мечта Петьки Загайнова.
Телят стерегли вдвоем: неуклюжая и толстая как колода бабка Степанида, с неизменным чулком и спицами в руках, страдающая одышкой, а посему прибывающая постоянно в тени под какой-нибудь лозинкой и пацаненок Петька на костлявом мерине Колуне, расторопность которого соответствовала его имени. Стеречь на нем подвижных, играющих между собой, резвящихся от переизбытка энергии, норовящих так и попасть то на крестьянский огород, то на колхозное поле телят было сущей мукой. Поначалу Колун, выведенный из старческой дремоты ударом кнута, устремлялся в заданном направление бегом, отдаленно на поминающем рысь, екая на все округу селезенкой, но этого запала хватало ненадолго, вскоре он начинал хватать подвернувшуюся по дороге траву и, в конце концов, засыпал и останавливался. Никакие методы воздействия не могли увеличить его прыти.
Через два дня Петька приехал к деду Кузьме с просьбой заменить лошадь. Дед Кузьма не только любил матерно изъясняться, если того пребывали обстоятельства, но и умел. К сожалению, каламбур, который вывернул дед по поводу замены лошади, не подлежит литературному переводу, это было бы все равно, что с помощью рояля передать озорство русской балалайки, но Петька, услышав о том, откуда и каким образом ему собираются добыть коня, едва не свалился с Колуна со смеху. Дед был прав: все рабочие лошади были заняты; в тырлах, млея от жары, находился один молодняк.
– Завтра на Звездочке погоню! – заявил Петьке.
Звездочка была молодой, необъезженной кобылой – рыжей, поджарой и грациозной как пантера. Подобная глупость разозлила деда еще больше. Во-первых, лошадей объезжали, как правило, зимой. По снегу лошадь быстрее устает и с нее не так больно падать наезднику. Во-вторых, еще никто и никогда не стерег скотину на необъезженной лошади.
Как в экстремальных условиях и за короткий срок объездить Звездочку Петька разработал целый план. В начале на нее нужно надеть кавалерийское седло и поперек его положить два, связанных между собой, мешка с песком для тяжести и на вожжах гонять по кругу, используя вместо снега пахоту, и когда из неё вместе с потом и пеной выйдет часть дури, – можно попытаться сесть на нее верхом. День – другой и она станет покладистой.
Дед Кузьма внимательно выслушал доводы внука и, покрутив пальцем у виска, принялся вновь мастерить из льняной веревки путы. Вряд ли бы Петьке удалось убедить деда, если бы тот не любил выпить.
Деньги на водку у Петьки были. С каждой получки дед суживал ему по червонцу, а с тех пор как мысль о мопеде засела в его голове – Петька занялся накопительством. От выпитого стакана настроение деда заметно улучшилось, и он пустился в долгие рассуждения по поводу лошадиных характеров и методов усмирения их строптивого нрава, время, от времени целуя белобрысые виски внука. Вскоре дед из оппозиционера превратился в сочувствующего, а под конец бутылки – в сторонника. Объезжать кобылу решили на следующий день.
Лошадь всегда крайне не охотно расстается со своей свободой. Еще вчера беззаботная жизнь в табуне, вольный ветер, ласкающий гриву, а сегодня: седло, подпруги, мертвой хваткой сдавившие крутые бока и стальные удела во рту, в кровь раздирающие нежные, бархатные губы – мало приятная метаморфоза.
Неделю длилась борьба этого благородного животного, полного сил и энергии, способного шутя ударом копыта размозжить череп этому маленькому, щупленькому существу, вихрастому голубоглазому посмевшему посягнуть на ее волю. От этой борьбы страдали все: Петька уже сбившийся со счета от количества падений, весь в синяках и в ссадинах, дед Кузьма, тысячу раз, проклявший эту затею, вынужденный стеречь стадо за Петьку на том самом мерине Колуне, пока внук носился по округе за кобылой, сбросившей его в очередной раз. Страдала бабка Степанида, глядя на Петькины мучения, страдали от нашествия телят огороды колхозников, страдали посевы и покосы. Петька решил взять Звездочку измором. Кобыла не знала покоя ни днем, ни ночью, точно также как не знал покоя ее всадник. Это было делом принципа: кто кого. Неволя виделась ей уже не столь страшной, более того в ней были свои прелести. Петька до отвала кормил ее мукой и овсом, каждое утро она получала огромную горбушку хлеба, щедро посыпанную сахаром. Вскоре она, незаметно для себя, полюбила своего маленького хозяина, который некогда казался ей деспотом и тираном. Между ними началась настоящая дружба. Звездочка бегала за Петькой как собака, утором, с радостным ржанием выбегала к нему из табуна и толкала мордой в грудь, выпрашивая лакомство.
Бабка Степанида захворала. На ее место желающих не нашлось, впрочем, в этом не было никакой необходимости – Петька справлялся один. От Звездочки было не уйти ни одному теленку. Но Петька не мог являться лицом материально ответственным и в случае потери хоть одного теленка, хоть всего стада спросить было бы не с кого. Получалась несправедливость – работая за двоих, Петька получал те же самые деньги. Фиктивно числиться вторым пастухом он уговорил сестру Ксюху. Теперь срок приобретения долгожданного мопеда сокращался вдвое. /
За эти полтора месяца Петька исхудал, осунулся, от постоянного недосыпания под глазами появились черные круги, но, тем не менее, он был счастлив – заветная цель уже показалась на горизонте.
Вместо требующихся 180 рублей Петька заработал двести с лишним. Он долго объяснял отцу, собирающемуся в город, какого цвета следует выбрать мопед, как его проверить, какие запчасти купить на оставшиеся деньги. Загайнов собирался молча, и казалось, вовсе не слушал трескотню сына.
Как долго длились часы ожидания возвращения отца. Петька, горя от нетерпения, сотню раз выбегал на дорогу посмотреть, не едут ли. Дорога была пуста или проходящие по ней машины поворачивали в другую сторону. Чтобы убить время Петька отправился на конюшню проведать Звездочку – новый пастух от нее отказался и предпочел Колуна. Вернувшись назад, Петька застал отца дома.
Однако, ни мопеда, ни ящика из-под него нигде не было. Зато на диване он увидел новый костюм, рубашку, коробку с ботинками и портфель.
– Обманули, обманули – Петька захлебнулся слезами обиды, – А я? А они…?
– Иди, сынок, обновки мерить. – Позвала Клавдия.
Не помня себя, задыхаясь от злости, Петька бросил новый костюм на пол и стал топтать ногами.
– Ты что, щенок, себе позволяешь?! – Загайнов схватил Петьку за шиворот и как котенка выбросил в сенцы. Петька бросился вон из дома. Немного погодя вышел и Загайнов, сел на завалинку, закурил. В его душе между собой боролись два противоречивых чувства: с точки зрения жизни, быта он был прав, а по совести…? Почему-то вспоминался Петька, с каким трудом его приходилось будить каждое утро, как он дремал над кружкой чая и полусонный шел на конюшню седлать лошадь. И чем дольше он курил и думал, там отчетливее внутренний голос, который мы именуем совестью, говорил ему, что поступил он все-таки неправильно.
Загайнов нашел Петьку одиноко сидящего на берегу пруда, присел рядом, неуклюже обнял его за худенькие плечи и сказал:
– Будет тебе мопед.
Это было самое счастливое лето в Петькиной жизни. Он не мог надышаться на новую игрушку. Каждый день мыл мопед, протирал тряпкой, что-то там подкручивал, подтягивал. А уж, какой приятной была дорога, как весело скользила она под колесами!
Мир казался огромным и необъятным, состоящим лишь из одних светлых красок, полный любви, счастья, гармонии.
Вскоре подвернулся случай доказать отцу, что мопед не такая уж бесполезная вещь в хозяйстве. У Загайнова кончались папиросы, а деревенский магазин был закрыт на ревизию – ближайший находился километрах в пяти. Преодолеть эти пресловутые пять километров для Петьки и его железного друга было делом плевым.
Увлекшись дорогой, Петька решил махнуть до райцентра, благо бак был полный бензина, и погода располагала к путешествию. Приехав в райцентр, Петька купил отцу папирос, попил газировки, съел мороженое, затем ему захотелось посетить универмаг, посмотреть на технику, узнать какие есть в продаже запчасти на мопед. Он долго, с видом знатока, ходил вдоль витрин и глазел на всевозможные втулки и шестеренки, приценивался. На мопед было практически все, начиная от лампочек и кончая мотором. Петьку это обрадовало. Потом он поднялся на второй этаж – в галантерею, но куртки и шубы казались ему мало интересными. Выйдя на улицу, Петька обмер – мопеда на месте не было. Как искры потревоженного костра в голове замелькали мысли: « Конечно. Какой я дурак, сам поставил мопед за угол и забыл об этом – раззява!» Мопеда не оказалось ни за углом, ни в ближайших кустах, куда его могли поставить какие-нибудь шутники. « Угнали!» – осенила Петьку страшная догадка. Но угонщики не могли далеко уйти и, в Петькиной душе еще теплилась надежда, что дело можно поправить. Сбиваясь с ног, он принялся носиться по незнакомым кварталам и переулкам. Казалась, ему улыбнулась удача; он услышал, как в каком-то дворе пытаются завести мопед, но вскоре его постигло разочарование: двое пацанов занимались починкой своего мопеда. Петька долго колесил по городу и тщетно расспрашивал прохожих – никто ничего не видел и не слышал.
В милиции, вопреки Петькиным ожиданиям, к его рассказу об угоне отнеслись холодно, его горе никого не растрогало и не вдохновило к действию. Мордастый дядька в форме, с красным и испитым лицом в начале и вовсе хотел отмахнуться от него как от назойливой мухи, затем принялся задавать вопросы, не имеющие к делу никакого отношения: кто он, откуда, курит ли, не он ли поджег сарай на Петров день в какой-то там неизвестной Петьке деревне? Петька добросовестно отвечал, все еще веря, что милиция вот-вот бросится прочесывать улицы, чтобы взять угонщиков по горячим следам. Но и этого не произошло.
– Возвращайся домой – пусть завтра отец или мать приедут и напишут заявление об угоне твоего драндулета, ну а дальше – видно будет. – Сказал красномордый милиционер.
– Так его до завтра уже разберут! – заголосил Петька.
– Разберут, значит, разберут – не хрена было бросать без присмотра. Давай дуй отсюда и без тебя забот хватает.
Петька, размахивая сеткой с отцовскими папиросами, некоторое время сновал по перекрестку. Попуток в его сторону не было, не было и сил вот так дальше бездействовать, чтобы хоть чем занять себя Петька зашагал в сторону деревни, постепенно, увеличивая шаг и, затем побежал. Глаза, полные слез, видели лишь убегающую из-под ног дорогу. Не существовало больше ничего: ни солнца, ни неба, ни посадок, вдоль дороги, ни деревень попадающихся ему на пути, а только серая лента большака с ямами, колдобинами, засыпанными кое-где щебенкой. Острые камни щебня превратили в лохмотья его кеды, падая несколько раз Петька разбил себе локти и коленки, отцовские папиросы давно превратились в труху, но он на это не обращал никакого внимания, а все продолжал бежать и бежать, совершенно не чувствуя ни боли, ни усталости. Его обгоняли машины, но Петька не пытался остановить их, поскольку не видел, а те равнодушно проезжали
хочу свои отдать.... ненужные усилья....