Валет

(На тему «Монго» М.Ю. Лермонтов)

Встает луна над головой
Молчит уснувшая природа.
И дол пустынный, лес гнилой
И в колдоёбинах дорога.
Вершины горной спит орёл,
Спят пропасти и водопады
Завален в бревнах спит бобёр,
Спят совы, мухи и цикады.
Не нарушая тишины
В пруду спят тихо камыши,
На красной площади парады,
Спят улицы, дома, мосты,
Спят мирно холмы и овраги,
Спят в поле рожь, ячмень и маки.
Спит сторож со своим ружьём.
Спит комбайнёр у двери хаты,
Спят у сарая две лопаты – на хуй!
Спит лошадь в близости с конем
Все спит вокруг, как ни гляди,
Змея в земле, свинья в грязи
Ворота в поле и бараки
И стадо брошенных коров,
Баранов много и козлов
И либералов и сатрапов.

Два мужика идут болотом
В непромокаемых плащах.
Один хуями шлёт кого-то,
Другой с котомкой на плечах.
Вокруг с версту не зги не видно
Гнёт рыло в жижу, вглубь порток.
Один согбен, теряет силы.
Другой путь держит на Восток,
Такой же, в сущности, червивый,
Хотя плечами и широк,
Но тоже, видно, не ходок
И по лесам и по равнинам.
Лихое дело – путь далёк
В говне идти дорогой трудной.
Такого счастья в день свой ссудный
Из чаш испить Иисусы, Будды –
Не чаял ни один пророк!
Болото речью оглашая,
А нужна ли болоту речь?
Та речь фальшивая и злая
Не сможет никого сберечь.
Воды напиться перед раем,
Куда никто не попадет.
Моя соседка тетя Рая,
Подол до сисек подымая,
От этой праздной мысли ржёт!
«Кажись пизда нам, Сидор, точно –
Бормочет хилый и в кулак
Закашляв, говорит – мудак,
Куда пошли в пизду и ночью!»
«Дойдём не ссы, не бзди, Косой
Итак в говне по пояс, сраный…»
«Ну это ты орёл двуглавый!
А я хочу попасть домой».

Но прежде стоит рассказать вам,
Друзья мои, в том не секрет,
Косой был Сидору приятель
Уж много, много, много лет.
Второю кличкою Валет
Плодом случайного зачатья
Произведен на этот свет
А Сидор был кликухой Шпатель
Был лысый, но вообще брюнет.
Душою прост, вдаль не глядел,
Таким уж выплюнул создатель
Его на свет, – и пожалел.

На край земли одним этапом,
Сидели оба под Читой.
Среди волков, лосей сохатых,
Медведей и камней с сосной.
Где у сосны есть много белок,
Забор высок и мало денег.
Медведи вдалеке стоят
И подозрительно глядят
В забор высокий, не кустарный,
Возник в природе первозданной.
Сидели путники за ним,
Не перелезть и не уйти.
И не сказать – однообразно
Живешь – бесцельно, глупо, праздно.
Но люди так везде живут –
Галдят, плодятся, хлеб жуют,
Ломают, строят и поют
Друг друга посылают на хуй.
И обнимаются любя
Свой мир с прицелом на себя,
Боясь высокорослых статуй
Спокон веков – ничуть не странно
Среди томительных красот
Нам, между прочим, богом данных,
Сумеет и любой народ
Жить от заката до рассвета,
Была бы рыбная котлета.
И не сказать, чтобы пизда –
Кривая только борозда.

Косой, Валет он в прошлом был
Шестнадцать пуль в одном нагане.
Блядей и шахматы любил,
Носил подтяжки от Армани.
В деньгах не чувствовал тоски,
Валюта, белые носки,
И так в любое время года,
И по Тверской и по Ямской –
Там баб пугал свирепой мордой,
А дома – черною икрой.
Любил Москву Охотным рядом,
И дикий покер с перепадом.
И было дело не с руки,
И было дело – до упаду,
Ну и не то, чтобы с тоски.
И пил с похмелия тогда
Из Чистопрудного пруда.
Но, в общем, жил Валет безбедно.
Не жал без цели на курок.
И обладал чутьем отменным,
Там спиздить, где другой не мог.
Но счастье минуло украдкой,
Всего один не верный ход,
Всего одна пустая взятка,
И жизнь пошла наоборот.
И чтобы вы о том сказали,
Когда бы через десять лет
Его у ГУМа увидали,
Без сабли и без эполет.
В простой тужурке, ходит боком,
Два раза в ванной било током,
Отвык от прихотей судьбы
И мелочи бывают злы,
Свое высовывая жало,
Не собираются прощать.
Он мог ещё набить ебало,
Но баб Валет не мог ебать.
И проходя вблизи витрины,
Где жопы смотрят в потолок,
Хуй очень толстый, страшно длинный
Отреагировать не мог.
Ничто беде не помогало,
Ни анаша, ни аспирин.
А третий раз когда въебало,
И был он дома не один.
Тогда взглянув под одеяло
Увидел явно – хуй стоит!
И сразу в сердце полегчало.
И появился аппетит.
И было это проведеньем,
Всё от природы нам дано.
Нам должно жить под напряженьем,
Всему спасение одно!

Но Шпатель был других окраин,
Из Воркуты, и не мечтал
О нежных взорах – в хуй не ставил.
И с неба звёзд он не хватал.
И не бросал он слов без дела,
А терпеливо ночи ждал.
Когда на улице темнело –
Гоп-стопом молча промышлял.
В Москву приехал он случайно,
Квартиру снял и все робел.
Смотрел, сперва, на все случайно,
Но через месяц – осмелел.
Когда он был еще ребёнок,
И трудно спиздить с верхних полок,
Умел найти иной закон.
За парадигмою Ньютон
Вам показался бы беспечным.
О притяжении судя:
Конечно что? Что бесконечно?
Как не выёбывалась б земля –
Нет ничего прочней рубля!
И никаких сиречь законов!
Закон один – без пиздоболов!
И так понятно отчего
Там – фонари, а здесь – темно.
Всё потому, что нету денег,
Но их повсюду дохуя.
И потому семь раз в неделю
Работал на закате дня.
Он не был ни на что похожим,
Был без усов и был в усах.
По кличке Шпатель, друг дорожный
Валялся иногда в кустах.
И был ещё один порядок,
Что было истинного в нём –
На сцене еженощных блядок
Бивал блядей по лбу хуём.
Иных битьё то возмущало,
Кому-то было всё равно.
А он глядел на всё устало,
Ничто не трогало его.
И снова делал изначально –
Съест бутерброд, допьёт вино…
В его глазах, всегда печальных,
Дорогу снегом замело.

Теперь болотом друг за другом,
Под веселящейся луной.
Не чёртом каждый перепуган –
Не вылез б, сука, Водяной!
Следить должно за каждым шагом,
Особенно когда за МКАДом,
А не в блат-хате за столом
С одною мыслию о том –
Переиначить б всё, как надо,
И не выискивать причин.
Когда доискиваться рано,
Стуча в закрытый магазин.
Всё бесполезно – знаем это.
Не видно в небе самолета,
И поездов, блядь, не слыхать.
Должно бы всё переписать
В своём дому на злобу века –
Любовь, законы, человека,
Всё сызнова, ебёна мать!
Чем с голой жопой лезть по свету.
Произвести перерасчет.
(Где, сука, бреет самолёт?!
Где поезд, падла?!) – даже ветер
Не знает дуть или не дуть!
Где, как, за что на этом свете
Другим пылись обмануть?
И объяснить теперь уж нечем
Куда, зачем и без портов
Спать глубоко, до дна, без снов,
В своей истерике зловещей!
И вшей в густую бороду!
И баб в ненастье на стогу!
И в летний вечер и в пургу…
Зачем? – никто не понимает.
Зачем убил Авеля Каин?
Все в мире просто – еб жену!
Нет ничего глупей возможных
Предположений – их не счесть.
Хуй и пизда пусть не похожи,
Но что-то общее в них есть.
Пророк едва ли той же солью,
Что сыпет в рану, исцелит.
Возможно выжжет мутной крови,
Но в душу – всё-таки нассыт!
Бывали искусы похлеще:
Зачем и кто, в каком году,
Вещал нам райскую страну,
Когда с сумой ходить на плечах?
Ему пример я приведу:
Мой шурин тоже за грибами
Ходил с утра в своём лесу.
А очутился, блядь, в Майами
Уже в одиннадцатом часу!
Была ли в том большая тайна? –
О том никто не говорит.
Сказал жене: «Я, мол, Наталья… –
Был Пал Петрович, стал – Джон Смит!
Жена хватилась слишком поздно –
Счета пусты, как никогда.
Ну, разве, угадать возможно
В какие сгинем города?!
Один мужик питал надежду
В реке утопнуть – на мосту
Средь бела дня стал, снял одежду –
Покончить с жизнью на мосту,
А наебнулся об баржу!
А ведь баржа гудела прежде
Ему трубою за версту!
Не все, к несчастью, понимают
Куда уходим навсегда.
Судьба, она всегда слепая,
С поводырём и без ума.

Но вот уже восход светлеет,
И отступает темнота.
Ебло лягушки сонно щерят,
Напилась крови мошкара.
Уж по колено ноги ставя,
Через себя переступить.
Достигнуть берега – заставит
Любых лишений жажда жить!
Они упали мордой в землю,
И полежали полчаса.
И эту жажду к откровенью
Умыла утрення роса.
Затем, штанины отряхая,
Минули лес, взошли на холм.
Вдали вокзал – в вокзальной зале
Нашли уборную потом.
В буфете выпил водки Шпатель,
Валет и с пивом водку пил.
Как ждали поезда, с проклятьем
Кому-то Шпатель позвонил:
«Какого хуя ты, предатель,
Не встретил нас – козел, кретин!
Мы заблудились, как создатель
Среди чудественных картин!»
И что-то выслушав ответом,
Был не доволен – сам не свой.
Въёб в таксофон, забрал монету,
Как будто третию рукой.
Затем нашли свою платформу,
С кривою стрелкой «На Москву».
А Шпатель злой, всегда проворный,
Кого-то ёбнул на мосту.
И электричку слишком долго
Ждать не пришлось – умерив пыл,
За пейзажем заоконным
Уже спокойно говорил:
«Косой, да не бери себе ты в бошку,
Поедем, нынче, друг ко мне.
Пожарим на свинье картошку,
Курнём травы, и дам тебе.
Тогда любые расстоянья
Не будут больше – расстоянья
Перед невзрачным бытиём.
И все пойдёт иным путём.
И не убьёшь соседа Ваню,
Как обещался топором.
И не пошлёшь соседку Таню
По вечерам ходить в кино
Недели на две, с тем же Ваней.
Не станешь много горевать.
В окно с надеждою не глядя,
Ложась в холодную кровать.
Не станет мир однообразен,
И не покатится слеза,
В простом, пустом, дырявом тазе
Увидишь дивны образа.
В словах – людское откровенье.
И в лицах – ясные черты.
Печали мира мрачной тенью
Уснут в тебе – уснёшь и ты.
Исчезнет скучный мир, как в сказке,
Шальные не сгущая краски.
И станет много на земле…
Поедем, нынче, друг ко мне.

А ровно в десять у окна,
Где Шпатель жил, она стояла.
И может быть, кого ждала,
А может – просто ожидала.
На небо мрачное глядя,
И ничего в упор не видя.
На пятке – пластырь, в дезабилье,
И рассуждала про себя:
« Вот муж, гандон, уехал снова
В командировку, наконец.
Забыла город, и не ново,
Как Кострома и Трускавец.
И дела нет, что я скучаю,
Никто давно уж не ебёт.
Мне говорит – поедем Рая,
На белый сядем теплоход!
А на хуя мне эта мука?
Я качки не переношу.
Купил бы шубу мне, падлюка,
А не ворота гаражу!
И каждый день одна картина,
Я всё уж знаю наперёд.
Протрёт очки, почешет спину,
И за газетою уснёт.
Да и когда всё это было?
Тому лет сто, как ни ложись…
Там, блядь, КБ его решило,
Указ издало – «Отъебись».
Постельных нет у нас баталий.
Заключен мир, который год.
Зачем лицо и ноги – талия?
А зад!? – того гляди, свернёт
Себе башку младой народ –
А он, падлюка, – не ебёт!
И всё без толку, толку мало,
Чем дальше в гору, тем умней.
Я от бездействия устала,
Как между небом и землей.

А сколько было в прошлых летах,
Когда девчонкою была!
Не следуя ничьим советам,
Об стенку билась голова!
Бывало не было покоя
Среди кварталов городских,
Трамвай мой двери то закроет,
И будешь жертвой мостовых.
Или когда в ночную смену
На ткацкой фабрике ткала.
Со всем справлялася умело,
Почти стахановкой была!
Ну а весной до одуренья
Цветов вдыхая аромат,
Читали мне стихотворенья
Порой – по десять дней подряд!
В аллеях, в парках, в скверах мглистых,
Ища глазами в небе чистом.
И на скамейках до зари,
Где не горели фонари.
И чувства гасли разговором,
И не болела голова.
Маршировали целым взводом
И молодые юнкера!
И вот, на праздничных гуляньях,
В пылу пирушки огневой,
Произносили мне признанья
По всем приметам – взвод второй!
Уж это были не романсы!
Романсы хором не поют!
Сначала же – конечно танцы,
Шампанское то там, то тут.
И эта музыка однажды
Свою закончила игру.
Сыграв всего две ноты дважды,
И оборвав свою струну.
Все нитки спутались – не знаю…
Трамвай мой скинул провода.
Два, три поклона: «Здрасьте, Рая!»
По набережной туда, сюда.
Была весна в начале мая,
И был, конечно, дивный сон.
И как всегда оно бывает,
Фата, цветы, фужеров звон.
Затем родня припёрлась с юга,
Затем, и с севера нашлась.
И никогда я не забуду,
И не пойму с какого дуру,
Я в этот мир перенеслась?!
С кипящих волн на брег лазурный,
Где пляшут танго дурачки.
Не спорю, все народ культурный –
Капроны, шляпы и очки.
И пролетели годы скудно,
Не отцепиться, не отстать.
И вот теперь, снимая пудру, –
Кому нужна я, в рот ебать?!»
И за такою горькой речью,
Вдруг кто-то в двери позвонил.
Стоят вдвоём, сказать им не что,
И пахнет водкою от них.
«Спуститься можно по балкону?
Ключи потеряны свои.
Кличи потеряны от дому,
Балкон мой с вашей стороны».
Кто говорит, на вид татарин,
Здоров, как боров, в бок глядит.
Другой плюгавый, как Гагарин,
Ногой придерживает лифт.
«Нам бы с балкона – просто дело –
Внушает Шпатель, очумело –
Стоим уж полтора часа!»
Не видит жадные глаза.
Тогда Валет, шаркнув ногою,
Лифт отпустил: «От вас не скрою,
Мы много бед не причиним…
Уж полчаса, как здесь стоим».
Она, ни слова не сказала,
Ушла куда-то в первый раз,
И крикнув издали: «Сейчас!»
Вернулась, всё начав сначала.
Оставив тапочек в пути,
И вот уже полубосая:
«Снимайте-ка свои плащи!»
Валет подумал – («Может, чаю?»)
А Шпатель – («Может, есть рубли?
По виду – клетка золотая,
Всего, как есть, – не унести…»).
«Верёвка есть? Через карниз…
Но если нет – своей сноровкой
Переберёмся оба вниз.
Верёвка есть?» «Зачем – верёвка?!»

Что было после – угадать
Совсем не трудно – просто это.
Бушуя ветер до рассвета,
Мешал соседям крепко спать.
И где-то поезд выл сиреной,
Сжигая за собой мосты.
И океан вздымался пеной,
Нёс парусами корабли.
Сверкали молнии беззвучно,
Сжигая за собою тучи
Из прошлых нег в былую страсть,
Где можно запросто пропасть!
Вздымая облак страшной птицей
Из древних сказок небылицей,
Приподнимались от земли,
И снова гасли фонари.
Там дуб высокий, цепь златая,
Одна висит на дубе том.
И нет кота – ходить без края
Заёбся по цепи кругом.
Там Терек шумный резво скачет,
Уж нет камней на дне реки.
Там дева в сакле тихо плачет,
Стоят у входа сапоги.
Там на неведомых дорожках
В грязи не хоженых дорог,
Зовет кота лесная кошка,
Держать путь строго на Восток!
И вещим посохом о скалы
Бьёт, высекая век благой
Голодный демон – лечит раны,
Пересыпая их золой.
И ночи дух, когда уж свечи
Застыли мёртво в шандалах,
В подвалах замка, дивной речи
Прервался возглас диким: «Ах!»
Два чемодана, зонт приспущен
В одной руке и воду льёт,
Стряхая дождь, а голос пуще,
На две октавы вверх берёт!
Не понаслышке – верим в правду,
В том подтвержденье есть у нас, –
Сначала били мужа в правый,
А после били в левый глаз.
Он, было, телом извивался,
Но Шпатель, взявши за кадык,
Не хулиганил чтоб, и сдался –
«А то пиздец тебе, – кирдык!»
Уж дождь прошёл, луна мерцала
Меж дивных туч и освещала,
Свой вперив взгляд через окно:
Валета, с хуем по колено,
Наколки Шпателя мельком,
За шкирку мужа бьёт об стену.
Затем, как виделось луне,
Валет ёб Раю на столе,
И на полу, и на диване.
А та, почти уж без сознанья,
А то вдруг песню запоет,
Петь песню не перестает:
«Из-за острова, на стрежень,
На простор речной волны!..»
И жертвой следующей расправы,
Допив до дна, в последний бой
Гусары бросились упрямо,
Сказавши мужу: «Сука, стой!»
Так из покон веков ведётся
В охоте древних магикян.
Когда овца волку даётся,
Отдастся волку и баран.
И снова поезд выл сиреной,
Бродил медведь в глуши лесной,
Сквозь сумрак комнат опаленных
Уж охуевшею луной.
Приглушен свет, темно в бокалах,
На реях смолкли моряки,
Когда увидели на скалах
Рубашку мужа и портки.
Валет и Шпатель после ровно
Не говорили ничего.
Простое дело – поголовно
Все понимают – кто есть кто!
К чему пустые предсказанья,
Весна пришла и нет зимы.
Собака жопой не залает,
И будут цвесть в садах цветы.
А остальное вправе сами
Безоговорочно решать
Кому дарить, кого заставить,
О чем не надо забывать.

1998