Третий год Вера просыпалась не по звону будильника, а по глухому стуку плоти о плоть - муж Бурый колотил себя кулаком по печени. «Слышу во сне: хлоп о пузень! - жаловалась она подругам в парикмахерской, - усе, жрать готовь – солнце встало!». Жена покидала ложе, а задумчивый супруг еще минуту разминал нудящую опухоль. Затем вылезал из-под одеяла и шествовал на балкон, потряхивая свисающим пузом. Там он вставал в цинковое корыто и опрокидывал на голову два ведра ледяной воды, жутко матеря теплосеть и ее порядки. Завершались водные процедуры растиранием.
Но сегодня Бурый остался лежать, заложив руки за голову. Через час нужно присутствовать на могиле дружка в компании пьющих мужиков. И хотя не квасил Бурый ровно год, и все знают, что он трезвенник, но в данном случае от роковой стопки ему не отвертеться.
- Короче, – подытожил Бурый, - какой смысл закаляться – по-любасу печенку гробить.
На кухне брякнули кастрюли. Бурый вздрогнул. Потом опять сосредоточился.
В прежние времена он пил наравне со всеми. И продолжал бы это дело, однако загремел в больницу с подозрением на гепатит. Месяц промучился среди синюшных алкашей, опухших бомжей, желтых молодых стариков. Убедился, что и здоровый полтинник при нынешнем темпе бухла финал фантастический. И по возвращению в бригаду Бурый стал уклоняться от дежурных возлияний. А в городских теплосетях это немыслимо, там жрут водку утром, в обед, вечером, до работы и после. И трезвенник в их рядах, регулярно зависающих в осклизлых подвалах, сырых подземельях по пояс в тухлой жиже – подобен инопланетянину. А зима? А веселые испарения над асфальтом?! А замена труб в минус двадцать, когда стоишь по колено в кипятке, и руки в мокрых рукавицах примерзают к рычагу? Но нужно держать трубу весом в центнер, и сдвинуться – ни-ни, или сварщик шов закосячит… Словом, трезвенник начал служить поводом для насмешек. Бурый стоически терпел, а через месяц умер его лучший друг. Потянулся во сне за «Камелом», протянул руку к тумбочке – да и скис: рука с сигаретой бессильно замерла возле открытой желтой пачки. Тромб оторвался и закупорил сосуды, как установили при вскрытии. Бухал кореш по-черному. И Бурый забросил стеснения и на поминках Длинного прилюдно поклялся: опрокидывает в его память последнюю стопку, и больше не выпьет ни грамма.
Сказал, как отрезал. И к водке не тянуло. Напротив, Бурый свел знакомство с однокашниками покойного по медколледжу, и получил доступ к бесплатным обследованиям: терпеливо глотал зонд, проверяя желудок, полюбил походы к стоматологу, и частенько просвечивался на ультразвуке. И если с зубами дело обстояло как надо, то УЗИ раз за разом вываливал на серый монитор до странности крупную печень. Участковые (и даже один кандидат наук) пожимали плечами, но Бурый настоял, чтобы рентген отправили знакомому медицинскому светиле в Бакулевскиий центр. И через месяц ему передали устный ответ: если пить не завяжет - нарвется на проблемы: опухоль разовьется в злокачественный вариант. «И все-таки опухоль!» – мазохистки обрадовался Бурый.
Он перестал прикладываться к рюмке даже символически, подписался на журнал о здоровье, а в довершение бросил курить и начал закаливаться по методу Дедки.
Так в борьбе за здоровье прошло два года.
Но сегодня никак нельзя не пить.
Мысли перекинулись на рабочие дела.
Прежний мастер Брыков запил. Бугор смежного участка, всегда его страховавший, тоже был в запое, и его самого подменял соседний мастак. И по окончании отопительного сезона на участке царило безвластие. В этих условиях Бурый – как единственный от кого по утрам не разило перегаром - взялся ходить за нарядами, выписывать материалы, распределять непыльные задачи. Благо авралы прекратились, систему заглушили, сделали опрессовку района и поставили по участку рассечки. До осени можно было приналечь на халтуры: вступал в права сезон частного строительства, и то и дело к «застенкам» теплопункта с высокой трубой подкатывали лоснящиеся иномарки. Бесшумно опускались стекла и заискивающие пузаны предлагали выкопать траншею, воду подвести или наладить котел. Разумеется, за булькающее вознаграждение. Слесаря кивали: вон человек - с ним договаривайтесь. И Бурый договаривался, и Бурый делал: втихаря снимал бригаду с работ, экономил на трубах, лаке, запорной арматуре, создавая запас для будущих халтур; свел важные знакомства с кладовщиками. И к августу он оброс нужными связями, подпольными схронами и нычками с материалом, заматерел и иначе как мастером себя уже не мыслил. Даже начальником района именовался «исполняющим обязанности», получал дружеские наставления, а после планерок, в конторе, с Хохловым и Кутеповым – молодыми буграми, делился стыренными материалами, начальство поругивал и жаловался на нерадивые кадры. В минуты отдыха, положив голову на грязную жмень, воображение подкидывало сладкие картины: покорная бригада на фазенде делает «планировку» - ровняет площадку под фундамент, выносит носилки с мусором, укладывает нитку водопровода, вкапывает заборные столбы. На правах мастера он выписывает с базы экскаватор и козырно дрейфует на нем к себе на дачу, запирая гудящий поток легковух. Фраера дудят, а он едет себе, помахивая зубастым ковшом! … Опять же, трубы разных калибров, дефицитные приблуды - доступны и сейчас, но у мастера, безусловно, другие возможности.
Сварной Космос освобожден от земляных работ. Он озабоченно копается в карбюраторе или подваривает брызговик у буровской «девятки». И с ним Бурый нормально рассчитается за услуги. Для Космоса водка нальется непременно из магазина. С другой стороны, и в магазинах суют левак. А даже если не левак, все равно - яд и наркотик. Скажут: сам не лакаешь, а друзей спаиваешь. Он же может с работы пораньше отпустить, опоздание не заметить, перед начальством похлопотать при загуле, организовать путевку для деток. Или халтурой поделиться.
А в «застенках» жизнь шла своим чередом, бригадные о дворцовых интригах не догадывались, ожидая, когда Брыков выйдет из запоя. Наверху бродили слухи, что мастера собираются увольнять, и даже говорили, что это дело решенное, но сенсацию Бурый не афишировал, рассудив, что незачем народ расхолаживать. Еще станет харчами перебирать, кого звать в начальники, а то и Моку пожелает в мастера. Рулевые из дирекции опять же на пункт зачастили, хотя делать им здесь решительно нечего. Лето, отопление заглушили. Значит, явно прощупывают дисциплину: как ведут себя подчиненные, имеет ли он вес, уважение. Опять же, образование - «вышки» у него нет. Да, нет у него «корки»! Но что-то очередь с дипломами на грошовый оклад – не наблюдается! А Бурый – вот он – свойский, знающий кадр.
Да, возмечтал простой слесарь Бурый выбиться в люди и лез что есть мочи из грязной спецовки в начальственный пиджак.
Когда на асфальтовом пятаке у котельной фырчал конторский «УАЗ», Бурый принимался громко раздавать указания. Подопечные - Космос, Толян, Пашка и Мока, - не материли Бурого при начрае, брякали ключами, таскали баллоны с газом, шкворчали сваркой. Работа шла.
Но в тот понедельник начальник района высадил из «уазика» молодую обходчицу: в белой косынке, чистом бушлате и высоких резиновых сапогах («ишь, новье выдали!»), подождал, пока она, перекинувшись незлобивой бранью с бригадой, записала показания с манометров, и, проследив, что девица скрылась в лесополосе, проворно выпрыгнул следом. Тропа белой змейкой проползала под фольгированными трубами, между густых кустов сирени и вела в неглубокий овраг с плотным березняком и выносила хвост на соседний участок. Начальник нагнулся и юркнул под трубу. Тут же затарахтел «УАЗ», сдал назад, едва не придавив случайно проходящую мимо теплопункта бабку, развернулся и помчался на проспект. Бурый прикинул: у начрая двадцать минут, и чтобы не палится, парочка расстанется на другом берегу оврага, где начрая и подберет шустрый водитель. Обратно он не вернется, однозначно. Но начальник неожиданно вынырнул из-под блестящей кишки теплотрассы, поправил кепку и сурово направился прямо к люку, над которым Бурый вдохновенно давал указания.
Опрессовкой проверяли, выдержит ли бэушная арматура давление. Новые муфты Бурый отложил на халтуру.
В темном люке слесарь Мока напряженно всматривался в резьбовое соединение, озлобляясь на себя, что не успел остограммиться. Мока недавно разменял сорокет, родом он был, как и большинство слесарей, из деревни, после разорения колхоза бросил семью и переселился в город, жил в малосемейке и равномерно шел к циррозу. Обычно он выпивал сотку с утра, еще грамм четыреста засаживал в обед, а всю бутылку уговаривал к 5 часам. Сейчас Мока был трезв как стекло, из-за чего видимо и совершил роковую ошибку.
Он смотрел на белеющий шов и кричал: «Пусть дают еще…»
«Пусть дают еще!» - яростно вторил над люком Бурый. Пашка маячил в отдалении,. «Еще атмосферу дай…» - зевая, транслировал команду Павел в черную дыру насосной, где пьяный Космос как в чаще, среди стволов-труб, и лиан железных лестниц, пьяно кося на стрелку манометра, крутил ржавый вентиль, напоминающий мореходный штурвал.
«Ну, вы дали? Паша, я сказал, еще атмосферу дай!», - в ужасе заходился над люком Бурый, заметив Начрая. «Сейчас начнет выяснять, нах мы в люке ковыряемся в несезон». Мока, скрючившийся на слизистых поручнях, тихо на Бурого злился.
А начальник района, застегнув на груди зеленый болоньевый плащ, забарабанил пальцами. «Опрессовку проводите?» «Ага». Начрай задумался. Молчал и Бурый, ожидая сакраментального вопроса.
Они были погодки, среднего роста – но не скажешь, что маленькие, оба с выкатывающимся наружу брюшком. Только в буровскую спецуху волосатый живот выкатывался круглее и внушительней, как небольшая луна. «А обходчица, видать, крепкий орешек. Сейчас начнет зло срывать» - тревожился Бурый. «Ну, справляешься один?» - на удивление тихо подал голос начрай. «Помаленьку, - облегченно выдохнул Бурый – тяжело, неофициально когда мастер. Народ избаловался» «Значить, утвердить не возражаешь? Походатайствую на планерке. Официальным уже образом» - сказал начрай и заглянул в люк.
Бурого застали врасплох. Десятки раз он представлял, как происходит назначение. Но и июль, и август пролетели без намеков на повышение. Безжалостные коллеги подначивали не переставая, отчего Бурый впадал в отчаяние и заново корешился с бригадой. Он опять скучал за домино, коротал часы в прокуренной баньке, или тревожно спал под гомон слесарей, вдыхая алкогольные пары. Он апатично забирался на самую верхотуру, под крышу, и дремал, словно ленивец в кроне баобаба, наплевав на обязанности. Но получив похвалу, или поймав высочайший одобрительный взгляд, снова начинал повышать голос на друзей, бегать по утрам за нарядами и безудержно мечтать… И вот, свершилось! Он – мастер! Он не кто-нибудь, а элита! За него будут ходатайствовать перед дирекцией теплосетей! Он начал благодарить, заверять, мол, не подведет, он кивал, и шаг за шагом отходил от опасного люка. А Мока сначала ровным тенорком, потом на октаву повысив голос, потом во всю глотку заорав: «Бурый, сука, ты где?! Слеза со шва пошла, глуши!» -
