объявили ей о переезде, она равнодушно согласилась.
Фёдор Михайлович и Анастасия Андреевна, закончив последние приготовления к переезду, ждали Наташу в холле, обсуждая дела, которые нужно будет сделать по приезду. Когда Наташа вышла, князя чуть не хватил удар. На дочери было чёрное строгое платье, а на голове чёрная кружевная косынка. Это был траур. Он хотел даже сказать, что носить траур по человеку, который не был Наташе мужем, не совсем правильно. Анастасия Андреевна своевременно сжала его руку, многозначительно посмотрев ему в глаза. Он осёкся. Наташа, словно предчувствуя порыв отца, произнесла ровным, не терпящим возражений тоном:
– Или так, или никак.
Семья в полном молчании вышла из дома.
***
Наташа и отец, взявшись за руки, медленно уходили вдоль по улице. Саша крикнул, чтобы они вернулись, но они почему-то его не слышали. Тогда он побежал, пытаясь их догнать. Но чем быстрее он бежал, тем больше они удалялись. В конце концов, он начал задыхаться…
Дворжецкий с трудом открыл глаза. Его куда-то везли. Высокие борта повозки не позволяли видеть ничего вокруг. Каждая выбоина дороги отдавалась в теле страшной болью. Он мог видеть только верхушки гор. Эти исполинские образования медленно склонялись над ним, пока полностью не закрыли небо. И снова наступила темнота.
Саша пришёл в себя. Нестерпимо болели нога и плечо. Но сознание было чётким и ясным. Он прекрасно помнил бой. Саша огляделся – это была больница. Не госпиталь, а именно больница. Вокруг лежали обычные больные, сновали туда-сюда сёстры, но… Одежда и незнакомый язык говорили, что он точно не в России. Значит, плен? Но почему он не в кандалах и не в тюрьме. Нет охраны. Он ещё раз огляделся, но не нашёл ни одного человека, хоть отдалённо напоминающего военного. Ну, положим, охранять его незачем, он лежачий, но одежда... На нём было чистое больничное бельё, а возле кровати стояли лёгкие туфли с загнутыми носами, на манер турецких.
Ничего не понимая, он решил позвать кого-нибудь из персонала, но подумав, что русская речь здесь будет неуместна, просто махнул рукой проходящей мимо сестре. Реакции никакой. Он попытался ещё раз – результат тот же. Саша понял, он здесь пациент особый. Даже те сёстры, которые ухаживали за ним, делали перевязку и давали лекарства, не проронили ни слова. В полном неведении он пролежал довольно долго. Раны были тяжёлые и заживали медленно. Но сроки своего пребывания в больнице он узнал только через месяц, когда потихоньку начал вставать и выходить на прогулку в больничный сад.
В одну из таких прогулок его окликнули на русском языке и по фамилии. Он удивлённо обернулся и не поверил своим глазам. Это был поручик Хлюстов, с которым он служил на Кавказе, и который без вести пропал в одном из рейдов. Но первое удивление быстро сменилось на непонимание. Поручик был не поручик. На нём была зелёная куртка с красной отделкой, шапка из овчины и широкие белые шаровары, заправленные в чёрные сапоги. Дворжецкий лишь коснулся боевых действий, поэтому познания о форме неприятеля были невелики. Но у него не возникало сомнений, что это форма персидского война, а болтающаяся с боку кривая сабля, что форма перса-офицера. Саша нахмурился, вспомнив разговоры о русских перебежчиках.
– Ну полноте, полноте Дворжецкий. Не надо хмуриться. Я всё-таки вам жизнь спас.
– Интересно, зачем? – хмуро спросил Саша.
– А вот тут как раз никакого секрета. Во-первых, я оплатил вам свой долг. Помните, как вы спасли меня от озверевших абреков? Во-вторых, вы прекрасный воин, а уважаемый Аббас-мирза очень любит доблестных русских солдат. Бывших русских.
– Поверить не могу поручик, или кто вы там теперь?
– Наиб, – вставил Хлюстов.
– Так вот, наиб. Я поверить не могу, что у вас хватает наглости предлагать измену русскому офицеру.
– Дворжецкий, не горячитесь. Здесь не так плохо. Хорошее жалование. Приобретёте себе дом. Даже можете жениться, хоть на христианке, хоть на мусульманке. Правда, во втором случае нужно будет принять ислам.
– Где это – здесь?
– Вы уже месяц здесь и до сих пор не знаете, где вы? Простите, это моё упущение. Надо было прийти раньше. Это город Тавриз. Тут много русских, и относятся к ним вполне сносно, как местные, так и военные. Подумайте бывший капитан, подумайте...
Он лихо развернулся на каблуках и пошёл прочь, насвистывая какую-то мелодию.
Саша обессилено сел на ближайшую скамейку. Одна лишь мысль пульсировала в голове – бежать, как можно быстрей, лишь только он накопит силы для задуманного.
***
Столица действительно повлияла на Наташу. Сам здешний ритм не позволял расслабиться и оставаться ко всему безучастной. И Наташа, с подачи отца, занялась благотворительностью. Постепенно дела и заботы захватили её полностью. Нет, Сашу она не забыла. Эта глухая боль была с ней и днём и ночью. Она часто плакала по ночам в своей комнате. Тихо, обречённо, прижав к сердцу письмо. Единственную ниточку, связывающую её с Сашей. Прошёл год, война с персами победоносно продолжалась. Русские громили неприятеля повсеместно. Столица об этом гудела. Но Наташа старалась избегать этих разговоров. Они приносили ей невыносимую боль. Чтобы как-то отвлечься, она заставляла себя работать всё больше и больше. Многие в столице знали эту красивую молодую женщину, одетую во всё чёрное. Ходили разные домыслы по этому поводу. Но Наташе было всё равно, она не обращала на них никакого внимания.
Она довольно часто возвращалась в свой городок, и первым делом навещала старика Дворжецкого. Тот был сильно болен и совсем не вставал. Ксения, его помощница, снова переехала жить в дом Дворжецких, чтобы круглосуточно быть при старике. Когда приезжала Наташа, Сергей Павлович был несказанно рад. С тех пор как Саша пропал, они многое узнали друг о друге. Сергей Павлович ласково называл её дочкой. А она возвращалась в пустой родительский дом и ревела белугой у себя в комнате. Потом долго сидела, уставившись в темноту, а утром уезжала обратно, чтобы хоть ненадолго забыться в трудах и заботах.
***
В Тавризе наступила зима. Сашины раны затянулись. Его выписали. Но он сильно хромал и без трости обходится не мог. Мысль о побеге накрепко засела в его голове. Но пока он был очень слаб и понимал, что для осуществления задуманного нужно время. Из больницы его забирал Хлюстов. Он привёз его в двухэтажный дом на окраине Тавриза и, оставив на столе большой баул с провизией, молча удалился. В бауле Саша, кроме еды, нашёл простенькую одежду и деньги. Всё это было противно и мерзко, но надо было как-то жить некоторое время, и Саша, скрепя сердце, смирился с данным положением.
Хозяйка дома, молодая женщина по имени Джоха, по-русски не понимала ни слова. Она тихо приносила еду и уходила, не поднимая глаза. Саше надо было как-то реагировать на её доброту, и он потихоньку стал помогать ей по хозяйству. Она не отказывалась, но и не благодарила. Со временем он выучил некоторые слова, и мог, хоть и с трудом, что-то попросить. Или сходить в ближайшую лавку и купить необходимое для жизни.
Ночью, уставившись в потолок, он долго не мог заснуть. Как какой-то нереальный сон он вспоминал произошедшее с ним, перед отъездом на войну. Бал, Наташа и её заплаканные глаза, смотревшие на него с укоризной за то, что обещал писать и обманул. Как она там. Помнит ли его?
Снова наступило лето. Он часто и подолгу гулял, изучая окрестности и разрабатывая ногу. В конце концов прогулки дали результат. Он вполне мог передвигаться без трости, но всё время держал её рядом. Хлюстов появлялся неожиданно. Осматривал дом и долго наблюдал за Дворжецким, оценивая степень его выздоровления. Вот тут трость и пригождалась. Саша усиленно начинал на неё опираться, всем видом показывая, что он ещё ни к чему не готов.
Хлюстов неудовлетворённо цокал языком и исчезал на неопределённое время. Они больше не разговаривали. Лишь однажды тот привёз бумагу и, оставив её на столе, удалился. Это было соглашение на поступление на военную службу с Сашиной фамилией и печатью. Нужно было только поставить подпись. Понятно, что Дворжецкий этого делать не собирался, и тянул время, как только мог. Конечно, он понимал, что терпение Хлюстова не бесконечно. Мало того, для побега Саше нужна была информация, а достать её можно было только, подписав эту проклятую бумагу.
Во время одной из прогулок он познакомился с местным жителем. Звали его Малик. Возрастом он был примерно, как Саша. Они разговорились, если можно так назвать с трудом выговариваемые Сашей слова, постоянное переспрашивание и много, очень много жестов руками, хоть как-то помогающих собеседникам понять друг друга.
Малик гонял небольшой обоз по окрестным деревням, продавая товары из лавки отца. Когда Малик наконец понял о чём его спрашивает русский, то энергично замахал руками. Он повторил одни и те же слова несколько раз – Аракс, много солдат, смерть, война... Саша понял, возвращение будет нелёгким. В сторону фронта, по кратчайшему пути двигаться нельзя, там ждёт верная смерть. Надо было искать другой путь, а это означало только одно. Он должен был поступить на службу к Аббас-мирзе.
***
В столицу пришло лето. Наташа, Анастасия Андреевна и Фёдор Михайлович обедали дома, вместе. Последнее время это было редкостью. К траурному одеянию Наташи родители привыкли, да и в большом городе это не так бросалось в глаза. Тем не менее князя это поддевало, и он, нет-нет, да и напоминал об этом в разных формах. Как бы невзначай.
– Наташа, я слышал, ты встречалась с жёнами офицеров, вернувшихся с Кавказа и Карабага. Как прошла встреча?
– Всё хорошо, папа. Встреча была полезной. Наш фонд поможет некоторым офицерам в восстановлении после службы.
– А как у них настрой? Я к тому, что не смущает их твой строгий вид?
Наташа улыбнулась:
– Папа, я знаю все твои хитрости и прозрачные намёки. Мой вид их не смущает. И даже настраивает на серьёзный лад.
– Ну да, ну да... – Проговорил князь, поняв, что снова натолкнулся на глухую стену, выстроенную дочерью.
Наташа не появлялась на балах и увеселительных мероприятиях, но она часто посещала различные общественные места и организации. К её виду привыкли, слухи сошли на нет, её стали узнавать. А среди молодых барышень появились те, которые начали украшать свои платья вставками из чёрного бархата. А кое-кто из них, даже вставлял в причёски чёрные птичьи перья.
После обеда Анастасия Андреевна подошла к дочери:
– Наташенька, выслушай меня, пожалуйста.
– Да, мама, я тебя слушаю.
– Может быть, папа прав? Ты же не можешь носить траур всю жизнь? Ты молода, нельзя хоронить себя в таком возрасте.
– Я понимаю вас с папой. Да, Саша не был мне мужем, но… – На глазах у девушки выступили слёзы.
Анастасия Андреевна погладила дочку по голове:
– Хорошо, милая. Пусть будет,
