спиной раздался вдруг резкий отрывистый голос:
— Здравствуйте, Денис!
Я оглянулся. В коридоре, подле дверей, из которых я только что вышел, стоял невысокий мужчина в парусиновых брюках и светлой рубашке из хб-ткани навыпуск, в руке у него была кожаная сумочка, в которой если бы что и поместилось, то только кошелёк, чекушка и пара бутербродов, максимум. Его нельзя было назвать старым, на вид ему было не больше шестидесяти. Он глядел на меня... не то с усмешкой, не то с интересом, а может, и с тем, и с другим вместе. После короткой паузы, в течении которой мы разглядывали друг друга, он пошёл в мою сторону, вытягивая для приветствия руку.
— Денис, ты в правое крыло ещё не заходил? — спросил он.
— Нет, — сказал я. — Прохода никак не найду.
— Это хорошо. Может быть, ещё не всё потеряно.
— Объясните, наконец, — сказал я с раздражением, — какой сакральный смысл в этом чёртовом правом крыле? И почему все мне говорят, чтобы я в него ни в коем случае не заходил. И вообще, откуда вы меня знаете и кто вы такой?
— Я Семидугин, — сказал этот человек, протягивая мне руку.
Мы пожали друг другу руки. При этом я разглядывал его, стремясь обнаружить хотя бы крохотные признаки того, что он меня в тайне разыгрывает. Ничего двусмысленного я в его облике не обнаружил. Человек смотрел на меня вполне благожелательно и вполне искренне.
— Семидугин? — сказал я. — Тот самый?
— Ага, вижу, что вы меня уже знаете. Хотя, замечу, для меня это уже не первая наша встреча.
— Что вы имеете в вижу? Я, кажется, вас раньше не видел.
— Но вы наверняка читали обо мне в журнале, верно?
— Да.
— Если бы вы меня уже видели в живую, у вас не было бы такого удивления. Вы действительно ещё не были в правом крыли?
— Действительно. Я вообще только сегодня приехал.
— Хм, а какое сегодня число?
— Двенадцатое июня с утра было.
— Всё верно, — сказал Семидугин. — Для вас это действительно двенадцатое июня. А какой нынче год?
— Девяносто четвёртый вроде бы. Да в чём дело-то?
— Боясь, вы сразу и не поймёте.
— Ничего, я сообразительный, я постараюсь...
— Тогда лучше скажу прямо. Сейчас давно уже не девяносто четвёртый год, а девяносто седьмой... Не верите?
— Не знаю, — сказал я. — Я тут уже всякого насмотрелся.
— Кстати, вы вскользь упомянули, что я не единственный, кто просил вас не входить в правое крыло здания.
— Да, был тут один старик.
— Высокий, с бородой, Игорем зовут?
— Точно.
— И где он сейчас.
— Не знаю, пропал куда-то.
— Это плохо... Впрочем, если вы в правое крыло и впрямь ещё не заходили, то это, может быть, и неважно.
— Это вы пропали в начале пятидесятых?
— Я, — сказал он, — хотя что это значит — "пропал"? Я просто пока ещё не принял решения возвращаться...
— Но прошло столько лет...
— Годы, точнее, их упорядоченность не имеет тут значения.
Мы помолчали.
— Как там моя "Нива"? — поинтересовался я риторически.
— Стоит пока что. Только боковое зеркало у неё утащили.
— Вы шутите?
— Какое там! Три года, как вы сюда приехали.
— Может, выйдем наружу, посмотрим.
Он поглядел на меня как-то странно, потом вздохнул.
— Всё забываю, что вы первый день только тут... Многого ещё не понимаете... Ладно, пошли...
Очень быстро он вывел нас к лестнице, по которой мы спустились на первый этаж. В этот раз и сама лестница, и первый этаж выглядели так, будто их только что отстроили. Идеальные чистота и порядок. Никаких голубей под потолком, никакого мусора на полу, все ступеньки на месте. Все окна застеклены. Я молчал, разглядывая всё это, и мне было дико не по себе. Складывалось впечатление, будто дом не хотел нас отпускать, но это было не так, дверь распахнулась послушно от первого же толчка, и мы свободно вышли на широкое крыльцо в душную июньскую ночь. Во все стороны, куда ни глянь, простирался ровный зелёный газон.
— Почему я не должен входить в правое крыло? — спросил я.
— Потому что там желудок. Высосет вас всего — только тень едва заметная и останется. Вы сына своего видели?
— Игоря Денисовича?
— Да.
— Видел.
— Это он таким стал после того, как в правом крыле побывал. А ведь он моложе вас на тридцать с лишним лет... Бедный парень. Но всего этого может и не случиться, если вы сегодня же уедете домой... Ничего, что вы три года отсутствовали. На работе вас восстановят, а жена обрадуется, хоть она вас уже мысленно похоронила. Сын будет немного старше, но всё равно он ведь ещё мальчишка, только в школу недавно пошёл. Ещё много совместного в вашей жизни произойдёт... А если вернётесь в дом, кто знает, чем тогда всё обернётся... Такая тут коловерть...
— Может быть, растолкуете мне, что тут всё-таки происходит.
— Давайте сначала к вашей машине отойдём. Там влияние Кроноса значительно слабее, чем здесь.
— Давайте.
Мы пошли по аллее, освещённой газовыми фонарями.
— Сейчас тут начало двадцатого века, — объяснял по дороге Семидугин. — Хозяева пока что отсутствуют — кто в Петербурге, кто в Варшаве живёт. Здесь собираются к концу лета обычно, в августе. Из прислуги тут пока что только сторож да садовник, но они обычно по ту сторону дома обретаются, так что мы не должны с ними нынче встретиться, хотя... Всякое бывает. Как-то на немцев я тут однажды натолкнулся. У них в Отечественную тут какая-то разведшкола было. Абвер, кажется. Еле ноги от них тогда унёс. Забежал в парадную дверь и на третий этаж сразу — там поле самое сильное и чувствительное. Стою на самом верху, а они — все в крестах, с погонами непонятными — бегут снизу, орут что-то и — вот верите — не доходя двух метров всего до меня, в воздухе пропадают, как бы растворяются без следа. Повезло мне тогда, мог бы и в руки к ним попасть... Кронос мне тогда помог — факт!
— Кто такой Кронос?
— Да кто ж его знает, — сказал Семидугин и сразу же делано кашлянул, почувствовав, что ответ его меня не удовлетворил. — Древних греков вам надо почитать, — стал объяснять он дальше. — Гесиода, например, о происхождении богов. Там самая суть происходящего здесь... Помните место, где Кронос пожирает своих детей?
— Помню. Я всегда воспринимал это как философскую аллегорию.
— Все мы так воспринимали. И совершенно напрасно. Кронос, как оказалось, имеет вполне объяснимую энергетическую природу. Он живое существо, как мы, люди, или животное. Не совсем, конечно, такую природу, чуть-чуть другую, конечно... но вполне объяснимую с точки зрения идентификации личности.
— Ничего не понимаю, — сказал я. — Если он существо вроде человека, то могу ли я его увидеть?
— Вряд ли. Он ведь существо не материальное, как мы, а энергетическое, то есть невидимое для физического глаза, но вполне ощутимое нами по его влиянию на окружающую его материю. Понимаете?
— Да.
Мы наконец подошли к моему автомобилю. Он и впрямь всё ещё стоял на прежнем месте. Только вид у него был как бы немного поникший, что ли. Он словно бы врос в землю, стал меньше... Сгорбился как бы, съёжился. Такое могло быть возможно только от долгого стояния на одном месте. Я раньше много видел таких автомобилей, безнадзорно брошенных в разных дворах, поникших от унижения и обиды, ведь они честно служили хозяевам, а потом, когда стали не нужны, их бросили, как состарившихся одряхлевших собак. А бокового зеркала подле места водителя действительно не было... Давешний белый волк сидел там у заднего колеса и глядел, как мы приближаемся.
— О! — воскликнул Семидугин. — И Кузьма уже тут!
Он полез в сумку и вытащил из неё два слипшихся бутерброда. Волк встал и лёгкой трусцой, весь какой-то солидный, мощный, направился к нам.
— Тоже в плену у Кроноса оказался, — сказал Семидугин. — Не смог от чар его оторваться. Другие-то смогли, раньше их тут целая стая была, а этот нет... Живёт тут неподалёку — я подкармливаю его иногда. Другие, бывает, тоже иногда тут появляются, но то больше на инверсионный след от жизни похоже — размазало их как бы по времени, а у Кузьмы сама жизнь тут. — Он помолчал, поглаживая волка по загривку — тот был так огромен, что доставал ему хребтом почти до пояса. Оба бутерброда исчезли в его глотке почти мгновенно. Я тоже кинул ему кусок солонины, которую достал из багажника (прочие продукты, кроме консервов, пропали)... Потом он улёгся неподалёку и, задрав голову, долго глядел в небо — я бы предположил, что на Луну, но Луны сегодня не было, звёзд же было не счесть.
— Кто такой этот Кронос? — спросил я.
— Существо, — сказал Семидугин. — Только совсем не такое, как мы.
— Только что ты говорил, что такое же.
— Ну да, в чём-то мы с ними похожи, факт, — как личности, например, но природа у нас совсем разная. Я думаю, где-то там, в космических глубинах, существует целая цивилизация таких Кроносов, природа которых базируется не на материи, а на времени, то есть, иными словами, они, собственно, это время и есть... Возможно, их главное назначение — творить миры в содружестве с различными планетами. Вот находится где-нибудь в пространстве планета, которая томится по жизни в себе, и ей для этого, помимо своего материального тела, ещё и солнышко нужно, чтобы жизнь энергией пробуждать, и время ей нужно, чтобы было в чём свою внутреннюю потенцию из состояния покоя в состояние динамического бытия развернуть. Жизнь ведь должна развиваться не в нигилистической пустоте, а от некоего полюса до какого-то другого полюса, по ходу процесса всё усложняясь, усложняясь, усложняясь... То, что древнегреческий Кронос пожрал своих детей, означает, что человечество до сих пор внутри него находится. Некоторые, как, например, олимпийские боги, из него смогли выбраться, перейдя на способы иного энергетического функционирования, то есть перестали быть людьми, а стали существами иного эволюционного порядка вроде ангелов или богов, а некоторые, как всё прочее человечество, всё ещё находятся у него внутри, проходя свои круги эволюционного развития. Это иной разум, Денис, иная цивилизация, непонятная нам сейчас совершенно, но, благодаря ей, существует человечество. Вся наша Земля в глубинах одного из таких Кроносов...
— А кто находится здесь? — спросил я, кивнув в сторону дома.
— Здесь, наверное, один из их детёнышей, я думаю. Случайно, может быть, тут оказался. Или, быть может, учебную практику здесь проходит перед более глобальными задачами... Он ведь толком тут ещё и не укоренился. Вы обратили внимание на то, что в журнале, который вы читали, по ходу времени появлялись всё новые и новые подробности об этой аномальной зоне?
— Да.
— Это следствие его постепенного укоренения здесь. Прибыл сюда, я думаю, он в середине двадцатого века и сразу стал расширяться и вверх, и вниз —
С теплом и уважением