сто двадцать лошадиных сил под капотом, но ни за что не остановится. А вы...
— Ну ладно, ладно. Я сейчас покраснею...
Старик извлёк из кармана беломорину.
— Можно? — спросил он.
— Конечно, — сказал я.
— А вы?
— Не курю.
— Давно? Или вообще...
— Давно, сказал я. С девяносто четвёртого года.
— Ну, не так уж и давно... А я вот никак бросить не могу. Столько раз порывался...
— Силы воли не хватает?
— Не знаю. Привычка, скорее всего... Вон слева поворот уже. Нам туда.
— Понял.
Мы повернули метров через сто и въехали в лес. Это был большей частью сосновый бор — светлый и чистый, через который видно было далеко, но не до его конца, конечно... Грунтовая дорога была хорошо укатана, из чего можно было заключить, что к усадьбе ездят довольно часто. Километра через полтора мы выехали на большую поляну, поросшую высокой травой, в глубине которой на фоне корабельных сосен располагался нужный мне дом.
— Это и есть усадьба Зимовейских? — спросил я на всякий случай.
— Она самая.
Вид у здание был совсем ветхий. Должно быть, фасад его когда-то украшала лепнина, но сейчас она вся обсыпалась, кучами скопившись под стенами, все стёкла в окнах отсутствовали, черепица на крыше была провалена, а местами отсутствовала вообще. Здание походило на заброшенную школу — помимо фасада, имелось два крыла, левое было частично разрушено — должно быть, немцами в сорок четвёртом, о чём упоминалось в статье. Подъезжать к зданию ближе я не рискнул, опасаясь за его прочность, решил оставить машину на дороге, местность перед зданием тоже не очень внушала доверие. Какие-то поросшие травой бугры, ямы, несколько ржавых металлических качелей, кучи мусора. Даже моя всё повидавшая "Нива" могла там безнадёжно застрять. Или проколоть шину, например...
Я автоматически отметил, что уже час пополудни, и мы выбрались из машины. Я подумал было, что мой попутчик сейчас же уйдёт по своим делам, но ошибся — дед встал рядом со мной и стал разглядывать здание.
— Как вас зовут? — спросил он вдруг.
— Денис... А вас?
— Игорем... Игорем Денисовичем.
Мы помолчали.
— И что у вас про эту усадьбу говорят? — спросил я потом.
— У кого — у вас?
— Ну, у вас... Вы же из Берёзовки.
— Нет, — сказал он. — Я не местный... Приехал, как и вы.
— Вы же говорили, что вышли откуда-то.
— Из гостиницы... Я вчера приехал.
— Ладно, — сказал я. — Пойду тогда на разведку.
Я сделал в сторону дома несколько шагов. И тут дед заговорил опять.
— Постойте, — сказал он. — Не ходите туда.
Я оглянулся. Старик стоял на прежнем своём месте, с напряжением вглядываясь в меня.
— Это почему?
— Не ходите — и всё. Это опасно...
Я усмехнулся.
— Вся моя жизнь из опасностей состоит.
— С таким вы ещё не сталкивались.
— Знали бы вы, с чем я столкнулся в Зарафшане.
— С жёлтым шаром, я знаю.
Внутри у меня всё так и вздрогнуло. Я пригляделся к деду внимательнее. По-прежнему я чувствовал в нём что-то знакомое, словно бы уже видел его где-то, но никак не мог вспомнить, где именно.
— Вы, я вижу, знаете о чём-то, — сказал я. — О чём-то таком, что хотели бы мне рассказать да не решаетесь... Говорите смело, я ко всякому привычный.
— Но только не к такому.
Мы снова помолчали.
— Пустой разговор, — сказал я. — Уж не думаете ли вы, что я скуки ради проехал больше тысячи километров? Если вы ничего не скажете, я всё равно войду в этот дом.
— Войти вы туда и впрямь, наверное, сможете, а вот выйти...
— Поясните.
— А чего пояснять? Там аномальная зона, ловушка... Стругацких "Пикник на обочине" читали?
— Читал.
— Вот и соображайте.
Снова секунды на три-четыре воцарилась пауза. В верхушках сосен за нашими спинами зашумел ветер. Галдя, из-за деревьев потянулась воронья стая — через поляну и дальше, куда-то на юг, должно быть... Стало как-то зябко, неуютно, что ли... Старик молчал, дымя своей беломориной, глядя в сторону дома. Неожиданно я рассердился — да в конце-то концов, мне что теперь, из-за чьих-то старческих глупостей ехать не солоно хлебавши обратно? Я поглядел на ручной компас (стрелка стояла как мёртвая, указывая, куда и положено — на север), потом я повесил на плечо футляр с фотоаппаратом, извлёк из багажника свой рабочий чемоданчик и решительно двинулся к дому.
— Да погодите вы! — снова закричал за моей спиной старик. — Вы ведь сейчас запустите целую цепочку событий, которая приведёт к катастрофическим и, может быть, необратимым последствиям.
Я продолжал идти, не останавливаясь, не оглядываясь на этого странного деда, настроенный совершенно решительно проникнуть в этот загадочный дом и приступить, наконец, к исследованиям. Тогда старик как-то резво для его возраста догнал меня и схватил за руку, явно имея намерения не пускать меня в этот дом. Я с изумлением уставился на него.
— Вы что?! — закричал я. — А ну пустите сейчас же!
Но во всём облике деда не было ничего угрожающе. Наоборот, взгляд у него стал каким-то умоляющим. Он смотрел на меня как бы снизу вверх (хотя был со мной примерно одного роста), смотрел как ребёнок, упрашивающий родителя что-нибудь купить в магазине.
— Ради бога! — сказал он, чуть ли не плача. — Вы проехали тысячу километров, а я ждал вас здесь больше сорока лет... У меня уже сил никаких. Поверьте, ради бога. Вы можете мне доверять, я говорю вам чистую правду. Туда нельзя! Ни в коем случае... Вот поглядите на меня. Вы меня не узнаёте? Ничто вам не подсказывает, что я вам чем-то знаком?
Чёрт, выругался я мысленно. Тут он в самую точку. Дед и впрямь мне был чем-то знаком, о чём я уже не раз упоминал. Я вырвал у него свою руку и спросил:
— Кто вы такой?
— Я Игорь... Ваш сын...
Мне почудилось, будто я не в привычной реальности, а где-то в параллельном мире, законы которого допускают существование любого абсурда... Я рассмеялся мелким злым смехом.
— Мой сын? — переспросил я его. — А может, лучше дедушка?
— Вы не понимаете. Когда вы пропали в 94-м году, мне было шесть лет. Через двадцать лет я твёрдо решил вас найти. И приехал к этой усадьбе, где видели вас последний раз. Я необдуманно зашёл в этот дом и заплутал в нём почти на сорок лет... Понимаю, в это трудно поверить современному здравомыслящему человеку, но это действительно было так... Умоляю тебя, отец, не ходи в этот дом, особенно в правое крыло... Там гибель...
Я смотрел на этого старика, смотрел на стоявшие за его спиной сосны, на ржавые качели, одна из которых стала под порывами ветра покачиваться, и всё никак не мог понять, за какие именно грехи меня нужно наказывать таким диким противоестественным абсурдом, и ответа, конечно, не мог получить, потому что старик, сбивая меня с мысли, снова пытался вцепиться мне в руку, он всё заглядывал мне в лицо своими подслеповатыми глазками и говорил, говорил, говорил:
— Тебе наплевать на себя, ну так пожалей хотя бы меня, своего сына, или свою жену Маргариту, мою мать, которая не находила себя от горя, когда ты пропал... Пожалей людей, судьбу которых во время поисков тебя сломал этот дьявольский дом... Да и не дом это вовсе, а некая иная... жизнь, что ли... Ловушка времени, лабиринт, из которого почти нет выхода... Это сам Кронос, о котором тысячи лет назад писали древние греки... Даже если физически из него и выйдешь, но разумом всё равно будешь в нём уже до конца своих дней, потому что тут действуют такие законы бытия, до которых человек по своему нынешнему состоянию ещё и близко не подошёл...
Этот бесконечный монолог словно бы забирал у меня последние силы, я не мог ему сопротивляться, настолько он звучал убедительно, — нет, не по логике, конечно, но по силе веры того, кто этот монолог произносил... Старик был, как пророк Исайя, возвещающий с горы о воле божьей, которую он только что воспринял всем своим сердцем... Сопротивляться такой вере было невозможно, и я только мычал в ответ что-то неопределённое и пытался оттолкнуть от себя его сильные цепкие руки, но безрезультатно. В какой-то момент напряжение во мне возросло до такого невероятного градуса, что я, кажется, потерял сознание. Просто когда сознание ко мне вернулось, я вдруг обнаружил, что больше не стою на своих ногах, а лежу на земле, совершенно обессиленный, — надо мной голубое безоблачное небо, а в нём весеннее солнце, которое вроде бы не сдвинулось ни на миллиметр за то время, что я валялся там без сознания. И, что самое удивительное, я был совершенно один — старика рядом со мной не было, будто никогда его и не было вообще, вокруг тишина, безветрие, а невдалеке, на одной из качелей, сидит на ржавом сидении огромный белый волк и глядит на меня неотрывно с каким-то (наверное, гастрономическим) интересом. Но заметив, что я очнулся, он спрыгнул на землю и лениво потрусил в сторону леса. Может быть, слушать сказку про эхо от двухголового красного зайца. Про зайца мне почему-то подумалось почти мгновенно, будто он был не продуктом местного народного фольклора, а моей личной мыслеформой, давно засевшей в моих мозгах и ждавшей удобного момента, чтобы выскочить из закоулков сознания... Мне стало дико не по себе. Словно бы наждачной бумагой провели по моей спине, от чего всё тело покрылось мурашками и спёрло дыхание. Может, и впрямь — ну его к чёрту, этот дом?!
Я встал, отряхиваясь и озираясь по сторонам.
Моего рабочего чемоданчика нигде не было видно. Вот чёрт — неужели дед его упёр? Я разозлился, и это чувство частично вытеснило страх. В конце концов, у меня всегда главным в исследованиях были не железяки, а мозг, который вроде бы пока ещё при мне, раз я тут логически рассуждаю. Мыслю — стало быть, существую, заключил я и решительно направился к дому...
Как издали, так и вблизи он не производил абсолютно никакого гнетущего впечатления. Ну, старый, конечно, полуразрушенный. Настоящая, дореволюционная руина, но стены у него были крепкие, я оценил их толщины, когда, подойдя, под углом посмотрел на окна. Рамы в них отсутствовали, а стены имели толщину метра в полтора, наверное, если не больше. И для чего тут нужно было выстраивать такую крепость? Поляки, наверное, строили, опасаясь воинственных москалей. Но Псков вроде никогда под поляками не был. Или, может, исторические деформации, обрастающие плотью в конфликтных ситуациях: цивилизация разума — великая сила, как-никак... Но об это потом, чтобы не запутывать читателя...
Парадный вход был разбит — одна створка наглухо вросла в порог, другая была наполовину открыта, и этого было достаточно, чтобы пройти. Я вошёл. Какая-то кошка — юркое дикое существо, увидев меня, порскнула куда-то в глубину открывшегося мне зала и исчезла. Где-то под высоким потолком зашебуршали и заворковали невидимые голуби. Весь пол там был завален битым кирпичом, штукатуркой
С теплом и уважением