за многие километры улиц и переулков, запорошенных мелким снегом, на противоположном конце столицы, в его пустой и безлико-роскошной квартире, наверно, так же стоя у окна, ждет его и только его лучшая на земле женщина - Нина.
- Ты знаешь, Вениамин Савельевич, Мухин обернулся к партнеру.
- Если бы не твой возраст, я, наверное, сейчас бы тебя ударил, не глядя на твою должность и авторитет в нашем бизнесе. Может быть, я и в самом деле дурак, но уж лучше быть дураком от любви, чем всю свою жизнь ходить в умниках, а дома, по вечерам волком выть от одиночества, или же спать с кем ни попадя. Вот мы с тобой знакомы столько лет, мы можно сказать друзья, а спроси меня сейчас, Илья, а был ли ты хоть раз по-настоящему счастлив? И я боюсь, что мне нечего будет тебе сказать. Удачи в бизнесе здесь совершенно не причем, это другое. Одно знаю наверняка, прикажи она и я забуду про все, чем мы с тобой занимались столько лет. Про бизнес наш удачливый, про западных партнеров, про налоговую, про стрелки с братками ,про милицейскую крышу, да мало ли еще про что....
И так же точно я уверен, помани меня она своим пальчиком и я брошу, брошу без сожаления все, что у меня есть: квартиру, машину, дачу..., да что я говорю о каких-то мелочах. Я жизнь свою к ногам ее брошу.... А ты говоришь- блядь дешевая.
Я не знаю, как такое могло случиться со мной, откровенно говоря человеком далеко не добреньким, но одной ее, случайной, мимолетной улыбки хватило, что бы все то, что наслоилось, приросло ко мне с годами, стало второй, непробиваемой кожей, враз осыпалось, отшелушилось и вот он я, стою перед тобой честный, словно на исповеди…Разве что не плачу от умиления…
В кабинете повисла густая, тягучая тишина.
Илья, все так же восторженно улыбаясь, подошел к окну и закурил, а гендиректор, товарищ Мухина и непосредственный его начальник, смотрел на Илью с видимым сожалением, хотя явно ощущал, что где-то в глубине души, копошилось нечто странное, мягкое и теплое - быть может, это была обыкновенная, белая зависть. Зависть человеку, сумевшему найти свою настоящую любовь, пусть даже и такую.
- Ладно, Илья,- нарушил он затянувшееся молчание.
- Отдохни недельку, со своей Ниной разберись до конца и к следующему понедельнику, я думаю, ты уже будешь более трезво оценивать и свою избранницу, и все, что касается ее появления в твоей жизни. Иди, в самом деле, расслабься. Сейчас от тебя один черт, пользы никакой. Дурак влюбленный!
…Некоторое время Илья стоял перед своей дверью в сомнении - как ему надлежит поступить: позвонить или же открыть ее своим ключом?
Звонок прозвучал за обитой кожей металлической дверью неуверенно и глухо.
Рука дрожала и хитроумно выточенный ключ, с десятком различных бороздок упорно не желал входить в замочную скважину.
Никого.
Темно- багровая роза на длинном, шипастом стебле, в жемчужных слезинках растаявших снежинок, бесшумно упала на давно остывшую постель.
Нины нет.
Она ушла.
И он опять один.
- Илья Петрович .
Зачастила появившаяся в дверях бдительная стража подъезда.
- Ваша знакомая ушла в девять часов утра и села на тридцать восьмой автобус, следующий до Востряковского кладбища.
Она гордо смотрела в лицо Мухину с твердой уверенностью, что именно так и должна поступать настоящая консьержка.
-Мария Эммануиловна.
- Илье очень хотелось заехать кулаком в это серое, гнусное существо, вечно подглядывающее и подслушивающее за жильцами подъезда, в ее крысиную физию, с длинным, шевелящимся при разговоре носом и крошечными, не моргающими глазами.
Мария Эммануиловна, скажите-ка мне на милость, как вы сумели увидеть, что моя, по вашему выражению, знакомая села именно в этот автобус? Из нашего подъезда, насколько мне известно, автобусная остановка не видна. Она за углом. Вы что, следили за ней? Или это тоже входит в ваши обязанности!?
Мухин побелел и пошел на активистку.
- Крыса! Удавить тебя мало! Вон из моего дома!
Консьержка попятилась, невольно перекрестилась и часто перебирая кривоватыми ногами в домашних, с помпончиками тапочках, бегом ринулась вниз, в свою спасительную нору под лестницей.
- Вот и делай людям добро…
Прошептала она, немного успокоившись и придя в себя от страха.
- Щенок! Молокосос! Жаль, что времена так круто поменялись… Лет двадцать назад, тебе, сосунок вшивый, подобное с рук бы так просто не сошло. Ты бы у меня лет на пять в дурку, в Кащенко, на раз угодил бы, сопляк!
А теперь что? О конторе все кому ни лень болтают и еще как! Совсем упал авторитет конторы.
Мария Эммануиловна, прикурила папиросу, без закуски выцедила полновесный граненый стакан водки и пристроившись на узенькой кушетке, заправленной старым пальто, долго еще злобилась, материлась в полголоса, бормотала о чем-то своем, тем ни менее зорко поглядывая на жильцов проходящих мимо небольшого оконца в ее клетушке.
Все три последующих дня Илья упорно и планомерно напивался.
Первое время он опорожнял свои запасы спиртного, но дорогие, коллекционные вина не приносили ему стойкого и отупляющего опьянения, и он перешел на более крепкие напитки. Еще никогда Мухину не было так плохо и одновременно так хорошо. Практически все время Илья находился в странном полусонном состоянии, отключаясь ненадолго и тут же просыпаясь, он ползал вдоль стен, оставляя на их лощеных поверхностях жирные следы пальцев и потеки засохшей рвоты.
Все телефонные звонки он игнорировал, либо снимал трубку и поносил звонивших ему отборным матом, не вслушиваясь и не желая даже узнавать, кто же ему звонил. На пятый день, Илья, с трудом ворочая необычайно неповоротливым языком, заказал через службу доставки ящик водки, щедро рассчитался с курьером, а потом плакал сидя на лестничной клетке, на пыльных ступенях и не желал возвращаться в квартиру.
Приехавшая к Мухину по приказу генерального директора фирмы, Ирина Сергеевна, обнаружила Илью ползающего по полу в мокрых, пропахших мочой штанах, с зажженной спичкой в трясущихся руках.
- Видишь Ирина,
Шептал он ей пугающим, звенящим шепотом.
- Видишь, что удумали соседи мои драгоценные: газом меня отравить желают, суки противные.... Мне главное источник газа найти бы…Дырочку, твою мать! У меня и пластилин заготовлен…
А ты, ты - то, какого хрена здесь нарисовалась!? А может быть ты с ними заодно!?
Пшла вон! Видеть тебя не желаю, потаскуха!
....Очнулся Мухин в своей постели, крепко привязанным свернутыми в жгут простынями. Над ним возвышалась капельница, стоящая на тонкой, никелированной ноге, а напротив него, в кресле, сидел, как всегда, очень элегантно одетый Вениамин Савельевич.
- Ну что Илюша? Кто оказался прав? Упорхнула твоя девица, Ниночка твоя ненаглядная. А ведь я тебя предупреждал.
А ты оказывается слабак, Илюша. Ох, слабак.
Напиться до белой горячки ради бабы, дело - то не хитрое, любой сможет. Тут особого ума не нужно - наливай да пей.
Ну, в общем так.
Кровь тебе медики наши подчистили, желудочек промыли, из запоя вывели. Все грамотно сделали, как полагается. Я с ними рассчитался, так что ты на этот счет не заморачивайся, не стоит.
Ты лучше мне вот что скажи, друг ты мой ненаглядный, Илья свет Петрович. Ты вообще-то, собираешься на службу, а? Мне уже клиенты позванивают, жалуются. И я их понимаю. А как иначе? Они, между делом, свои кровные в наш бизнес вложили и им, поверь, глубоко насрать на твои переживания.
Вениамин Савельевич резко поднялся.
- Значит так, Ромео недоделанный. Если завтра я тебя не увижу в офисе, чистого, бритого и готового нормально, я повторяю, нормально работать, я выношу вопрос о тебе и твоем на совет директоров. Пусть они решают, что с тобой делать, а мне надоело. Прощевай, Илья Петрович!
Он повернулся и, оттолкнув плечом пожилую медсестру в мятом белом халате, вышел за дверь.
- А мне всегда отчего-то казалось, что мы с тобой нечто больше чем обыкновенные партнеры. Наверно, я ошибался...-
Сквозь силу прошептал в спину уходящему товарищу, Илья.
...Весна обрушилась на Москву слишком рано и как-то уж очень внезапно.
Еще только вчера шел нормальный, зимний снег, а уже сегодня солнце ярко припекает и ему, солнцу этому весеннему, до фонаря, что еще только конец февраля, что еще впереди весенние заморозки и внезапные снегопады.
Это еще только будет, может быть, будет, а сейчас, сегодня, тепло отогрело и обсушило серебристую фольгу отопительных труб, проходящих над черным, пожухлым снегом и серые воробьи, распушив перышки, прижавшись к теплому металлу, чирикают себе что-то там под нос, весело и задорно.
И до того им славно отогреваться на этих сияющих серебром трубах, что их даже и не пугают две человеческие фигуры, одетые пес знает в какое тряпье, так же как и воробьи, решившие слегка отогреться на солнышке.
...- А знаешь, что Нитка? Давай на юг подадимся, к морю поближе. Я море очень люблю.
Женщина улыбнулась и, опрокинув лицо, солнцу навстречу, чуть помедлив, ответила, прищурив глаза.
- Давай, Илюша, давай.
