что она истинная красавица. А сейчас словно бы ростом уменьшилась, стала сутулиться. В волосах седины прибавилось во много раз, а лицо стало очень бледным. Только черты лица остались прежними, такими же красивыми и строгими.
Госпиталь, в котором работала мама теперь считался не тыловым, а прифронтовым, потому что шла битва за Кавказ и развернулась она совсем рядом с Грузией, за перевалами Кавказского хребта. А работали в госпитале сейчас только одни женщины. Все мужчины-медики ушли на фронт.
Мама всей душой переживала за каждого раненого. И за папу, конечно.
За неделю до Нового года мама вдруг не пришла со смены домой. Эдик поначалу заволновался, но потом подумал, что она осталась на свехурочную и успокоился.
Утром раздался стук в дверь. Эдик открыл и испугался. На пороге стояла врач маминого отделения и одна из медсестёр. Медсестра сделал шаг к Эдику, обняла и прижала к себе. А врач произнесла: «Эдик, крепись».
Сначала он подумал, что что-то с папой. «Хорошо, чтобы только ранили, только ранили! Чтобы живой!» - частым молоточком застучало у него в голове.
Но словно сквозь туман до него донеслось: «Твоя мама…»
15. Скажите, кто не терял?
Врач сказала, что у мамы взорвалось сердце от постоянных переживаний за раненых, за погибших и за папу. Оказалось, что у мамы был порок сердца и её совершенно нельзя было так много работать физически и волноваться нельзя. А она ещё и на свехурочные оставалась. Эдик ничего не знал об её больном сердце, она виду не подавала, и никогда не говорила об этом, и не жаловалось. Выпьет какие-то лекарства и всё. Ну иногда к врачу сходит. А оно… вот оно что – сердце больное. И если бы не война… она бы так сильно не волновалась и физически бы столько не работала. Ах, если бы не война.
Эдик проплакал несколько суток. Потом слёз уже не было. У него плакала душа. Теперь у него стало два особых счёта к фашистам. Даже три, потому что ещё Венедиктыч.
Но надо было продолжать жить и ждать папу с фронта. Обязательно ждать!
Сильно ждать и тогда папа непременно вернётся. Мама об этом не раз говорила. Да и по радио постоянно стихотворение передают «Жди меня». И даже в фильме песню такую поют. Значит это правда, что надо ждать сильно-сильно. И Эдик ждал.
После похорон Марии Эдика хотели забрать в деревню родственники. Из одной деревни, из второй, из третей. И тётя Лена с дядей Вано хотели забрать. И соседи по дому звали к себе жить, и соседи по улице, и мама Резо, и мама братьев-забияк. Но Эдик от всех приглашений отказался. Нет, он будет жить дома.
- Как же я уеду? – говорил он, - а письма от папы?
- Ты напишешь ему новый адрес и он будет присылать письма туда.
- А вдруг, пока моё письмо идёт, у папы сменится номер полевой почты? И папа письма не получит. И мы потеряемся.
- Соседи будут забирать письма и пересылать тебе.
- А вдруг письмо потеряется в дороге? Нет, я никуда не поеду.
- Тебя заберут в детдом.
- Я сбегу.
- Тебя снова заберут.
- А я снова сбегу!
В конце концов, родня выложила на стол деньги ему на прожитьё и Эдик остался дома. Он ходил в школу, просиживал уроки и шёл домой. Но сначала непременно оправлялся на кладбище. А потом уже добирался до дома и сразу заваливался спать. Резо, видимо, рассказал об этом своей маме, потому что она пришла и сказала: «Собирайся будешь жить у нас!» Но Эдик упёрся. И тогда она взяла с него слово, что он не будет заходит на кладбище каждый день. И Эдик пообещал.
Но постепенно мальчишка всё же приходил в себя. Он стал интересоваться школьными делами, а после школы всё больше времени проводил у Резо. Домой приходил только ночевать. И даже перестал топить печку, спал прямо в верней одежке, укрывшись кучей одеял и старой буркой. Ничего не делал, только хлебные карточки и отоваривал.
Эдик даже не заметил как наступил и прошёл Новый год. Эта зима сорок третьего тоже была холодной и ветренной. Эдику было так тоскливо в пустом доме. Сидеть и знать, что его Марии, его любимой мамы больше нет, что она не придёт. Никогда.
В начале января ему приснилась мама и сказала: «Нельзя так, Эдик! Ты совсем забросил наш дом! И он стоит нетопленный и немытый, как круглый сирота.
И ещё, пообещай мне, что когда тебе будет совсем тяжко – ты уйдёшь жить к родственникам. Не надо их обижать отказом».
Когда Эдик проснулся, сердце у него бешено колотилось. Первым делом он бросился топить печку. Затем прибрал в доме и протёр окна. И ему даже показалось, что старый дом улыбнулся.
Он отправился за хлебом, но когда подошла его очередь, с ужасом обнаружил, что карточек нет. Мальчишка в растерянности рыскал по карманом, но везде было пусто. Без карточек хлеба ему, конечно, не дали. Но продавец сказал: «Ищи! Может быть найдёшь. Многие теряли. Скажите, кто не терял?» В толпе раздалось: «Теряли, теряли. Тебе, мальчик, надо идти в ОРС. Может быть и восстановят, хотя обычно не восстанавливают».
Эдик трижды приходил в ОРС, но всякий раз двери были закрыты на замок. И Эдик перестал ходить. Он немножечко знал сапожное дело, самую малость. В своё время дядя Степан смеха ради научил его пришивать заплатки и наколачивать набойки. А потом в полу шутку полу серьёз добавил, что вдруг пригодится. И ведь он оказался прав. И Эдик решил попробовать. Он вырвал из тетрадки листочки и написал объявления, что вновь открыта сапожная мастерская по адресу Почтовая, 14. И развесил объявления на видных местах.
Эдик перетащил наверх, в комнаты, сапожные инструменты и низенький столик отца, запас кож, подошв и набоек. И стал ждать заказчиков. И ведь заказчики пришли. Они помнили прекрасных мастеров артели «Красный обувщик». Каково же было их удивление, когда они увидели мальчика, прибивающего подмётки на башмаки. Это были старые башмаки Эдика, именно на них он и тренировался.
С первым заказом, поменять подмётки, Эдик справился. И на полученные деньги купил на базаре хлеба. А затем появились следующие заказы. И Эдик приободрился. Теперь у него были деньги на хлеб, а в кладовой запас хурмы и грецких орехов. Этим он и спасался. А некоторые заказчики расплачивались продуктами, кто фасолью, кто кукурузной мукой, тоже неплохо. И лобио можно сварить, и мчади состряпать, хорошо, что мама его этому научила. А однажды какой-то дяденька даже кусочек сыра принёс!
Но в один из дней всё закончилось. Он ушёл на базар за хлебом, а когда вернулся, то обнаружил дома полный кавардак. Замок в дверях был раскурочен, одно из окон выбито, но главное – пропали сапожные инструменты, и кожа, и подмётки, и набойки, и дратва, в общем всё. Мальчишка бухнулся на кушетку и расплакался от бессилия и обиды. Потом он вспомнил мамины слова: «Если будет совсем тяжко – иди к родне».
Эдик собрал котомку и ушёл к родне.
16. По Грузии
Сначала Эдик направился в самое ближнее селение, к маминому дяде Нодару. А Эдику он, стало быть, приходился дедом. Нодар уже был седым стариком, да и его жена ему под стать. Оба их сына воевали. Старики приняли Эдика с радостью. Выслушали о его житье-бытье без мамы и старый Нодар попенял мальчику, что тот сразу же не послушал его и не пошёл жить к ним.
- Да ладно тебе, старый, - оборвала деда Нодара бабушка Сесилия, - ведь пришёл же, и хорошо!
По мере сил Эдик помогал старикам – дров принесёт, воды натаскает, куриц покормит, поможет дедушке Нодару мешок кукурузы на мельницу утащить, а обратно кукурузную муку принести. Козе сена набросает, в хлеву почистит. Молока коза давала мало, и шло оно на приготовление сыра. Бабушка подкопит молока, сквасит и сыр сделает. А сыр, когда мяса нет – первое дело. И хачапури с ним, и просто так, с лобио или с мамалыгой, тоже вкусно. Да, маловато надаивалось, но бабушка Сесилия умудрялась каждый раз выделить Эдику стаканчик свежего козьего молока.
Эдик понимал, что старики отдают ему самое последнее. А чувствовать себя лишним ртом мальчик не хотел. Примерно через неделю он сказал Нодару и Сесилии, что хочет проведывать ещё одних родственников, живущий в соседней деревне. Сначала старики его отговаривали, мол куда он пойдёт один, зима, холодно, ветра страшенные. Но в конце концов Эдику удалось их уломать. Ему положили в котомку еды на дорогу и гостинцев родне, и Эдик отправился ко второму маминому дяде Николозу.
Второй мамин дядюшка был ещё старее, точнее он был даже не дядюшкой, а двоюродным дедом. А Эдику приходился прадедом. Это был крепкий сухой старик, у которого в его восемьдесят лет ещё хватало силы худо-бедно управляться с хозяйством. Здесь его тоже приняли с распростёртыми объятьями. И также как бабушка Сесиль, жена деда Николоза бабушка Нино старалась дать Эдику всё самое лучшее. Эдик тоже помогал как мог, как умел. Старики были довольны. Но Эдик чувствовал, что они тянут его из последних сил. И мальчик решил отправиться дальше. Он ведь не нахлебник. Повторилась та же история, как и у Нодара с Сесилией. Не отпускали, но уломал. И снова отправился в путь с провиантом и гостинцами.
По дороге Эдик наткнулся на четверых парнишек немного старше его. Они пробирались в сторону Гори и оказались попутчиками Эдику. Мальчишки шли по железной дороге. И тут им повезло. На одном из разъездов, когда проходящий в сторону Гори товарняк сделал маленькую остановку, мальчишкам удалось взобраться на платформу. Некоторое время спустя они были в Гори. Страшно хотелось есть. Эдик вытащил свои припасы. Но много ли этого для пятерых голодных ртов! И они отправились на базар.
Народу на базаре было не так уж и много. Примерно одинаково, что покупателей, что торговцев. В основном торговали сушёной хурмой, чурчхелой, изюмом, сухофруктами, кукурузой и кукурузной мукой, грецкими орехами, хлебом и сыром. Торговцами были крестьяне из ближайших деревень, пожилые мужчины, женщины и мальчишки.
- Деньги же нужны, - сказал Эдик мальчишкам, - у меня, ребята, нет ни копейки.
- Не бойся! Еда будет, - заверили его.
Они разделились на две группы и пошли в разные стороны базара. Один из мальчишек их группы подходил к прилавку и деловито приценивался. Второй стоял рядом и рассматривал товар. Тот, который приценивался, брал товар в руки, вертел затем брал другой, говоря, что мол лучше выберет этот. Потом начинал искать по карманам деньги, извинялся, говорил, что забыл дома, а может быть вообще потерял и они отходили от прилавка.
И вдруг Эдик заметил, что второй мальчишка, в тот момент как первый разговаривал с продавцом, вертел большую хурму в руках. Вертел-вертел, потом вроде бы положил её обратно на прилавок, и вдруг оказалось, что засовывает эту хурму в карман. Эдик даже глаза вытаращил. Потом ему стало очень стыдно и он отошёл в сторону. Стоял и не знал, что делать, и мальчишек голодных было жаль. И крестьян тоже, он ведь не раз видел, как даётся им урожай.
Подбежали мальчишки, хвастаясь приоткрыли котомку, там на дне лежало несколько штук сушоной хурмы, маленький круглы хлебец и кусок сыра.
- Живём! – весело сказал один из них, - да ещё те, что-нибудь принесут.Но не успел он договорить, как раздался истошный крик: «Воры! Воры!»
- Беги! – крикнул Эдику второй мальчишка и вместе с приятелем бросился наутёк. И Эдик тоже
