбом и шляпой, вылезут ослиные уши.
- Кар-р, - каркает Ворон и идет дальше, а Царь перестает плакать, оглядывается и ему кажется, что он вот-вот вспомнит что-то решающее, что он когда-то услышал, ведь он сам только что сказал, что все, что ему надо было, он уже услышал. Но нет! Ничего вспомнить Царь не может, и его щёки снова мокреют от слез, а слезы у него не капля-ми, а как моросящий дождь: проникают, охватывают, и он поднимается к себе и откры-вает окно, чтоб слушать скрипача, который играет в вечер и в дождь на своей скрипке.
Печально.
- Возьми зонтик, – это Ворон Силену, показывая на небо… или на крышу. - Это никогда не кончится.
- Никогда, никогда, я знаю. Хирон умирает, а я пью вино; я ему предлагаю вы-пить, чтоб легче было умирать, а он умирает; умирает и учит героев. Он большой учи-тель и
