Эльвиру и отказывался от хлеба.
— Что ты, милая! Пустяки!
— Нет, так надо!
— Да брось, одним голодным больше!
— Нет, вы в моих глазах герой!
— В гражданскую войну может и был героям! А сейчас так служащий и простой обыватель.
— Нет, вы настоящий герой! У вас кабинет ломиться от риса!
— А вот ты про что! Да! Но видишь в чем дело. Это только на первый взгляд простое зерно. Ведь если однажды съесть весь урожай, можно завтра не вырастить ни колоска. Страшно и опасно думать, что обойдется.
— Я знаю! Так, что не упрямитесь!
— Но чтобы это было в последний раз! — ответил Иванов и принял бесценный дар, тяжелый липкий черный хлеб.
На следующий день в очереди Дмитрий Сергеевич снова, отдал свой хлеб другой матери, через два дня еще и еще. Через не делю, Иванов умер в своем кабинете от голода, и истощения в окружение килограмм риса и пшеницы, но, так и не притронулся к ним, остался ученым и настоящим героям.
Заплаканная Эльвира возвращалась домой и встретила семнадцатилетнего соседа Илью. Юноша нес в руках деревянную урну. Илья уже нечем был топить, и он ходил по улицам и крал городские урны. Увидев соседку, он смутился и опустил глаза. Ему, отчего то сделалось стыдно.
Эльвира поняла, вытерла слезы и погладила юношу по голове.
— Ничего страшного! Кому эти сейчас урны нужны! Ни крошки, не выбросят.
Илья улыбнулся и поспешил домой к матери. Открыл дверь и радостный, что согреет сегодня мать, стал ее искать.
Она была в дальней комнате и кого-то звала:
— Мура, мура! Мурачака!
— Мама, — удивился Илья.- Кошки давно нет! Она еще две недели назад сбежала!
Женщина горько заплакала:
— Говорила, я тебе надо ее съесть! Почему мы ее не съели! Почему! Теперь на весь Ленинград ни одной кошки!
Женщина была права, дед Гриша в очередной раз вернулся без кошки, но на это т раз и без ружья. Василиса Матвеевна испугалась, что муж без оружия.
— Выменял, на хлеб, — сказал дед Гриша. — На кой ляд оно мне теперь!
— А если фашисты придут?
— Фашистов я голыми руками стану душить! Пусть только сунуться!
— Дедушка принес кошку? — жалобно спросила внучка Глаша.
— Нет, внученька! Хлебушка принес! — и дед Гриша скрывая слезы, стал кормить внучку.
Маленькая Глаша была вся опухшая. Григорий Константинович разволновался:
— Глаша, солнышко, ты опять водичку весь день пила?
— Да дедушка, кушать хотела! Напьешься, и вроде как кушать не хочешь! А потом снова хочешь, и пьешь!
— Нельзя, золотце, нельзя!
И сердито жене:
— Чтобы за Глашей смотрела! Смотри, обопьется ненароком, помрет!
Соседка Алла Васильевна давно уже престала бояться смерти и перешла на воду, чтобы хлеба больше доставалось больной матери и дочери, и только делал, что каждый день учила свою Анечку.
— Смотри, доченька, будь внимательно, когда за хлебом стоишь в очереди, смотри, у кого румянец на щеках и глаза блестят, не подходи к ним и не разговаривай и на просьбы не отвечай! Поняла?
— А что это значит?
— Значит, они такие людей едят!
— И меня съедят?
— Что ты такое говоришь! — сокрушалась мать. — Тебя не съедят! Ты же запомнила. Я тебя же научила.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На третий день, отрезая от покойника плоть, наевшись и набравшись сил, Сергей посмотрелся в зеркало и испугался.
Глаза его блестели не здоровым блеском, а щеки покрылись румянцем. Он прежде слышал о таком и сам один раз видел подобное на лице прохожего, но не думал, что и с ним случится подобное. Разволновавшись, что румянец его выдаст, он несвежей побелкой стал терять щеки вымазав в побелку об стену ладонь.
В комнате с покойником, которого он чуть ли не обглодал, ему сделалось невыносимо, и он решил выйти пройтись.
Был день и морозно. В мирное время его громадный рост бросался в глаза и мальчишки кричали ему вслед, что вон смотрите Гулливер! Но сейчас, никто не обращал на него внимания. Он поднял воротник, но предательский рост, все равно сыграл с ним злую шутку, его узнал бывший приятель по детскому дому и окликнул:
— Максимов!
Сергей остановился и задрожал.
— Здравствуй ты как?
— Как видишь живой, — ответил Сергей, отшучиваясь, предавая насмешливый вид.
— Чем живешь? Метёшь?
— Нет! А ты?
— Я в похоронной бригаде?
— Это что?
— Покойников по городу сгребаем! На Пискарёвском кладбище в братские могилы кладем! Ай да к нам! Не пропадёшь! Дело говорю!
— Что у вас масло?
— Лучше!
И тут Сергей пристальней заглянул в лицо приятеля и увидел румяные щеки и блестящие глаза.
— Соглашайся дурак!
— На это самое? — отшатнулся Сергей.
— Ах, сам догадался! Нет, не думай! Я людей не ем! Мяса только продаю! Из них пирожки торговки делают.
— Как же не ешь? Ты щеки свои давно в зеркало видел?
— А это! Ну что из этого! Я пирожки ем! Торговки расплачиваются. И деньги!
— Так пирожки с человечины!
— Нет, пирожки не считается! Постой! А ну-ка нагнись! Да ты сам кажись…
— Нет!
— Врешь! Да и черт с ним! Правильно!
— Ничего хорошего!
— А, я что от хорошей жизни? С жиру?
— Я чтобы выжить, а ты на пирожки! Наживаться?
— Так не пойдешь?
— Нет!
— Ну и дурак!
— Иди своей дорогой!
— Смотри, скажешь кому из наших! Я тебя…
— Живи, как знаешь, — ответил Сергей, и поспешил обратно домой, пожалев, что вышел из дома.
Разломав последний соседский стул покойного, Сергей затопил печь, накрылся с головой одеялом и не спал и думал, как началась война.
Для всех это было неожиданностью. Многие рассчитывали на скорую победу и не делали запасов на случай голода. Мальчишки и юноши приставляли себя на поле боя героями. Работали школы и детские сады, но скоро все окуталась настоящей бедой, страшным предзнаменованием это когда фашисты взорвали Бадаевские продовольственные склады. Сергей стоял и смотрел на густой черный столб дыма, а старики плакали. И последний сахар Сергей ел, когда стали продавать черную липкую землю, в которой растаял сахар Бадаевских складов. Землю заливали водой и подогревали на печки, грязь и земля оседала. Потом отстаивали, процеживали черную воду через марлю и пили.
Сергей так пролежал до самого и утра и в пять пошел занимать очередь в булочную.
В очереди Сергей узнал Аню, которая стояла через два человека от него закутанных в платки и шубы так, что только торчали носы.
Аня не могла забыть день рождения Кати, когда девочке дали шоколад. От воспоминаний шла кругом голова, и она была готова на все, чтобы съесть еще кусочек. И когда она получила хлеб и отошла от булочной, к ней подошла тепло одетая розовощёкая женщина и спросила:
— Девочка будешь шоколадку?
Аня сначала растерялась, не поверив чуду и сказала, что будет.
Женщина достала носовой платок и, развернув, дала Ани одну дольку. В платке больше не было, но женщина сказала ласково:
— Пойдем со мной! У меня дома целая плитка. Пошли здесь не далеко.
Аня забыла о рассказах мамы, про румянец на щеках. Всего лишь долька шоколада вскружила ей голову, и она послушно пошла за женщиной с румянцем и блестящими глазами.
Сергей заподозрил недоброе. Прежде он не раз подолгу следил за девочкой. Она всегда возвращалась одна, и теперь он пошёл следом за ней и ее спутницей.
Аня с провожатой завернула за угол и вошла в подъезд. Сергей следом.
— Стойте! — выкрикнул Сергей в темной парадной.
— Чего тебе каланча? Отцепись! — выкрикнула женщина.
— Что вам надо от девочки?
— Не твое собачье дело! Проваливай, а то мужа позову! Костя! — закричала женщина.
Дверь открылась, и выбежал мужчина в телогрейке.
— Разберись! — выкрикнула жена мужу.
Мужчина без церемоний схватил Сергея за руку, но Сергей с высоты своей рукой сильно ударил злодея по шеи. Тот упал.
— Помогите, убивают! — закричала жена.
Сергей схватил за руку Аню и увлек за собой на улицу.
Аня плакала и говорила:
— Мне обещали шоколадку!
— Они тебя съели бы дуреха! — отвечал Сергей и вел Аню домой.
Алла Владимировна плакала, узнав о случившемся, и целовала руку великану, а Сергей смущался и обещал присматривать за Аней и провожать ее из булочной домой.
А сосед дед Гриша, узнав о прошествии, жалел, что остался без ружья, но все равно подолгу отлучался из дома, чтобы любой ценой для внучки Глашеньки разыскать продукты.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Илья успокоил маму, разломал урну и затопил печку. До войны Илья работал токарем на ленинградском металлическом заводе. Но поработать юноша почти что толком и не успел, началась блокада. Скоро от голода кончились силы, и Илья заботился о маме. Отец Ильи служил на ленинградском фронте. Командование давала увольнительную ленинградцам. Это была первая увольнительная, может и последняя. Отца никто не ждал. И силы и надежды семьи были на пределе. Когда открылась дверь, жена была так поражена, что задрожала всем телом, протянула навстречу мужу руки и заплакала.
— Что ты милая! Я пришел! — обнял солдат жену. -Илюша, сынок, как ты?
— Выживаем папа! — ответил Илья, и чесал голову и казалось, что волосы у сына шевелились.
— Завшивели! — сообразил отец. — Давай греть, воду! У меня керосин есть! Для лампы вам нес! Будим травить паразитов.
— Дров нет!
— А гарнитур на что?
— Жалко от бабушки остался!
— Жизнь дороже, в топку!
Ну, прежде солдат развязал узелок, достал хлеба и банку консервы, которую берег для семьи долгих две недели.
Наутро отец ушел.
А скоро сам Илья стал солдатом и защищал родину и участвовал в прорыва блокады Ленинграда.
В строй Илья попал худым и изголодавшимся и другие солдаты с разных уголков страны, знавшие, что терпят ленинградцы, подкармливали блокадника.
— Жуй, блокадник не стесняйся! — говорили ребята по оружию.
Илья стал участником знаменательного события, первого артобстрела фашистов из знаменитых катюш.
Это было настолько устрашающи и беспощадно к врагам, что когда советские солдаты пошли в атаку и ворвались в Шлиссельбург, снега не было. Снег испарился, фашисты до того были ошеломлены, что не сделали не одного выстрела, пока не встретилась с красными частями в упор.
После боевого крещения Илья попал в полковую разведку.
Перед зачислением Илью вызвали в НКВД и спросили:
— Вы знаете, что свами будет, если вы попадете в плен?
— Знаю! Я еврей!
— Так что может, откажитесь?
— Нет!
— Почему?
— Пусть фашисты знают, что не только они могут убивать евреев! Ну и евреи станут их убивать!
И Ляпинский Илья Давыдович был зачислен в разведку.
Илья был в группе захвата вместе с моряками балтийского флота, все как на подбор, рослыми и сильными. Илья хоть и был не велик, но крепкий и шустрый и первую награду получил завзятого в плен языка.
В одной из разведок Илью тяжело ранили. Прострели ноги и руки и осколком ранила глаз. Трое суток Илья пролежал трое суток, но был спасен санитаркой. Попал в госпиталь.
Вера санитарка спасшая Илью, была тоже ранена и переведена с передовой и работала в госпитали. Работа была тяжелой. Израненным бойцам разрезали одежду. Слипшаяся от крови она намертво прилипала к ранам и телу и доставляла муки раненым. Раненых раздевали и обмывали. В операционных ни днем, ни ночью не гас свет. Хирурги оперировали и спасали жизни бойцам.
Илья пошел направку, но потерял глаз. Ему вставили протез. Однажды, Илья так чихнул, что стеклянный шарик выскочил и покатился по палате.
Раненые пошли хохотом, и сползали с кроватей. По-доброму и весело без какой либо насмешливости и злобы, сами шитые перешитые без ног и рук, не унывали и верили в
