детдом, или к родне. Эдик был согласен на всё, хотя в тайне подумал, что может быть всё-таки получится уговорить командиров, чтобы его тоже взяли на фронт.
Кроме Эдика в дивизии оказалось ещё два мальчика. Один ровесник Эдика, а второй года на два постарше. Они были сыновьями погибших бойцов дивизии и оказались круглыми сиротами, к тому же ни бабушек, ни дедушек, ни других родственников. Когда дивизию откомандировали на переформирование в Тбилиси, мальчиков нашли и приютили боевые товарищи их отцов.
Мальчишкам выдали солдатскую форму, но без погонов и знаков различия. Официально в списках дивизии они не значились. И по уговору должны были отправиться в детский дом, лишь только дивизия получит приказ выдвинуться на фронт.
Ну, а пока целых два месяца мальчишки были воспитанниками. Военный распорядок пришёлся Эдику по душе и солдатский быт тоже. Они с мальчишками с удовольствием участвовали во всех солдатских делах: и утреннюю зарядку выполняли наряду со всеми и кросс бегали, и картошку на кухне чистили, и учебные гранаты швыряли. Эдик научился собирать и разбирать автомат. И на стрельбище вместе со всеми ходили и им даже пострелять иногда давали. А водитель дядя Вахтанг даже стал учить Эдика управлять полуторкой.
Особое место занимали увольнения. В такие дни все трое воспитанников ходили в Муштаид кататься на детской железной дороге, в кино и в тир. Даже в цирке побывали.
Но время шло. Закончились и эти два месяца. Переформирование дивизии завершилось. Друзей Эдика определили в детский дом. А его судьбу решила Тбилисская родня. Они так и сказали Серго: «Никаких детских домов! Эдик будет жить у нас".
Накануне отправки папа отвёл Эдика к тётушке Лене и дяде Вано. Отныне Эдику предстояло жить в их семье. А папа снова ушёл на фронт.
18. «Лена идёт!»
Эдик жил у тётушки Лены, на Гергетской, с тех самых пор как папа снова ушёл на войну. Дом дяди Вано и тёти Лены был довольно большой, но вытянутый как трамвай. Все три комнаты шли друг за другом и окна были только со стороны двора. А со стороны улицы – сплошная стена. С боку к стене притулилось деревянное крыльцо, увитое диким виноградом. Дверь с крыльца вела в первую вытянутую комнату с двумя окнами. Комната была большущая и служила одновременно и прихожей, и кухней. Точнее, прихожая плавно перерастала в кухню, без всяких там перегородок. А теперь эта комната-кухня-прихожая, или как называл её Эдик ККП, служила ему ещё и спальней. Кровать мальчика. стояла в углу как раз напротив входной двери, и это было очень удобно – сразу видно, кто пришёл.
Во дворе рос огромный раскидистый платан под которым стояла скамеечка и знойным днём здесь отлично было скрываться в тени.
Во второй комнате жили тётушка и Раечка. А в третей, самой дальней, была сапожная мастерская дяди Вано. В эту комнату со двора вёл ещё один вход, чтобы клиенты могли сразу пройти в мастерскую минуя жилые комнаты. До войны дядя Вано буквально дневал и ночевал в своей мастерской. Это было его сапожническое царство. В остальные комнаты он заходил разве что только принять пищу.
В армию его не взяли из-за хромой ноги. И он всю войну проработал в сапожных мастерских, где шил сапоги для нужд армии. А по вечерам брал заказы и работал на дому.
Сразу было видно, что главная в семье тётушка Лена. Она была настоящей командиршей. И дядя Вано называл её в шутку «Мой Генерал». Она ну точь в точь была самым настоящим генералом в женском обличье. Высокая, статная, ладно и крепко сбитая, с громовым голосом и пудовыми кулачищами. Вот уж, родись она мужчиной, несомненно бы стала Генералом, причём, перескакивая через все предшествующие звания.
Полное имя её было Елена Станиславовна Войцехович. Почему Войцехович? Да просто-напросто выйдя замуж за Вано, она оставила себе родную фамилию. Ведь в Грузии так было принято. Так вот, Елена Войцехович, потомок старого шляхетского рода. Её предки ещё во времена первого Польского восстания, проявили себя прекрасными воинами, боровшимися за независимость Польши. Но восстание было жестоко подавлено, а её прапрадед, вместе с другими повстанцами – представителями шляхты, был сослан царской властью в Закавказье.
Тётушке Лене, видимо передался боевой дух её прапрадеда.
Внешне Лена выглядела совершенно невозмутимой, но при этом отличалась взрывным характером, обострённым чувством справедливости, неимоверной добротой и недюжинной физической силой, сопровождающейся трепетным отношением к кулачным разборкам. Ещё в детстве, лет в двенадцать-четырнадцать, она только так гнула громадные кованные гвозди и подковы. Богатырша, одним словом!
Однажды Эдик от зашедшего в гости тёти Лениного двоюродного брата дяди Константина услышал одну очень занимательную и красочную историю из тёти Лениного детства. Дядя Константин был художником и умел не только отлично рисовать, но и красочно рассказывать. Детство брата и сестры прошло в одной из грузинских деревень. Их отцы были родными братьями и жили со своими семьями в одном большом родительском доме и поэтому, конечно же, всё друг о друге знали. А десятилетние Константин и Лена учились к тому же вместе в церковно-приходской школе.
Конечно, дворянские дети должны были учится в гимназии, а не в церковно-приходской школе, но ближайшие мужская и женская гимназии были только в Тбилиси. А дети были ещё малы и родители не решились отправить их на учёбу далеко от дома. Тем более, время было тревожное, неспокойное. Того и гляди грянут очередные бунты. В памяти ещё были живы события семилетней давности, когда по всей Российской империи прокатилась огненным смерчем первая русская революция. Да ещё 1914 год в разгаре, Германская война началась. И турецкая армия того и гляди вторгнется в Грузию. В общем, детей в гимназию не отправили, до лучших времён. Математике, словесности, истории, географии обучали их на дому, но дополнительно они ещё и церковно-приходскую школу посещали.
А в церковно-приходской школе Закону Божьему учил детей местный священник отец Варсонофий. Нрава он был нехорошего, уж больно вреден и злопамятен. И по любому пустяку хватался за розги. Но ещё хуже розог был битый кирпич. В те времена детей за провинности в школах или розгами лупили или ставили голыми коленями на горох. Горох больно впивался в кожу и давил на коленные чашечки, боль невыносимая.
Но верхом изуверства было ставить провинившегося на битый кирпич. Кирпичи разбивали на мелкие-мелкие кусочки. Острющие края и ещё более мелкие осколки больно впивались всеми своими остриями в голую кожу коленок, прокалывали и прорезали её. Вот уж эта боль была так боль! Не просто невыносимая, а в сто раз сильнее невыносимой. Из ранок начинала сочиться кровь, колени неимоверно болели, а после долгого стояния ранки воспалялись, загнаивались и их потом очень трудно было залечить. Отец Варсонофий был большим поклонником битого кирпича. В углах по двум сторонам от классной доски в специальных ящиках тонким слоем было рассыпано это орудие пыток. Тонким, чтобы ещё больнее. И часто сразу по два ребёнка стояли на битом кирпиче.
И вот однажды Лена на уроке Закона Божьего умудрилась задать отцу Варсонофию вопрос, расплатой за который стал битый кирпич. А спросила он вот что: правду ли говорят люди, что Бога никто не видел? И соседский мальчишка поддакнул, что именно так и говорят.
Ох, как взбеленился Варсонофий! Он велел ей приподнять подол платья и встать голыми коленями на битый кирпич. А мальчишку схватил за шкирку задрал ему брючины выше колен и силой воткнул коленями в ящик. Ладно хоть Лену не сам засуну в этот кирпич. Лена встала туда сама. До этого её ни разу так не наказывали. Острые осколки сразу же впились в коленки, стало нестерпимо больно. Наказанный мальчик был помладше Лены, он заплакал и вскочи на ноги. И Лена увидела, как кровь стекает по его коленкам. Варсонофий подскочил к мальчишке и снова с силой ткнул его коленями в кирпич.
Лена поднялась с колен, глянула на свои ноги, увидела кровь. Подошла к Варсонофию. А надо сказать, что поп этот был росточка маленького, сам тщедушненький, бородёшка жиденькая, но длинная. Лена в свои десять ростом была почти с него и уж точно сильнее. Она схватила его за бороду, намотала бородёшку на кулак, подтащила орущего и упирающегося попа к кирпичу и бухнула его коленями в то самое место на котором только что стояла. И ушла домой.
Константин выскочил из класса и побежал следом за ней. Дома дети рассказали о происшествии Лениному отцу. И когда поп пришёл жаловаться на девчонку, отец ответил, что поступил бы в детстве точно также. Больше ни Лена, ни Константин в эту школу не ходили, их продолжали обучать дома.
Вот в этом была вся Лена! Как в детстве, так и сейчас. Она говорила на грузинском, как на своём родном, ну на русском, разумеется, и на польском, и даже армянский знала. А как же, всегда надо знать язык той местности, где живёшь.
Тётя Лена числилась в артели надомников при швейной мастерской и шила для солдат гимнастёрки. И осень ловко с этим справлялась.
А ещё она была как бы негласной старостой их квартала и даже соседних.. Её слушали все, от мала до велика, и седовласые старцы, и женщины всех возрастов, и ребятня. И даже местная шпана её побаивалась – кому охота, чтоб прилетело пудовым кулаком в нос. А Лена была тяжела на руку и скора на расправу со всяческим проявлением наглости, подлости и хамства. Особо она не терпела, когда обижали слабых. Если Лена об этом узнает – обидчику уж точно не поздоровится! Этакий Робин Гуд районного масштаба. Надо ли говорить, что её знало всё Сололаки.
Можно было не называть фамилию Войцехович, скажет кто-нибудь «Лена» и все сразу понимают о ком идёт речь. Люди любили говорить особо наглым: «Вот погоди, придёт Лена – наведёт порядок!» или «Вот придёт Лена – уж она-то тебе задаст! Век помнить будешь!»
Мир устроен так, что хочешь не хочешь, но наглецы встречаются всегда, во все времена. Во время войны особенно сильно это было видно в очереди за хлебом. В Тбилиси все жители были прикреплены к какому-нибудь магазину своего района и отоварить карточки могли только там. Очередь занимали с раннего утра, она растягивалась на целый квартал. Люди ждали подвоз хлеба часами, уставали, раздражались, естественно, случались споры и склоки, разборки – кто стоял на этом месте, кто не стоял. Люди чтобы не путаться писали на ладонях порядковый номер своей очерёдности. Но всегда находились наглецы, готовые вытолкнуть более слабого из очереди, или нахрапом пробиться по головам к самому прилавку. Очередь гудела, возмущалась, но что толку.
А среди шпаны встречались и любители вырвать из рук старика или ребёнка уже полученную пайку хлеба и убежать. Поди поймай такого грабителя. Некоторое хулигань ё вообще этим промышляло. А милиционеры не справлялись да и кто был в рядах милиции – изувеченные на войне фронтовики: хромые, безрукие, без одного глаза… Попробуй догони, если у тебя хромая нога или одной руки нет.
Лена приходила к магазину, занимала очередь, писала на руке порядковый номер и уходила по
