блокадного холодца или студня. И теперь на празднования Нового года, мог похвастаться богатым столом. Варил клей, разбавив водой в пяти литровой кастрюле, добавлял лавровый лист, последнею горсточку душистого перца, а потом разливал по тарелкам и остужал. За то, что когда то соседи угостили Галочку шоколадом, дед Гриша подарил одну тарелку соседям. А потом не смог, чтобы не принести еще одну тарелку Васильевым.
В больнице Катя была Снегурочкой, а напарница дед морозом. Дети жались друг другу и не хотели читать дед морозу стихов, не водить под елкой хоровод, и только ждали подарков. Детей не стали больше мучить и позвали к столу. Жидкая манная каша, но сладкая и сладкий чай, показались больным изувеченным изголодавшимся детишкам королевским лакомством. И когда дети просили добавки, а больше не было, Катя и все женщины в больнице плакали.
За день до Нового года, Сергей, растопив печь последний книгой, вспомнил, что покойник сосед лежал на деревянной кровати, свою кровать он давно жег, и спал на матрасе, и пошел в соседскую квартиру. Стал ломать кровать и обнаружил под кроватью патефон и пластинки.
Сергей был так поражен, что сначала не мог пошевелиться. Патефон и пластинки, можно было выменять на что-нибудь из продуктов и накрыть Ани и ее матери новогодний стол. Не раздумывая, он взял бесценную находку погрузил на санки и пошел на черный рынок.
— Котлеты, кому котлеты! — полушепотом озираясь по сторонам, говорил какой-то мужик и показывал завернутые в газету большие котлеты и тут же прятал.
— Пирожки, кому пирожки! Пирожки с мясом! — зазывала какая-то бабка.
Все до последнего вокруг знали, что котлеты и пирожки из человечины, переминались на морозе и долго не подходили, но проклятый голод крал последнею волю и люди выменивали на вещи страшные пирожки и котлеты. У кого не было сил, ели и давились прямо на месте, кто мог с собой совладать, торопились домой и ели гостинцы блокады дома за закрытыми дверями.
Сергей стал подходить к сытым продавцам спекулянтам и предлагать патефон и пластики.
— На черта, мне они! — говорил один.
— Не до музыки! Война! — говорил другой.
Третий, пожав плечами, подумал вслух:
— Поставлю на новый год, все веселей!
— Да, с музыкой хорошо! — обрадовался Сергей. — Есть сало?
— Еще чего? — скривился спекулянт.
— А что есть? — расстроился Сергей.
— Гречки, стакан!
— Хорошо! Беру! — повеселел Сергей.
— Подожди, проверю! Не рабочей, не возьму!
И дотошный, злой продавец взял первую попавшеюся пластинку, завел ручку патефона и заиграл Чайковский Щелкунчик, партия превращения Щелкунчика в принца.
Какой-то голодный замер в толпе и заплакал.
— Годиться! — ответил спекулянт и дал Сергею в маленьком мешочке гречневую крупу.
Сергей давно для Васильевых был, как член семьи и Алла Владимировна долго на семейном совете решала, варить из гречки жидкий суп, и сэкономить гречку, растянув двести грамм на неделю, или сделать всем троим кашу.
— Мамочка, давайте сделаем каши! — попросила Аня. — У нас есть еще холодец!
На Новый год Витя, как и многие его сверстники, дежурил на крышах ленинградских домов. Сначала было тихо, и ребята мерзли, но с боем курантов, фашисты, словно сговорились и на дома посыпались зажигательные бомбы. На смену холоду пришла отвага и бесстрашие подростков. Один за другим страшные бенгальские огни тушились в мокром песке или сбрасывался на мостовую, где с подарками войны боролись другие ребята. Когда на некоторое время наступала затишье, Витя с высоты смотрел на родной город. Холодные, голодные, но несломленный жители, встречали самый горький новый год, за всю историю города. Страшные пустые праздничные столы, смерть, пришедшая в гости, все должно было добить, но блокадники, как и в мирное время, загадывали под бой курантов желание, и в этот новый год, было одно желания на всех, это чтобы победить.
Одна из самых счастливых, в блокадную новогоднюю ночь, сделалась Светлана Петрова.
Ее муж, военный летчик Яков Петров, незадолго до Нового года просил перевести его на ленинградский фронт.
— Товарищ полковник! Разрешите! Семья у меня, дети, любимый город! Еще сильней стану бить врагов. Дома и стены помогают! Родное небо я знаю, как свои пять пальцев!
Петрову разрешили. Яков не успел с ходу наведаться к жене и к детям и вступил в не равный бой. Сбил бомбардировщик, но сам был подбит. Из горящей машины, он все же выбраться сумел, и на парашюте приземлимся. Ну, у него сильно до не узнаваемости обгорело лицо и перебитая пуле нога, сделалась безжизненной и тащилась по земле. Перебинтованный в госпитале он надеялся на чудо, но когда сняли бинты, ужаснулся. На лице не было ни одного живого места. Подходила выписка, и он решил, что теперь не сможет никогда показаться на глаза Светлане.
Медсестра Вера, уговаривала летчика, отправиться домой, но Яков стоял на своем.
— Я превратился в страшилище! Еще и хромой! Теперь, мне нет место рядом с семьей!
— Что вы такое говорите? — переубеждала Вера.
— Вы муж, отец! Герой!
— Нет, пусть теперь жена ищет другого!
Вера пошла на хитрость.
— Давайте, адрес семьи! Я хотя бы узнаю, живы ли они!
Яков испугался и дал адрес.
Вера пошла к Светлане.
Петрова выживала на карточки соседке потерявшей ребенка. Люба так и не вернулась навсегда сгинув на ледяных улицах Ленинграда.
— Я из госпиталя, — сказала Вера. — От Якова Арсеньевича!
Светлана сделалась бледной.
— У него сильно обгорело лицо! Тяжело ранена нога! — рассказала Вера.
— Живой, живой! — восклицала Светлана, и знать ничего не хотела о ранах.
— Он не хочет возвращаться домой! Идемте со мной в госпиталь.
Светлана оставила детей у последних выживших на этаже соседей и пошла в госпиталь. Она не чувствовала мороз, не стеснялась ран мужа, главное, только что выжил.
— Яша! — закричала Светлана, обнимала и целовала мужа. Встала на колени и обвела ноги мужа руками. — Родненький, любимый, живой, живой!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В булочные не привозили пять дней хлеба. Он весь просто вышел, до последней крошки. И когда хлеб привезли по дороге жизни, людям стали выдавать на руки за все время, до двух булок на руки на семью. Страшных пять дней унесли тысячи жизней, а из тех, кто выжил, дошел до крайности и особенно те, у кого не было или украли карточки. И когда Кузнецова Наталья Алексеевна получила полторы булки на руки, за ней пошел, один такой без карточек, которому было уже все равно. Он нашел где-то на мостовой половину кирпича, догнал женщину и со всего размаху ударил по голове. Подобрал хлеб и, оставив Наталью Алексеевну умирать, попытался скрыться, но, не совладав с голодом, стал прямо на ходу, есть хлеб. Жадно и отчаянно запихивал хлеб в глотку. Когда хлеб закончился, он пошатнулся и упал и, скручиваясь от боли умер.
Правоохранительные органы Ленинграда сбились с ног, и дежурили у каждой булочной.
Одна женщина пришла за хлебом на весть многоэтажный подъезд, и ей вышло на руке, аж целых три булки хлеба. Дядя Юра, отправился с ней, чтобы проводить. Но за ними уже шли попятам. Несколько человек без слов, не сговариваясь, пошли следом за хлебом. У одного был нож, у другого камень, у третьего арматура.
Дядя Юра выхватил пистолет, убил на месте одного, но другие, потеряв от голода, страх, снова и снова бросались на милиционера защищающего хлеб. Кто-то бросился в ноги, другие повисли на руках, и ударил и потом зарезали. Убили хозяйку хлеба и, поедая хлеб намести, сами умирали и падали рядом.
И в эти страшные дни, окончательно опухнув от воды внучка деда Гриши, Глаша, умирая, спрашивала в бреду:
— А бегемотов едят?
Когда у смотрительнице за бегемотихой по прозвищу Красавица не стала сил от голода по ленинградскому радио объявили о помощи и сотни людей сами изнемогая от голода пришли заботиться о животном.
Сергей приходил в зоопарк и носил воду. Много тонную бигимотиху Красавицу нужно было поить, а самое главное протирать губкой смоченной водой толстую кожу, которая без воды потрескалась бы и животное заболело бы и погибло. Красавице требовалось сорок килограмм только одной еды, но в голодное время она обходилась только шестью килограммами смеси овощей, травы и жмыха и тридцать килограмм запаренных опилок. Так и выживала.
Максимов пришел и долго гладил Красавицу, а потом с остальными пошел за водой. Когда Сережа привез на санках воды, раздалась воздушная тревога. Красавица спряталась на дно пустого бассейна и вся тряслась и боялась. Прежде погибла слониха Бетти, и теперь Сержа махал руками, грозил кулаком и слал проклятия вражеским самолетам.
На этот раз обошлось, и Сергей успокаивал и гладил Красавицу, а когда она успокоилась, отправился смотреть, как кормят детёныша обезьяны.
Самка гамадрила родила, но от стрессов, голода и войны лишилась молока. И на помощь пришли те, кто на первый взгляд должны были отказать, думая о своем потомстве. В ленинградском роддоме матери неврождённых детей делились своим молоком пусть и с детенышем обезьяны. Но с живым и крохотным беззащитным существом, смерть которого стала бы такой же трагедией для матери обезьяны, как и для них, потеря собственных детей. Какое — то необыкновенное неподдающееся объяснению светлое чувство продолжала разливаться и жить в израненных сердцах блокадников. Большинство блокадников Ленинграда даже во время войны и ада оставались людьми.
