сколько это стоить-то будет?
- С Глафирой договоришься о цене.
И мы пошли. Сели в машину. За рулём - юноша, чернявый, красивый. Женщина сказала ему что-то на своём языке, и мы поехали.
Остановились за городом перед воротами двухэтажного особняка. Юноша остался в машине, а мы вошли в калитку, миновали мощёный плиткой двор, поднялись на крыльцо. Моя сопровождающая нажала на кнопку звонка. Несколько секунд - и дверь открылась. Сама - за нею никого не было. Прошли в большой зал. А там в окружении старинной мебели, за круглым столом, сидит в кресле старуха цыганка, древняя, как и вся эта мебель, а может, и старше. С любопытством оглядывает меня. А затем говорит низким, прокуренным голосом, но ласково, как будто к любимой внучке обращается:
- Как ты выросла, Машенька! Ну, садись, не бойся. Сейчас чай нам подадут.
Женщина, что привезла меня, вышла, а я, чувствуя, что тело становится ватным и невесомым, села за стол, напротив старухи.
- Я Глафира, - сказала та, улыбнувшись и показав идеально белые зубы. - Вижу, ты удивлена: откуда эта бабка знает меня? А я и есть твоя бабка.
- Вы?
- Да, я. А ты думала, почему твой отец был таким смуглым, да и ты темноватая?
- Он говорил, что родом с юга, что в роду его кто только не побывал.
- Это так. Отец его, Алексей, дед твой, русский. Он умер рано, когда Мишенька в восьмом классе учился. Потом Мишу взяли в армию, и я осталась одна. И отправилась путешествовать-кочевать по миру, чтобы грусть-тоску свою по дорогам развеять. Даже до Чили добралась. Там-то и встретила свою судьбу, Хосе. Полюбила его, хоть он старше меня был на целых двадцать лет. И жила с ним до самой его смерти. Многому научил он меня. Мудрецом был, ясновидящим.
- Папа говорил мне, что моя бабушка живёт на другом конце света.
- Да, разбросала нас жизнь. Но я Мишеньку не забывала. Хосе наследство получил, разбогатели мы, и я стала сыночку своему единственному помогать. А в письмах уговаривала не разводиться с женой. Он пытался, как мог, но у них ничего не вышло. Вообще-то на развод подала твоя мать. А как умер мой Хосе, а потом Миша вслед за ним ушёл, я снова в путешествовать отправилась. И вот недавно вернулась, доживаю теперь свой век у племянницы.
- Но откуда вам... простите... тебе так много известно обо мне? - спрашиваю.
- Я же ученица Хосе. - Глафира скромно улыбнулась. - Я слежу за твоей жизнью. Сперва не вмешивалась, думала, что хватит тебе разума и сердца преодолеть губительные страсти, вот тогда бы я объявилась и начала учить тебя разным премудростям. Но ты не тем путём пошла. А как увидела я, что ты превратилась в отрезанный ломоть, решила срочно спасать тебя.
- Как спасать?
- А вот послушай. - Она умолкла, так как вошла девочка лет четырнадцати, внесла поднос. Расставив на столе чашки, сахарницу и всё прочее, девочка вышла, и Глафира продолжала: - Цельности нет в тебе, Машенька. А ты пей чай-то, не стесняйся, и слушай. Разделена ты на две части. Здесь, в этом мире, живёт сильная Маша, стремительная, волевая, но холодная. А слабая твоя часть, чувствительная, способная беззаветно любить и прощать, отделена от тебя зеркалом. Ей там плохо, она хочет объединиться с тобою, но не может, поскольку ты её не любишь. Ты презираешь её за слабость, за доверчивость, за то, что в ней остался ребёнок, который зачах в тебе.
Помнишь своё детство? Разве такая правильная была ты тогда?
- Я была счастливая.
- Вот видишь? Потому что не заботилась о том, что люди скажут о тебе, не презирала слабость, не смеялась над доверчивостью...
- Но разве быть сильной - это плохо? - снова оборвала я Глафиру. А она строго посмотрела на меня и отвечает:
- Плохо, если сила не держит на крепких своих руках нежную любовь. Какой прок в ней? Читала, небось, о Сизифе? Какой смысл в силе, способной разве что камни катать, а ближнего осчастливить не могущей? Вот откуда твои беды, внучка. Ты так упорно боролась со слабой своей половиной, что она отделилась от тебя и осталась в зеркале. А потом и вовсе тебя покинула.
- И увела моего жениха.
- Да, увела. И правильно сделала. Ему с нею в сто раз лучше, чем с существом, которое только и знает, что завидовать и ревновать, а полюбить как следует не хочет.
- Но я же любила его!
- Ты своё желание любила, а не Славика. А та, что за стелом, растворила в нём свою душу.
- И они больше не вернутся?
- Вернутся. Если их призовёт твоя любовь.
- Но что мне делать?
- Полюбить.
- Но ты же сказала, что я не могу...
- Можешь, внучка, ты сильная. Если захочешь, своего добьёшься.
- Кого же мне полюбить? И как?
- Существо, которое вызывает у тебя омерзение. Это будет первый шаг.
- Виктор вызывает у меня омерзение, - сказала я.
Бабушка укоризненно покачала головой:
- Нет, ты обманываешь себя. Виктора ты просто боишься. И правильно делаешь, таких надо бояться. Так что оставим его в покое. Вспомни, какое животное не нравится тебе больше всех.
- Крыса.
- Отлично! Иди в магазин и купи себе крысу. И ухаживай за нею, как за своим собственным ребёнком. Когда ты полюбишь этого зверька, случится маленькое чудо. И вот тогда ты узнаешь, что тебе делать дальше.
Я покинула бабушку Глафиру другим человеком. Я чувствовала себя невесомой, как лепесток ромашки. Красивый юноша вернул меня на автомобиле в город, и я вошла в свою квартиру, которая уже не казалась мне склепом. Что-то живое появилось в ней, тёплое, родное.
25 июня
Купила в зоомагазине крысёнка. Продавец сказал, что это мальчик. Белый, с красными глазками и отвратительным голым хвостом. Как же я ненавижу этих тварей! Но задание надо выполнить. Я сильная, справлюсь.
Назову это чудовище Майки. Такое нежное имя! Может быть, оно сделает его более привлекательным?
26 июня
Надо было почистить клетку, а я не могла заставить себя взять Майки в руки. Продавец сказал, что он ласковый и не кусается. И всё равно мне было страшно.
Вспомнила детство. Мне восемь лет. Или семь? Не помню точно. Папа ещё живёт с нами. В доме у нас поселилась крыса. Чёрная и красивая. Наглая, никого не боялась. Папа поставил ловушку, но она никак не хотела в неё попадать. Хитрая была.
Возвращаюсь домой после школы, а она сидит на столе и смотрит на меня, как будто спрашивает: когда же меня будут кормить? Я - к ней, хочу прибить её школьным портфелем, а она неспешно спрыгивает на стул, со стула соскальзывает на пол - и в дырку в углу, на стыке двух плинтусов. Скрылась, только хвост торчит. Ну, я и хватаю её двумя пальцами за хвост. И вытягиваю. А она разворачивается и кусает меня за палец. Мне было не очень больно, однако я здорово испугалась. А из пальца кровь течёт. Ну, я и упала без чувств.
Когда пришла в себя, замазала ранку йодом, заклеила пластырем, а родителям об этом не сказала. Сама не знаю, почему. Наверное, не хотела, чтобы они смеялись над моим неразумием. Обманула их: мол, порезалась ножом.
- Глупые детские страхи! - сказала я себе, открывая клетку. - Иди сюда, страшилище! - А рука дрожит, того и гляди сама из клетки выскочит.
И взяла его. Мне было противно. И страшно. Ну, и что с того? Крысёныш оказался совсем безобидным. Он норовил подняться по руке на плечо. Я осмелела. Старалась не обращать внимания на его омерзительный хвост. Поиграв с ним, посадила его в переноску, помыла клетку, насыпала опилок и вернула на место. И стала кормить его, просовывая сквозь прутья кусочки хлеба, смоченные молоком.
Первый урок окончен успешно. Вот только как полюбить это существо? Нет, это невозможно!
28 июня
Как же я смеялась сегодня вечером! Давно так не хохотата. Кажется, в последние годы я вообще не смеялась. По крайней мере, так весело. Я даже ощутила себя маленькой девочкой.
Майки такой забавный! Он просовывает переднюю лапку сквозь прутья клетки и тянет её ко мне: просит покормить его. Съедает полученный кусочек - и снова тянет... хотела написать: «руку». А почему бы и нет? У крыс тоже есть руки. Они же хватают ими еду и держат её, как люди, когда едят.
Мне уже и хвост его нравится. Ну, не пушистый - и что? У меня вон почти всё тело голое, я же из-за этого не считаю себя уродиной. Да и Майки, похоже, относится ко мне с симпатией, не гребует моими безволосыми руками, даже нос мне облизывает, когда подношу его к лицу.
29 июня
Сегодня на работе вспомнила Майки и поняла, что у меня появился друг, и он мне дорог. Красавица наконец полюбила чудовище. Может быть, крысы не самые приятные звери, но Майки - просто прелесть!
Я с радостью вернулась домой, предвкушая весёлые игры с ним.
Вернулась - и остолбенела в гостиной: Зеркало, к черноте которого я уже привыкла, глядело на меня радостным оранжевым прямоугольником. Будто это окно в райскую тишину. Разве не чудо?
30 июня
Почистила клетку. Майки сидел у меня на ладони. Я подошла к зеркалу. Оно уже не оранжевое, а белое. Я где-то читала, что это цвет надежды.
И вдруг Майки отразился в той белизне! Я даже вскрикнула от неожиданности. А потом началось такое! Пишу, а у самой руки дрожат от радости. Никак не могу прийти в себя. Но всё по порядку.
Не прошло и минуты, как из тумана проступил образ моей Светы. Не буду больше называть её так, ведь это не чужой мне человек - это я! Она смотрит на меня с не меньшим удивлением. Я улыбнулась ей - она ответила такой нежной улыбкой! А я раплакалась. И она тоже.
- Как я соскучилась по тебе, сестрёнка! - говорю.
- Я тоже так скучала по тебе, - отвечает. Надо же, я её слышу! Вот так чудеса!
А на ладони у неё - такой же, как и у меня, Майки. Я подхожу к зеркалу почти вплотную, и крысята обнюхивают друг друга. Наверное, не знают, кто из них отражение. А надо ли это знать? Я вот тоже гляжу на ту себя, что в зеркале, - и у меня от умиления и радости сжимается сердце. И начинаю путаться, где я, а где она.
Дальше - больше. Ко мне, к той, которая по ту сторону, подходит Славик. Он обнимает её и целует в губы. И они оба глядят на меня. А я больше не злюсь, не завидую, не ревную.
- Ты вернёшься ко мне? - говорю Славику.
Он кивает и уходит.
- Куда он? - спрашиваю Машу.
- К счастью своему бежит, - отвечает она и прикладывает ладонь к стеклу. Я целую эту дорогую мне ладонь, а затем кладу на неё свою. И мне так хорошо становится! И я плачу от счастья, острого, как луч солнца, пронзившего грозовую тучу. Мы обе плачем.
Дверь хлопнула. Это был он! Надо же, не вернул мне ключ! Получается, знал, что будет дальше?
Он подошёл сзади. Я не оглянулась, смотрю на его отражение: оно обнимает её - меня, целует её - меня, и нет уже разницы между нами ни во внешности, ни в движениях. Наконец мы стали одним целым.
А туман рассеивается - и комната перетекает в зеркало, а из зеркала льётся такой сладкий свет!
