Жил-был, а может, и не был,
как будто взаймы, в рассрочку,
как не под этим небом,
писал, как выращивал, строчки.
Что ему хлеб или сало –
коммуналка всю жизнь – не бездна,
а от соблазнов спасала –
его роскошная бедность.
Горе – ему не горе,
не страшен потоп и пожары.
Всем тесно – ему вольготно,
Ему – поле, а всем – базары.
Зарплату – еле заметную,
работу – у стрелки – маркую.
Звенит для него несметное
серебро в сиреневом марте…
Не унизился перед начальством,
не поддакивал им на милость,
и это – средь всех молчанье –
как ты его хранило.
Часто над ним смеялись,
но в лицо, а не в спину –
что призрачно, а что ясно
окажется, когда сгинет.
По совести, и открыто
жил не под здешним небом,
вокруг начинали – с корыта,
а он – не единым хлебом.
И сильных врагов нажив,
промокши, схватил ангину.
По стуку персоны важной –
в желтой больнице сгинул.
|
