Степановна! Если начальник, всё можно, да? Пьяный, вонючий… Кобель! Елена Степановна, вот вы… любили?
Елена Степановна долго молчала.
— Любила, Катюш. А насчёт вонючих пьяных кобелей ты права… Не женское это дело — война. Тяжело нам в окружении мужиков. Особенно в тылу. Штабное начальство жаждет сладких утех. Кавалеры те ещё, удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, и стихи про любовь почитать, и зубы заговорить дурочкам неопытным. Знала я одного полковника… Каждому женскому пополнению устраивал смотрины, отбирал приглянувшихся красоток. Тем, которые отказывались его ублажать, создавал такие условия, что плакали, просили о переводе куда-нибудь. Переводил. И доставались они помам и замам, передавали их с рук на руки «вниз по служебной лесенке», пока не уезжали девушки домой по приказу «ноль-ноль-девять» безотцовщину рожать.
— Ну, нельзя же так! — прошептала с мучением в голосе Катя.
— Нельзя… Бывают и хорошие случаи. Как у вас с Говорковым.
Катя счастливо рассмеялась и уткнулась лицом в плечо Елены Степановны.
— Служила у нас сестричкой Настя Золотова. Интересная, голубоглазая блондинка. Голосок соловьиный, мечтала стать певицей. А фигурка... Мужики шеи сворачивали, когда она мимо шла. За ней ухаживал лейтенантик… Сорви-голова! Из-за него даже старшие командиры к ней не приставали. А она ни да, ни нет ему, всё смеялась, да отнекивалась. Во время артобстрела ранило её в бедро. Ампутировали ногу. На второй день после операции пришёл её лейтенант с букетом цветов, встал у кровати на колено и попросил её руки.... Мы все плакали от зависти…
— Вы же говорили, что любили, Елена Степановна!
— Я, Катюш, была пэпэже, походно-полевой женой... Знала, что у него дома жена, дети. Он показывал фотографии. Знала, что после войны вернется к ним. Но если бы ты знала, как мы любили друг друга, как были счастливы! Я знала, что у него ни с кем такого счастья не будет. Не получится! И он знал, что счастливым без меня не будет. Это ужасно, но я молила, чтобы война не кончалась... Потому, что кончится война — кончится наша любовь...
Елена Степановна вздохнула со стоном и закачалась, обняв Катю.
— У фронтовой любви нет права на завтра, Катюш… Слишком часто фронтовая любовь кончается фанерной звездой на могиле.
У Кати защемило в груди. Она вспомнила свою первую любовь. И от Говоркова давно нет вестей. На душе стало нехорошо.
— Вечером они ушли на задание. Ждать было невыносимо. Ночью я пришла к нему в блиндаж. Задремала. Проснулась, он сидит рядом, смотрит на меня. Такими глазами! Они вернулись из жуткого боя... Живые. Если бы ты знала, как мы тогда любили друг друга… Ненасытно, как сумасшедшие… Утром он пошёл провожать меня. Вышли, а там, где я ночью шла, таблички: «Мины, мины, мины». Ночью я к нему прошла по минному полю.
— Счастливая…
— Счастье на фронте обманчиво. Снова ушли на задание. Двоих принесли. Мне сообщили, я прибежала... Сказали, что он погиб в одну секунду. Я его обняла, не дала хоронить. Сама знаешь, на фронте хоронят быстро: свозят всех в одно место, роют большую яму. Засыпают. Если песком — песок оседает. Шевелится. Будто под ним живые люди. Я не дала его тут же хоронить. Захотела провести с ним ещё одну ночь. Сидеть рядом с ним. Смотреть... Касаться его лица... Все подумали, что я сошла с ума от горя. А я нашу любовь хоронила… Схоронила… Вместе с душой. Теперь у меня нет души…
***
Эвакуация раненых через горловину у Мясного Бора стала невозможна, поэтому госпиталь перебросили вплотную к фронту. Настолько вплотную, что слышались выстрелы пулемётов и винтовок. Иногда неподалёку взрывались шальные снаряды. Палатки госпиталя прятались под хилыми деревьями негустого лесочка.
Едва забрезжил рассвет, приехали на машине разведчики, втащили в сортировочную палатку немца:
— Доктора, помогите! «Языка» взяли, а его раздувает, как воздушный шар… Жуть какая-то… Такого не бывает! «Язык» ценный, спасите его!
Подошёл командир сортировочного взвода Костя Головин, слегка надавил пальцами на раздувшуюся шею немца, послышался звук, подобный хрусту снега. Констатировал:
— Подкожная эмфизема. Перелом ребра, повреждение лёгкого, клапанный пневмоторакс.
Упрекнул:
— Здорово вы его ухайдокали! Полегче надо бить «языков», чтоб живыми были.
— Говорил тебе, Серёга, бей немца аккуратнее! — укорил сослуживца разведчик. — Ты ж боксёр!
— Они друзей моих убивают, — огрызнулся Сергей.
Костя повернулся к Кате и, красуясь перед девушкой, пояснил тоном профессора:
— При вдохе воздух засасывается в рану, при выдохе мягкие ткани клапаном закрывают рану, и воздух накачивается в подкожную клетчатку и средостение, сдавливает крупные вены, затрудняет кровообращение.
Раздувшееся лицо немца на глазах синело. Он раскрывал рот, пытаясь вдохнуть глубже, но воздуха ему не хватало. Если не помочь, немец погибнет в ближайшие минуты.
— Ценный «язык», спасите, — как школьник, попросил разведчик.
— Немедленно в операционную! — скомандовал Костя санитарам.
— Оба стола заняты, хирурги оперируют.
— Поставьте носилки на ящики, что-ли… Я прооперирую на носилках. Ценный «язык» помирает!
Катя помогла санитарам перенести раненого в операционную.
Пока носилки с немцем устанавливали в операционной, Костя надел поверх рабочего халата резиновый фартук, опустил руки в дезинфицирующий раствор, подержал немного, вошёл в операционную палатку. Операционная сестра стояла наготове со стерильным халатом. Костя надел халат, перчатки, подошёл к раненому.
Немца уже раздели, китель валялся под носилками.
Повязка на груди немца, закрывающая рану, пропиталась кровью. Тело вздулось, как скафандр водолаза. Опухло лицо, глаза закрыты раздутыми веками. Грудная клетка, шея, живот, бёдра накачаны воздухом … Мошонка и половой член раздуты до невозможных размеров.
Операционная сестра подала хирургу марлевую салфетку, щедро пропитанную йодом. Врач смазал йодом шею и верхнюю половину грудной клетки раненого. Давать наркоз некогда. Копаться с новокаиновой блокадой — тоже: немец уже серо-синего цвета, потерял сознание.
Костя накинул на голову и нижнюю половину грудной клетки немца стерильную простыню, ограничивая операционное поле.
— Скальпель!
Сестра подала скальпель.
Костя сделал поперечный разрез ниже перстневидного хряща. Не обращая внимания на брызжущую кровь, ножницами проник за грудину, развёл бранши… Из раны под напором вырвался воздух. Костя зажимами перехватывал кровоточащие сосуды, останавливая кровотечение. Немец расслабился, синева на лице уменьшилась, щёки преобретали живой оттенок.
— Новокаин!
Сестра подала шприц с новокаином.
Костя обколол рану новокаином, чтобы у пришедшего в себя немца не приключился болевой шок, поставил дренаж, ушил рану на шее.
Ашот Иванович, закончив свою операцию, подошёл к Косте, заглянул через плечо:
— Подкожная эмфизема?
— Да.
— Молодец, вовремя ты его. Мог погибнуть.
— Да и чёрт бы с ним. Разведчики попросили задержать на этом свете.
Ашот Иванович удивлённо посмотрел на Костю.
— Это немец. Разведчики принесли, сказали, ценный «язык».
Костя пнул ногой немецкий китель, валявшийся на полу.
— Но торакотомию я делать не буду (прим.: вскрытие грудной клетки для операции на лёгких) — пусть ему немецкий бог помогает.
С улицы донеслась беспорядочная стрельба: короткие очереди немецких автоматов, отдельные выстрелы советских винтовок. Коротко рыкнул немецкий пулемёт.
Все замерли, прислушиваясь к стрельбе.
В операционную ворвалась женщина в немецкой форме без знаков различия, с немецким автоматом в руках, дико оскалившись, заорала:
— Ложись, паскуды!
МР в её руках громко затрещал… Костя согнулся, вытянул в сторону женщины руки, словно защищаясь от пуль, упал на землю.
В операционную вошёл немецкий офицер.
— Нихьт шисен! — закричала Катя, вспоминая немецкие слова, выученные в школе. — Хир зинд дойче официр! (прим.: Не стреляйте! Здесь немецкий офицер!)
В подтверждение своих слов она подняла с земли немецкий китель.
— Не стрельят! — скомандовал офицер женщине и поднял ствол автомата в её руках вверх.
Подошёл к раненому немцу, всё ещё выглядевшему, как водолаз. Жестом потребовал от Кати дать ему немецкий китель. Ощупал карманы, документов не нашёл. Скомандовал, указав на раненого и махнув на выход:
— Одеть! Нести!
— У него тяжёлое ранение, — негромко пояснила Катя и указала на рану грудной клетки. — Эр ист зэр кранк (прим.: Он сильно больной).
Офицер задумался и, словно поняв что-то, воскликнул:
— О-о!
Решительно указал на раненого, затем на выход:
— Versiegelt… Okklusalen Bandage. Keine Zeit (прим.: Герметичная… Окклюзионная повязка. Нет времени). Нет время. Перевьязат и нести. Du und du, — указал на Ашота Ивановича и санитара.
Ашот Иванович взял у операционной сестры бинт, наложил окклюзионную повязку на рану грудной клетки. Катя накрыла рененого немца шинелью. Ашот Иванович с санитаром вынесли носилки наружу. Следом вышел офицер.
Катя опустилась на землю рядом с бездыханным Костей.
— Стоять! — скомандовала женщина в немецком мундире.
— Отстань, немецкая овчарка… — зло процедила сквозь зубы Катя. — Ты убила врача, который спас жизнь вашему… вашему… немчуре!
— И, похоже, убью ещё нескольких врачей, — осклабилась женщина.
Катя опустилась на колени рядом с телом Кости. Из под двух халатов, распахнутых на его спине, виднелась кобура на правом боку.
— Интересно, кем ты у фашистов служишь? Знаков различия у тебя нет… Предательница!
Отвлекая разговором женщину, Катя осторожно протянула руку к кобуре, открыла её и потихоньку стала вытаскивать пистолет.
— Я немка! — огрызнулась женщина.
— Ты такая же немка, как я негритянка. Ты служишь фашистам, предав Родину. Убиваешь врачей, женщин, детей… Наверняка, раздеваешь и донашиваешь бельё убитых женщин. А ещё ты, наверняка, служишь подстилкой немецких солдат!
Если бы знала Катя, насколько близки её слова к правде!
— Тебя я расстреляю не как всех, из автомата, — ухмыльнулась женщина. — Тебя я расстреляю персонально, из подаренного мне немецким офицером «парабеллума»…
Она вытащила из кобуры на левом боку пистолет.
Незаметно от предательницы Катя вытащила пистолет из кобуры Кости. Это был тоже «парабеллум», который подарил ему раненый разведчик…
= 6 =
Майер получил задание искать слабые места в стыках между обессиленными русскими дивизиями, проникать в их глубокий тыл, изнутри наносить удары по штабам, складам, госпиталям, сеять панику и страх среди окруженцев, деморализовать красноармейцев.
По данным разведки, недалеко от линии фронта располагался советский госпиталь.
Уничтожить госпиталь врага значило лишить его возможности спасать раненых — всё равно, что уничтожить значительное количество живой силы противника.
Разведав пути пересечения линии фронта, операцию решили провести на трёх «ганомагах» силами роты гренадёров. Учитывая, что передвижение предстояло на бронемашинах и бегать в атаку не придётся, Майер решил руководить операцией лично.
В последний момент участвовать в операции напросилась Тоня Макарова, хиви (прим.: помощница вермахта из числа местного населения), служившая при штабе батальона
