люди, шумели, пели песни и только мы в каком-то бесшабашном упоении меняли позы и грели друг друга раскалёнными от трения впадинами и выпуклостями. Мы занимались этим на кухне, когда он спал в соседней комнате. Нет. И до сих пор не испытываю сожалений. Если нам внезапно хотелось сделать это – мы могли спуститься в первый подвернувшийся подвал, или в сумерках любить друг друга в кустах прямо под светящимися окнами домов. Нам ведь не так и много осталось жить – думали мы, пока мы не умерли, мы попробуем всё. Мы пили солнечное вино нашей дружбы и наслаждались тем, что можем оставаться честными хотя бы по отношению друг к другу, за нами нет вины. Мы родились такими. Наши угрызения совести - уже загрызли сами себя.
Однажды изменив - уже невозможно оставаться абсолютно честным человеком. Кусочек души, уже упал в пропасть лжи. Вот выпью ещё сто грамм, посмотрю в зеркало и скажу себе, - смешной ты право, надо же какой мачо! Но как мне сказать, и не соврать самому себе и так чтобы другие поверили, - я же совершенно искренне любил. И свою жену, и свою Ленку и свою Наташку я их любил и чувствовал свою вину за то, что они меня любят, но они любят меня по другому, не так как я их. Я изменял своим любовницам со своими женами, а в перерывах изменял любовницам с любовницами. Мне хочется прижать к себе, каждую из них, и попросить, - простите меня девочки. Разрешите мне любить вас, всех, каждую по отдельности, по особому, по своему. Я не умею не любить.
Как можно не любить это прелестное создание – Шахеризаду! Настоящее имя у неё было другое, но из-за её оливковых, чёрных глаз не хотелось называть её иначе. С детской улыбкой и прелестной плотной фигуркой девятнадцатилетней девчонки. Это мой бальзам. Бальзам на душу. В магазинах, как раз продавался такой сорокапятиградусный напиток «Tigulpa». Он пился легко, как компот. Можно было выпить бутылку и не опьянеть. Но он подкрадывался и валил с ног незаметно, тогда – когда уже не ожидаешь. Он был настоян, на каких-то пряных, неизвестных мне травах, он заставлял бешено колотится сердце и расписывал даже хмурые дни яркими красками. Его нужно было разбавлять другими, менее крепкими напитками. А я употреблял его в чистом виде. В ней, как и в бальзаме были намешаны татарские и дагестанские корешки, делая её характер взрывным и непредсказуемым. Почти два года я снимал для неё квартиру. Два года я упивался молочным запахом её белого как первый снег тела. Я целовал упругие как мячики, яблоки её грудей, увенчанные крошечными и твёрдыми сосками. Её упругое тело, было отличным образцом природной красоты и молодости. И в постели она была таким же шаловливым ребёнком, как и в жизни. Она, как бы случайно выдумывала новые позы. Она знала, как она мне нравиться и экспериментировала, ползала по мне и терлась упругой грудью, заставляя сладко замирать сердце. Засыпала, уткнувшись своей симпатичной мордашкой мне в грудь, согревая теплом своего дыхания мой живот и мою душу, а просыпаясь шептала, - Боже, как приятно просыпаться в мужских объятиях! Изобретала смешные способы орального секса. И зачастую воспринимала мой фаллос, как забавную игрушку. Мне нравились её игры. Она запросто могла, пока я спал, привязать к члену, какой нибудь красный бантик. Или в самый ответственный момент нашей близости, больно начать жевать и обсасывать моё ухо. Могла делать массаж, прогуливаясь по мне как по тротуару. Или налить на головку детородного органа сладких сливок, чтобы будить меня, слизывая их. А когда сливки были слизаны, она уходила на кухню готовить вкуснейшие фаршированные помидоры. Я больше нигде не пробовал таких. Готовила она замечательно! На неё невозможно было рассердиться. Ей - нужно было любоваться. Среди ночи, она могла включить магнитофон, и танцевать танец живота, напевая какую нибудь незатейливую или непристойную песенку. Но я тяготился нашей разницей в возрасте. Разница была слишком серьёзной, чтобы позвать её замуж. Так и упорхнула моя прелестная птичка к молодому мужу. Он был её ровесником, а узнав обо мне – безоговорочно простил. Я её не держал. Потому что я её любил.
Время течёт не мимо нас, оно протекает через нас – через наши тела и наши глаза, потихоньку, в потоке минут унося с собой осколки разбитой моими женщинами души. К напиткам, как и к женщинам со временем хочется быть поосторожней. Но разве можно оторваться от сладких губ, отхлебнув лишь крошечный глоток. Теперь мои женщины похожи на шампанское. Да, да, похожи, и формой и содержанием. Большие бутылки из толстого стекла. Их имена насыщены спокойными звуками, послушай – О-о-к-с-с-с-а-н-н-н-а-а. Имя шипит и пенится в бокале, стреляя пузырьками в ноздри. Её можно пить маленькими глоточками. А можно и большими, чтобы загасить жажду. Она светлая и не очень крепкая. Её можно пить долго-долго. Теперь то, я понял, что всю свою жизнь был поклонником больших форм. Мне нравиться монументальный мрамор её роскошных ягодиц. Нравиться ночное тепло её большой груди. Каждый день я тону в бездонных озёрах её глаз. Караул! Спасайте! Но никто не спасёт. Кто заглянет в эту голубую бездну – тот неизбежно утонет сам. Потому что только избранным удаётся постичь всю глубину женской печали. У неё роскошный широкий живот, который я люблю целовать, на нём можно лежать как на большой, уютной тахте. А какие у нее губы. И те… и другие… и третьи.
Пора заканчивать свою ленивую эротику. Тем более звонит телефон. Это феерическая женщина с тёмными глазами и повадками раненой пантеры. Кто тогда она в моей классификации? Наверно – кагор. Тёмно красное, церковное вино, в котором много философских проповедей, кислоты и сахара. Яркая, чёрно-красная отливающая сталью доспехов и золотом слов, красивая женщина. Она уже прочла этот рассказ. Сейчас… сейчас она скажет мне, что она об этом думает. И о рассказе, и обо мне. Самыми ласковыми словами будут – закомплексованный дурак и скотина. Давай брызгай на меня сладким ядом поповского вина. Я нажимаю кнопку, - Алло….
