страстях их князей? Подтверждаю — услышанное совпадало с оценками, бытующими на европейских весях. В благодарность бескорыстному рассказчику я восславил Божью справедливость, завсегда творимую ко благу людскому. Однако страждал больше узнать о сегодняшних событиях в обители. Прости Господи, завлекла меня тайна нераскрытого убийства монастырского библиотекаря. Аким, на сколько мог, постарался исчерпать мой интерес.
Он поведал, что новый настоятель поставлен в киновию чуть ли не самим митрополитом Киевским (17). Новоиспеченный иерарх Кирилл видом важен и нелюдим, как и подобает быть человеку сановному и вельми грамотному. Начальник он щепетильный и взыскательный, праздность иноков преследует, суровые епитимьи на ослушников налагает, себя держит в особой строгости, мясного совсем в рот не берет, впрочем, так и заказано православному игумену. Хотя монахи из вредности злорадствуют, что авва Кирилл лаской и покровительством епископа галицкого Мануила не пользуется. Сам же тот владыка чрезмерно заглядывается на Царьград, на вселенского предстоятеля.
И еще любопытно? И епископ, и игумен — оба законного Владимира не жалуют, покорствуют, только страшась преступить наказ Великого князя. Понятно, они люди пришлые: Мануил тот грек понтийский, Кирилл же родом из Чернигова, ранее подвизался в Выдубицком монастыре, оттого и боготворит Киевского Святослава Всеволодича (18). Злые языки сочиняют, мол, соглядатаем от него поставлен на Галич. Оттого или как, но нового настоятеля братия в душе не чтит. Лишь малая часть чернецов ходит к нему на исповедь, большинство отдает предпочтение старым духовникам Евлогию и Парфению — старцам праведным и чистых помыслами. Монастырские прочили в игумены Парфения, самого уважаемого иеромонаха в обители, да не получилось, князья церкви рассудили иначе.
Так-то, на первую поглядку (со слов мальца), в обители тихо и благостно. Правда, он слышал, умные головы кажут о затишье перед грозой. Сколь оно продолжительно, никто не ведает?..
А признаки грядущей бури налицо! Хотя бы взять вчерашнее убийство библиотекаря. Захарию определил начальствовать в скрипторий игумен Кирилл. Да своим ли путем он поставлен-то? Иноки всякое болтают... — парень заговорил загадками. — Возомнил себя библиотекарь выше некуда. Почету требовал, аки второй игумен. Ан не вышло! Господь ли отвел? Страшно и помыслить, чья воля его уничтожила, всякое судачат, а иноки люди бывалые. Ясно одно, Захария сгинул неспроста...
Тут малый замялся, видно, смекнул, что сболтнул лишнего, начал уверять, мол, не послушнического ума ведать сии передряги. Юношеское дело: блюсти устав монашеский, приуготовляя себя к пострижению. Я понял — большего мне от монашка не добиться, и на том спасибо. Расстались мы с послушником Акимом по-приятельски.
Примечания:
1. Рясофоры — пострижение в рясофоры еще не делает монахом, обеты не даны, послушник имеет право покинуть монастырь.
2. Василько — Василько Володаревич (+1124), кн. Теребовльский, ослеплен в 1097 г.
3. Теребовль — город Теребволь в Закарпатье.
4. Киновия — общежительный монастырь.
5. Плинфа — широкий и плоский обожженный кирпич, применявшийся в строительстве X-XIII веков в Византии и на Руси.
6. Владимир Ярославич — Владимир Ярославич (1151-1198), кн. Галицкий (1187-1198).
7. Никола Лях — Николай Краковский, полководец польского короля Казимира.
8. Королевич Андрей — сын короля Венгрии Белы III.
9. Осмомысл — Ярослав Владимиркович Осмомысл (1135-1187), кн. Галицкий.
10. Олег Настасьич — Олег Владимирович (1161-1188) незаконнорожденный сын князя Ярослава Осмомысла.
11. Анастасия — Настасья (+1175) незаконная жена князя Ярослава, сожжена боярами, как колдунья.
12. Ольга — Ольга Юрьевна (+ 1189), жена кн. Ярослава Галицкого.
13. Юрий Суздальский — Юрий Владимирович Долгорукий (ок.1090-1157), кн. Ростовский, Суздальский, вел. кн. Киевский.
14. Роман Волынский — Роман Мстиславович (+ 1205), кн. Волынский и Галицкий.
15. Фридрих Германский — Фридрих I Гогенштауфен (Фридрих Барбаросса) — (ок.1123-1190), император (с 1152) Священной Римской империи.
16. Казимир Ляшский — Казимир II Справедливый (+1194), польский король.
17. Киевский митрополит — Никифор II, митрополит (1183-1198).
18. Святослав Всеволодич — Святослав Всеволодович Черниговский (+1194), кн. Владимиро-Волынский, Новгород-Северский, Черниговский, вел. кн. Киевский.
Глава 2
Где иноки волнуются у церкви, а мудрый старец расставляет все по своим местам
Мне не терпелось поделиться услышанным с Андреем Ростиславичем. Более того, я знал обостренный интерес боярина к распутыванию такого рода загадок, сказывалась пытливость недюжинной натуры, да и немалый опыт княжьего мечника, нажитый на ниве следопыта. Его внутренней потребностью было достижение предельной ясности в любой задаче, он не терпел недомолвок и особливо двоякости. Преднамеренное убийство, без сомнения, пробудит в нем былую страсть к розыску.
Я понимал: в обители полным ходом идет расследование. Интересно, как далеко оно продвинулось, какие выдвинуты версии, кто впал в подозрение? Может статься, кого-то уже уличили? Определенно найдутся и такие, кто намеренно путает нити сыска, направляет по ложному следу? Впрочем, одно несомненно — замять содеянное нельзя. Уж коль простой послушник источается домыслами, то можно представить, какая мешанина царит в головах маститых иноков. Ко всему прочему дело осложнилось присутствием княжьей персоны, наплывом служилого люда. Князь, бесспорно, примется вязать своею рукой, внося еще больше хаоса и неразберихи.
Даже в моей душе разгорелся суетный зуд. Любое, пусть даже самое незначительное происшествие в монастырских стенах бередит умы братии. Оторванные от внешнего мира, лишенные подпитки токов людского коловращения, мы, помещенные в микрокосм обители, за диковинную отраду воспринимаем любое маломальское проявление подлинных людских страстей, пусть даже и грешных, но от того еще более соблазнительных и увлекательных. Инока медом не корми, лишь дай посплетничать да посудачить о мирском, о житейском, о простых вещах, но в силу его пострига уже недоступных для участия в них. Монах что женщина, если та заперта в тереме, то чернец в обители. И если говорят, что женщина вместилище явных и скрытых пороков, порожденных путами семейного затворничества, то как порочны мы, пытающиеся своим отшельничеством пресечь соблазны плоти и лукавого ума?
А сколь радостно молодому, здоровому телом мужчине вырваться за стены обители? Я сам вкусил прелесть оказаться свободным, как птица, вольным, как ветер, быть обязанным лишь самому себе. Меня осудят... Высшая свобода внутри нас — раскрепости свой дух, не позволяй земному подчинить тебя, и тогда ты обретешь высший смысл бытия. Согрешу, но сравню сей удел с уделом булыжника придорожного. Но камень он и есть камень! Я же человек и живу среди людей. И не к лицу мне становиться обрубком безжизненным и слепым, искать просветления только в умственном напряжении. Ибо даже сами слова, которыми мы говорим, греховное семя есть, так как от жизни рождены. Тогда истинные праведники слепоглухонемые, ничего не ведающие? Мир от них закрыт, но это сущая бессмыслица.
С такими своевольными мыслями приблизился я к паперти монастырской церкви. Как и давеча, округ толпились монахи, правда, заметно прибавив числом. Братия была явно взволнована, до меня донеслись обрывки фраз возмущения и недовольства. Я поинтересовался, что происходит? Малюсенький чернец с приплюснутым носиком тонким писклявым голоском пояснил:
— Заявились княжие люди, будь они неладны, угрозой выгнали всех из храма. Не дают братии по-человечески проститься с покойником. Заперли притвор на засов, никого не пускают, велят идти восвояси. Прямой произвол учинили в стенах обители! Стоило объявиться князю, так можно и устав отринуть? Где это, видано: неволить иночество? Ну и порядки пошли, совсем от бога отпали, думают, им все дозволено?
В разговор ввязался чистенький, ухоженный инок:
— Сказывают — осмотр чинят убиенному... Там один видный боярин распоряжается, по обличью чужак, не галицкий. Наши-то господа у венгров моду одеваться взяли. А этот по виду чисто немец или франк, да и речет не по-нашенски. Я так думаю, что он суздальский.
Подступили другие монахи, загалдели все разом:
— От этих суздальских проходу нет, взяли волю везде хозяйничать! Почто им такое право дано?
— Они думают, коль Всеволод(1) первейший князь, так им все с рук сойдет?
— Это еще посмотреть, кто боле велик: Суздаль, али Киев? Суздаль он далеко, а святая София близко!
— У Всеволода, братцы, сила! Кто силен, тот и прав!
— Киев — матерь городов русских, там митрополичий двор, там святой престол Владимиров!
— Это раньше, братья-иноки, из Киева судили-рядили, тепереча удача суздальцам вышла.
— Дураки вы простофили, кабы не Всеволод Юрьевич, не сидеть бы нашему Володьке в Галиче, не быть миру в нашей сторонке.
— Оно то, конечно, так, — согласилось большинство.
— Братия, о чем спор-то? — вмешался почтенного вида старец в овчинной шубейке поверх рясы, осанкой и видом схожий с библейским патриархом. — Главное ведь не под уграми ходим! Хвала Суздалю, что Русь сплачивает, от обидчиков заступает! Кабы не северные князья, не быть Галицкому княжеству. Всяк на Галич зубы точит: и лях, и венгр, и Киев, и Овруч. Суздаль-то, он Русь в руце держит, иначе передрались бы все насмерть давно. А что Киев? Андрей-то Боголюбый неспроста пожог город — не своевольничай супротив старшого. А то, что выгнали вас на паперть, — правильно сделали, чай, розыск идет. И заметьте, — инок воздел длинный перст в небо, — по-серьезному сыск пошел, сразу видно, дока взялся, не чета нашим тиунам судейским, — заключил старик рассудительно.
Серьезные доводы старца вразумили разгоряченных чернецов. Со всех сторон раздались одобрительные возгласы: «Парфений правду глаголет! Чего мы, братия, воду мутим? Чего негодуем, в самом-то деле?»
Черноризцы сникли, для приличия еще чуток посудачили, осаживая гонор самых упертых буянов, и как-то все разом умолкли. Понурясь, помаленьку стали расходиться.
Миротворец по имени Парфений обратил на меня внимание, подступив с нескрываемым интересом, молвил ласково, по-домашнему:
— А ты, отче, откуда взялся? Чего-то не припомню я тебя? В диковинку, видать, наши говоруны? Да ты не бойся, они так болтают, что в ум взбредет. Иноки безвредные, поорут, пошумят, да и опять в разум войдут, — и повторил, любопытствуя. — Откуда идешь, куда путь держишь, иноче?
Мне ничего не оставалось, как откровенно поведать о себе. Повторяться не стану, а постараюсь подробней описать благообразного старца, ибо многое будет связано с ним в моем повествовании.
Годами он далеко перешел за шестой десяток, хотя плотью и не телесен, но его жилистые и крупные руки говорят об особой природной силе. Подобно кряжистому замшелому дубу, старик несгибаем. Но плотская стать не шла в сравнение с исходящей от него аурой духовного величия.
