Птица, хвост веером,
Прилетит с севера;
К ней спешит подруга
Прямиком с юга;
Сокол ясноокий
Весть несёт с востока;
Ворог лютый с аспидом –
Торопятся с запада.
Из эзотерических практик
- Ноет, - с правой нижней полки справа от входа свесил босые ступни сутулый мужчина с грубо зашитым уродливым шрамом от горла до паха, щерясь криво ртом с пеньками гнилых зубов. – Зудит, мочи нет, - как бы извиняясь проговорил он и поскрёб скрюченными пальцами с грязью под ногтями под подбородком.
Послышалось шевеление.
- Чешется, значит заживает, - авторитетно заявил простуженным голосом невысокий мужичонка атлетического строения, легко соскочив с третьего яруса, будто с колец, он нескладно помахал переломанными руками, стараясь сохранить равновесие на скользком, обледенелом цементном полу, стоя на одной ноге, как цапля, вторую поджав под коленкой. – Мне так бабка в детстве говорила, когда жаловался на зуд в порезе.
- Эх-ма, да где же оно то детство! – мечтательно воскликнул с нижней полки слева от входа в мертвецкую, свистя фистулой между рёбер в правом боку, с забинтованной, точно у мумии, головой, красными угольками горят два глаза через бинты. – Знать бы точно, чо да как оно в будущем будет, глядишь, и последовал бы совету отца идти служить в милицию.
Чей-то короткий комментарий, знать бы, где да когда, утонул в оглушительном свисте. Следом на середину небольшого помещения выскочил по пояс голый костлявый субъектишко, синий от партаков, яростно сверкая единственным оком, скрытым огромной лиловой припухлостью.
- Покажись мне, козлина! – заверещал не своим голосом партачный, слегка присев и разведя руки в сторону. – Обозначься, гнида! Я, Гена Воркутинский тебе очко законтачу до полной…
Партачный осёкся.
- Здесь я, вот он! – вышел мужик-мумия, посвистывая фистулой, к Воркутинскому и поиграл бицепсами полста сэмэ в диаметре и посмотрел свысока, будучи на три головы выше и шире в плечах зэка. – Контачь, коли смогешь, - усмехнулся язвительно мужик-мумия и хрустнул толстыми пальцами крупных кистей.
Зэк спиной отошёл на шаг, став ещё ниже росточком.
- Я, это, братишка… Типа, того… Познакомиться хотел… С кем водной хате…
Мужик-мумия покачнулся, припав на правую ногу.
- А чего знакомиться… Х-ха!.. Мы тут все одним скальпелем крещены, - он неестественно нагнулся, будто в спину кол вбит, сорвал с большого пальца ступни кусок материи на вязке. – Мой номер… Счас разгляжу… - Он прищурился: - Двадцать четыре… двенадцать… Темно, не вижу…
- Все мы здесь… того!.. – философски заключил кто-то.
- Позвольте, где это здесь?.. Меня ждут, я читаю доклад о… - разволновался в дальнем углу интеллигент в треснутых очках.
На его реплику не обратили внимания.
- Цифры что значат?
- Да… хряк его знает…
Предположения посыпались горохом, рассыпанным на пол.
- Ша, кодла, молчать, суки! – послышался визг Воркутинского и когда установилась тишина, он проговорил, кашляя, - счас у Охрипа спросим, что он думает, - обратился куда-то в полусумрак: - Охрип, слышь, отзовись!
Из сумрака вышел мужчина лет тридцати.
- Во-первых, я не Охрип, а Архип, во-вторых… Чёрт, шляпка выпирает прямо между лопаток из полки…
- Да без разницы, - откашлялся Воркутинский, - Охрип или Архип, - попытка сострить не вызвала шквал смеха, на который он рассчитывал. – Скажи, что за цифры.
- Дата поступления.
- Куда? – плаксиво поинтересовался интеллигент.
- Куда? – интонационно выше спросил мужик-мумия.
- Куда? – послышалось из тёмного угла, где высилась куча непонятного назначения.
Архип сел на полке.
- Поздравляю коллеги. Вы, милостивые судари, в мертвецкой!
Движение шумное тел переросло в тихий гул, который выплеснулся гневными междометиями. В ледяном воздухе сконцентрировался упругий спёртый терпкий запах смерти.
- Это, как же…
- Что же получается…
- Значит, во-он оно как обернулось…
- Не может быть!.. Мы ехали на допустимой с-скорости… Хотя оп-паздывали н-на день рождения… - нескладная мужская фигура с перекошенным от полученных травм лицом внезапно замолчала.
Зэк похлопал в ладоши.
- Не ссы мелко, братан, и не кипешуй зря. Больше спешить некуда, это я, Гена Воркутинский тебе заявляю. Мы, типа, уже повсюду опоздали… И на новый год тоже…
Будто ураган пронёсся по помещению, 0завертев в крутом водовороте голоса галдящих искалеченных тел.
- Та-акие вот дела, - задумчиво произнёс тот, кому отец советовал идти в органы. – За неделю до главного … Угораздило ведь!..
Снова стихийно поднявшийся шум вибрирующими волнами ударил в стены. Осыпался иней. Моргнул свет. Раздался свист. Топот ног. Кто-то возмущённо закричал о несправедливости и, децибелами остужая гомон, прозвучл раскатистый басище:
- Аллилуйя!
Резко установилась тишина; в ней послышался лёгкий шорох опадающего инея, мелодично звучащего при соприкосновении с полом.
- Восхвалим Господа, - изрёк высокий, корпулентный мужчина с окладистой бородой. Он обвёл застывшие, искалеченные тела чёрными глазищами, огнь из них будто прожигал каждого насквозь.
- Воздадим хвалу…
Его снова попытались перебить, сыпля инвективы в его адрес и по поводу той же несправедливости, которая им помешала… Но басищем рыкнул, аки лев, бородатый и установилась звонкая тишина.
- Глаголю к вам, овцам заблудшим, я, отец Паисий. И говорю, чада неразумные, поблагодарим тех, по чьей благодати мы все вместе оказались в этом прискорбном месте. Неизвестно, дети божии, кому повезло больше. Правильно заметил раб божий в синей раскраске, несправедливости хватает… - отец Паисий сделал паузу.
- Я только подумал! – возразил зэк.
- Хорошо, - согласился отец Паисий и продолжил: - но чаял ли кто из вас, творя дела недобрые, об этом ранее. Вот, ты, например, - отец Паисий ткнул пальцем обладателю шрама в лоб. – Ты поступил справедливо, везя дщерь Евы, мучимую схватками в больницу, запросив у мужа оной зело крупную сумму? Мог денег и не взять. Али не везло тебе в тот день? Но ты решил содрать две шкуры…
Мужик неистово заскрёб пальцами шов, будто хотел разодрать его.
- Думаешь, из любви к анатомии с тобой в прозекторской так намудрили студенты-практиканты?
Мужик завыл, сжав окровавленными пальцами лицо.
- Жадность сгубила, - констатировал отец Паисий. – И вот – расплата.
Тяжёлый сгусток свинцовой тишины повис в воздухе.
- Ты, Илларион свет-Тимофеевич… - обратился отец Паисий к очкарику. – Тоже о справедливости рассуждаешь. А кто украл работу лучшего друга и выдал за свою? Да ещё и премию получил? Сам-то как считаешь, справедливо?
После очередной затянувшейся паузы отец Паисий продолжил:
- Что ты в своё оправдание скажешь, Егорка, куль махорки?
Егорка, кто ослушался отца и не пошёл в органы, промолчал.
- Нечего сказать… Понимаю… Сидел в колл-центре, в тёплом местечке да с приличной зарплатой и впаривал пенсионерам ненужные товары за невиданную цену. Жил припеваючи.
- Так я что… Работа такая… Я ж не сам… - робко прозвучали оправдания Егорки.
Отец Паисий не стал выслушивать стенания лжеца и обратил взор на мужика-мумию.
- Вот ещё один ропщущий о несправедливости. Напомнить, с кого мзду грёб ручищами, скольких унизил, скольких жён снасильничал?
- Так это когда было, - уверенно начал мужик-мумия, - молод был. Денег хотелось много. Ума было мало. Силы много. Красиво жить хотелось.
- Отчего как батя, на завод не пошёл? – прямо спросил, просто рубанул кулачищем в лоб отец Паисий.
Мужик-мумия промолчал.
- По всему судя, у тебя умишка и сейчас мало, - тяжело вздохнул отец Паисий. – Коли лепечешь, аки напаскудивший и попавшийся сорванец.
Вдруг кто-то протянул:
- Давайте у фарша спросим, что он молчит, справедливо с ним жизнь обошлась или как?
В тёмном углу зашевелилась, пришла в движение серая масса, наваленная горкой.
- Я не фарш, - послышалось в ответ. – Зовут Игорь.
Отец Паисий повернулся в сторону Игоря: из непонятной массы медленно формировалось тело человека.
- Он сам себе приговор вынес. Разогнался и влетел под прицеп с бетонными плитами.
Игорь простонал, потирая руки.
- Согласись, Игорёк, не перережь ты тормозной шланг у мотоцикла друга, совсем иначе твоя жизнь продолжалась.
- Чего спорить, - Игорь распрямился, продолжая кривиться от боли. – Он всегда был первым. Во всём везло. Эта победа в соревновании была больше мне нужна, чем ему.
Из тени выскочил Гена Воркутинский.
- И что, не западло было кореша к предкам спровадить? Помогла победа или награда?
Не став дожидаться ответа, зэк повернулся к отцу Паисию.
- Слышь, поп, ты-то сам за какие грехи здесь оказался? Из кассы церковной подворовывал или прихожанок молоденьких да симпатичных в келье основам постельных утех учил?
Отец Паисий перебил:
- Церковь свою защищал от разграбления… Двое злодеев решили ночью иконы украсть… Один такой, маленький да юркий, вот как ты… Под руку попался… Ему крестом глаз выбил…
- Меня там не было! – испуганно вскрикнул зэк. – Марат Косой замутил, подбил меня, мол, так и так… Я не при чём!..
Из-за двери послышались голоса и шаги. Протяжно, с мелодичным скрипом провернулся ключ в замке. В мертвецкой стало тихо. Мутно-зелёные, похожие на привидения тела мертвяков, кажущиеся такими из-за зелёного цвета плафона ночного освещения, быстро разбежались по своим полкам. Пропела петлями несмазанными дверь и слегка приотворилась. В образовавшуюся щель заглянули сразу два мужских лица: одно с небрежной давнишней щетиной, на другом топорщились залихватски лихо закрученные усы а-ля Сальвадор Дали; глаза на обоих лица загадочно-настороженно блестели.
Щетинистый:
- Говорю тебе: тихо. А ты всё долдонишь: шумно там. Кому шуметь? Мертвякам? Они своё отшумели, слава тя осподи! Почудилось.
Усатый:
- Не могло почудиться – шумели.
Щетинистый:
- Может от выпитого, того… шум в голове…
Усатый:
- Вряд ли.
