вы! – обозвал необидно. – Тоже мигрирую, - сознался всё же, - и тоже туда – на Север, - и сразу же попытался реабилитировать себя: - Но по собственной воле, осознанно, - и тут же поправился, - правда, не совсем.
- По чьей же ещё? – немедленно зацепился, любопытствуя, молодой и беззастенчивый язвенник.
Мигрант-одиночка пошмыгал носом, пригладил усы, подёргал двумя пальцами кончик носа, застенчиво поелозил ладонью по столешнице.
- А не добавить ли нам… - протянул вопросительно и неуверенно.
Виктор, не возражая, подозвал глазами официантку, подпирающую в бездельи стойку бара и с тревогой наблюдающую за двумя ничего не едящими говорливыми алкашами, как бы не смылись, не заплатив, а когда та подплыла, попросил, тушуясь, по полстакана того же самого и один проверенный лимон.
- Если ничего больше не будете, - проворчала она грудным низким голосом, приятно перекатывая во рту «р», - то расплатитесь, - и подала листочек с заранее подготовленным счётом, быстро приписав новый заказ.
Застольные друзья, наклонившись, с интересом, не прикасаясь, исследовали документ, ничего не соображая и не видя, кроме одной последней цифры, изрядно перевалившей за трёхзначную. После недолгого вялого препирательства выложили поровну по несколько купюр, зашевелившихся, распрямляясь, на свету, а потом почему-то, привстав, пожали друг другу руки через стол и, в предвкушении очередной, но, надо думать, уже окончательно последней дозы звёздной сивухи, затихли, потеряв нить разговора. Когда допинг был принесён, чокнулись без не нужного уже тоста, в полном единении подспудных и явных мыслей, выпили, оба одинаково облегчённо выдохнули и зажевали лимоном, морщась от кислого отвращения. И ещё посидели молча, прислушиваясь к растекающемуся по всему телу теплу, бодрящему мозги и развязывающему завяленные языки.
- Вы когда-нибудь любили? – спросил вдруг пресный учёный сухарь. – Я имею в виду женщину?
Тут уж и Виктор замялся с ответом.
- Не знаю… не уверен, - промямлил, не зная, до какой степени можно быть откровенным в пьяной беседе со случайным собутыльником.
Историк внимательно вгляделся в осторожного мямлю, оценивая искренность неопределённого ответа.
- Ну, что ж, - удовлетворился загадочным ответом. – У настоящих учёных не принято говорить гольную правду, но ещё хуже камуфлировать её неумело, когда она от неуверенности источника выглядит ложью.
Виктор смущённо похмыкал, повертев в ладонях пустой бокал.
- Я и вправду не знаю… не уверен, что это было…
- Да ладно, - успокаивающе прикрыл старший ладонь младшего. – Я вам сочувствую, - и замолчал, вникая в состояние ущербного. – А у меня не только было, но и есть, - похвастался и снова помолчал, соображая, что можно рассказать о сокровенном, не поддающемся никакой правде, и что не расскажешь и самому близкому другу, но, не стесняясь, выложишь случайному встречному. Очевидно, пришла настоятельная пора разрядиться, она всегда приходит неожиданно, в самых неожиданных местах и самым неожиданным исповедникам. – Долбали мы науку на одном курсе, но в параллельных группах. Виделись, конечно, часто, но взаимного интереса не было, хотя, как мне теперь кажется, какая-то мимолётная искорка всё же пробегала. – Улыбнулся приятным юношеским воспоминаниям, ещё не до конца смазанным пожилым сарказмом. – Вот так порой судьба ходит рядом, а ты и не знаешь, высматривая её далеко на стороне. Да и как углядишь, когда лицом не европейская красавица, но симпатична неброской приятной русской миловидной красотой, и никакого макияжа. Зря вот только обрезала до плеч густые пшеничные волосы, вероятно, для удобства. Фигурой – что могу припомнить – несколько полновата, с выдающимися формами – на любителя, но подвижна, даже резка в движениях, и, к тому же, круглая отличница, не признающая студенческих тусовок и пустого флирта. В общем – пресное тесто, - засмеялся ёмкому сравнению. – Так и парились, зная и не зная друг друга, в параллельных группах на параллельных жизненных курсах, не сталкиваясь впритык, пока не оказались по окончании института в одной аспирантуре на одной теме под руководством престарелого и немощного телом и умом нашего доцента. Тогда-то и пригляделись друг к другу, ощутив не только родство научных устремлений, но и родство душ. И она, и я увлеклись и разрабатывали проблемы глобальной миграции в связи с глобальным изменением земной экологии. Увлечение одной и той же тематикой и тесное постоянное общение постепенно переросли в дружескую симпатию, тем более что мыслили мы в одной струе, а потом и в тихую спокойную необременительную любовь. Так, очевидно, и должно быть, когда два разнополых существа трутся рядом, - объяснил доходчиво возникновение любви и снова притих, раздумчиво погладив щеку и подёргав кончик носа. – Со свадьбой разумно решили повременить, чтобы не отвлекаться от исследовательской работы, и, пожалуй, зря: не стоит долго испытывать любовь на время – она всегда со временем, как и Земля, охлаждается, а не теплеет, тем более у двоих равно шишколобых, которые никогда не уживутся в одном деле. Каждый рано или поздно потянет на свою сторону, утверждая свою идейную власть, даже если она и противоречит общему направлению. Разум никогда не смирится с подчинением, как бы ни был приторможен любовью. – Бедняга тяжко передохнул, устремив взгляд на сторону, в прошлое. – Так и у нас. Миновали почти два года, как мы складненько творили в унисон на радость бездеятельному доценту, выжидая его благословения на степень, и я первым заблажил, вырываясь из тисков его и общей догмы, задумавшись о собственной научной индивидуальности, успев, однако, защититься по-старому. А она, пожалев развалину, смердящего стариной, притормозила, продолжая тянуть его лямку, не гнушаясь кропать статейки под его и своим именем, в которых ничего не было нового и светлого, а только старое, жёваное-пережёваное, общепринятое и поднадоевшее утверждение о глобальном потеплении в связи с парниковым эффектом от интенсивной машинизации и локальной миграции в страны с развитой цивилизацией. А может быть не хотела идти по моему, чужому, следу, надеясь вытоптать свой при поддержке авторитетного руководителя, или просто не поверила в мою идею, противоречащую всему, чему учили корифеи. Гонор заел, почвы для которого не было. – Новоидеолог грустно и смутно усмехнулся. – Так или иначе, но между нами наметилось творческое, а с ним и личностное охлаждение, и каждый пошёл своим удобным и верным для него путём, не пересекаясь, а расходясь всё шире и больше. – Бедолага взял и повертел в употевших ладонях пустой бокал. – Долго рассказывать, как мы дружно сосуществовали, стараясь пореже стыковаться, особенно по научной тематике, опасаясь высечь нечаянную, всё сжигающую, искру разрушительного раздрая. Мы не потеряли бытового, житейского интереса друг к другу, часто нас видели вместе то в театре, то в филармонии, в каком-нибудь музее, а то и просто в корпоративной тусовке, но в науке мы стали злейшими несовместимыми противоположностями, удерживаясь в неустойчивом равновесии только силой разума и, может быть… остатками любви. И никто не хотел уступить, потерять лицо, а с ним и уважение к себе. Короче, спарки из нас, подобной Кюри, не получилось. Мне претила её равнодушная подчинённость и рабское следование чужим, пусть даже и правильным идеям, а ей не нравилось моё устойчивое отпочкование от общего научного древа. Она комфортно чувствовала себя в стаде, а я – особняком, сам с собой и со своими доморощенными идеями. В ней не было искры, а тлел махонький уголёк таланта, который я не сумел раздуть. И не было достаточного чувства романтики, так свойственного истинному таланту. Не зря же многие гении хорошо знали и сами творили литературу, музыку, живопись.
- Ну, и шут с ней, - поздненько поддержал Витя младший заплутавшего в дебрях любви и науки Витю старшего. – Сердце Данко у вас в руках: во всём надо быть отличным и выше толпы, иначе затопчут, индивидуально обогащённым и защищённым от толпёжной серятины. Мне казалось, что у вас-то в науке наиболее ценны индивидуальность и нетревиальные решения, даже завидки брали, что вы в деле никому не подконтрольны, а только своим совести и уму, а выходит…
- В том-то и дело, что выходит… - сокрушённо отдулся закандаленный учёный. – Выходит, да не так, как надо. Выходит не столько дисциплинарная, сколько скрытая моралистская, потайная друг от друга зависимость и в деле, и в частной жизни, и в чувствах, когда живёшь всегда с оглядкой, как бы кто не подсел, не обставил, не опередил, не обокрал, отсюда и вечная спешка и в деле, и в экспериментах, и в печати, и в любви. Нервишки вечно на взводе. Группой легче прожить, просуществовать, чем индивидуально. Даже корифеев затаптывали, а уж про нас, рядовых тягунов, и говорить нечего.
- А у вас-то что было дальше? – поторопил с окончанием исповеди подуставший от трепотни молодой индивидуалист, не обнаруживший для себя приемлемой ниши в науке.
- Дальше? – споткнулся тягун на подъёме. – А дальше было неустойчивое равновесие и нудное терпение, которые должны были когда-то рухнуть. И они рухнули, когда доцента попросили, наконец, уйти добровольно, и он, взвесив все финансовые плюсы и минусы, отягощённые подорванным здоровьем, включая тупоумие, согласился, запустив тем самым первичную процедуру выборов нового руководителя фака. Негласный праймериз выявил двух лидеров – меня и её с примерно равным соотношением голосов. На её стороне были старички-мастодонты от науки с плотно засиженными телами, с официально устоявшейся религией всеобщего климатического потепления, неудержимого развития цивилизаций и миграций, сознательно тянущихся к ним. Сложилась патовая ситуация, разрешение которой возможно было только путём компромиссных уступок, но уступать ни одна из сторон не хотела, рассчитывая на ненадёжное минимальное преимущество при голосовании. Весь институт бурлил, взбудораженный факультет бездействовал, студенты разболтались, а преподаватели и сотрудники, сбившись в стаи бездомных собак, набрасывались друг на друга и на всех походя. – Ненадёжный претендент на надёжное научно-административное местечко ещё раз попытался справиться с лангетом, но тот снова не поддался, и пришлось оставить упрямца следующим посетителям дорожной забегаловки как факт истории, задубевший от времени и не поддающийся лёгкому разжёвыванию.
- И тут? – предсказал внимательный слушатель неожиданный счастливый случай.
- И тут, - обрадовался подсказке кандидат во всём, заблестев улыбчиво глазами, - явилась она… - он чуть примолк, чтобы усилить взрывной эффект от давней новости в современной истории, - пришла вечером, потемну, легко и элегантно одетая во всё серое, всё ещё молодая, стройная и соблазнительная, как впервые. Принесла бутылку «Бордо», коробку конфет «Радости жизни», марокканские мандарины с фирменными наклейками, жёлто-розово-красные яблоки, всё, как полагается для мировой.
- Не прогонишь? – спросила, не здороваясь, а сама уже по-домашнему распоряжалась в моей захламлённой квартире, готовя праздничный стол примирения. Мне оставалось только глупо улыбаться, млеть от счастья и соваться без
