Германцы

в засеке сотня Багорика легко держала тысячу с небольшим римлян. Укрытые упавшими стволами, поддерживаемые невидимыми стрелками, эта сотня в начале боя нехотя вырубила две сотни штурмовавших завал легионеров. Сама же потеряла десятка три. Как дятлы из дупла, разили германцы бесполезную в тесноте тропы когорту. Кобур кусал в кровь губы - как сковырнуть заслон между ним и Гранием, Гранием, которого рвут медведи. Да еще эти подлые лучники, лупящие без промаха, словно мышей, беззащитных, раскрытых в поножовщине солдат.

Германский клин, перерезав змею, потек, разрастаясь вширь, и стал выдавливать римлян в болото. Стоило солдату в доспехах оступиться с тропы-нитки - он вязнул в тесте, становясь легкой мишенью. Германцы же, прыгая, проваливались в грязь, падали на живот и, вырывая мох и корни, выдергивали себя из бездны. Косориг первый вломился в щель щитов. Оборот топора - дыра  расползлась, стала расти, и вот еще один варвар следом, второй. Щиты повернулись навстречу - справа и сзади сразу зашуршали дротики. Неуклюжая неповоротливая змея проигрывала волкам, вырывающим у нее с боков куски плоти. Обезумевший от бессилия Кобур кинул две сотни в обход - пятьдесят самых первых и рьяных сожрало прожорливое болото, остальных, возвращающихся как попало, передолбили выросшие из-под земли бойцы Дара. Сливающиеся с лесом во мраке воины в шкурах, с обмазанными грязью лицами, невидимые, легко находили палицами тускло блестевшие панцири - те же не видели демонов ночи. Это уже был не бой - истребление. Порванная змея неуклюже водила хвостом, оторванную голову, воя, добивали германцы. Граний, осипший, с пеной у рта, собрал, наконец, остатки авангарда - черепаха закрылась. Руки, дрожа, кое-как держали щиты - коробка спасла и в этот раз. Свист прекратился, вой тоже. Солдат мотало от тяжести в ногах. Один щит пополз в сторону, второй... Римлянин поймал в глаз стрелу. Где-то вдалеке, за спиной, слышался стук топора.
- Солдаты, - глухо в стальной коробке раздался голос Грания, - нам надо пробиться к своим.
- Да, командир, мы долго не выдержим.
Черепаха шаг в шаг посеменила к завалу. То там, то тут из нее выпадали легионеры - она таяла, как снежный ком. С когорты Грания, с шестиста вышедших с лагеря, полсотни кое-как докатились до засеки. Молодой охотник долго выцеливал в почти кромешной темени - глаз резало, застилая слезой. С осью жала стрелы слилась фигура - тетива вякнула. Граний, почти перемахнувший через бревна, замер.
- Командир! - протяжный выдох солдат, закрыли щитами - поздно. Граний, преданный сын Рима, по-детски улыбался с широко распахнутыми глазами, и ему было все равно до криков и суеты живых. В эту ночь германцы неплохо торговали: за девять сотен римлян была отдана сотня сынов Водана, да еще пару лучников неосторожно пропали, свалившись с елей - ничего, их деньги разделят товарищи. Сбоку от тропы нашли тело Левбора - воины на руках понесли куда-то вдаль.

- Командир, пути нет - тропа завалена намертво, с боков - трясина.

Доклад легионера был страшен своей простотой. Отряд из десяти смельчаков, посланный в разведку, наткнулся на прочно закупоренный проход. Крест-накрест сваленные деревья делали совершенно невозможным организованный отход, отходить же без строя значило пропасть задаром. Римляне не спали уже вторые сутки, не снимая неимоверно потяжелевших доспехов, по колено в бурой вонючей воде, валились с ног. Кобур, теперь уже старший, не знал, как спасти восемьсот жизней. Он даже не представлял, как дать измученному войску хотя бы часов пять сна, такого нужного, целебного сна. Без сна - воин не воин, глаз не меток, рука не тверда, и духа как не бывало. А вот германцы, судя по всему, прекрасно спали и ели. И видать, есть тропки в этом кажущемся непроходимом болоте, иначе как объяснить их внезапное появление? « Да, пытать надо лучше было варвара...» - с досадой подумал Кобур. Верни неделю вспять - сам бы замучил гада, пока глаза от боли не выскочили из орбит, до хруста костей затоптал бы изменника. Увы, не повернуть реку, и благородный Граний с полутора когортами остался там, за навалом. Центуриона самого кружило от недосыпа. Хвала Юпитеру, на этой части дороги мало деревьев и у лучников нет крыльев - видать, тоже не вездесущи германцы. И солдаты, прислонившись спинами друг к другу, сморились дремой. Вдруг опять этот надоевший вой с той стороны. Легионеры, как пьяные, шатаясь, поднимались, не соображая, куда шарахаться и с кем воевать, все смолкло. Кобур лично расставил дозоры и сам остался впереди, с часовыми. Зря ты теряешь время, римлянин. Ведь свежие варвары, не уставшие в битве, впереди и позади твоей армии уже готовят насесты для лучников, уже перебрасывают бойцов к засекам, зная, что тебе не миновать их и волей-неволей надо пробиваться. А впрочем, спи спокойно, центурион. Даже без атак германцев один шанс к трем, что выйдете вы без проводника с болот. Слава богам, что дальновидностью ты не наделен, а значит, тешишься призрачной надеждой вернуться домой.  А правда такова. Попытайтесь дороже продать свою жизнь. Только дадут ли коварные германцы радость последней рукопашки или уморят издалека? Что же, такова война, Рим и сам не гнушается средствами. Еще два раза будили солдат дикари  ложной атакой. Тело ломило от скрюченной ночи, ноги окостенели, в башке - мутный дурман. Змея разлагалась, застрявшая в капкане. К Кобуру подошли ветераны:
- Командир, пара-тройка ночей убьет нас - надо идти.
- Куда?
- Вперед - бесполезно, назад - тоже. Но это лучше, чем так.
- Идем назад, - сипло отдал приказ. Войско, пошатываясь, пошло. Размокшая обувь нестерпимо саднила ноги, тоскливая перспектива заунывной смерти желчью ела душу, и даже хотелось услышать германцев и схлестнуться, чтобы поставить точку. Славный был бы конец - напоследок в отчаянном броске развалить пару мерзких бородатых рож. Войско дотопало до засеки. Куда хватало взгляда, тропу перечеркивали стволы и там, вдалеке, раздражая, лишая надежды, стучали топоры. Без приказа передние принялись разгребать завал.
- Они нападут под утро, - неожиданно с уверенностью произнес Кобур. Он сам не понял, откуда, но точно  знал. Готов был кровью расписаться, что завтра все будет кончено.
- Да, мы завязли - и уйти не дадут. Я сам бы не дал  на их месте. Где-то там, - рука указала на стук,  - горлышко кувшина запечатывают. Пока мы продеремся туда, сотня-две варваров врастет меж груды деревьев. Будут и лучники, - головы обреченно повисли. - Узость тропы не даст развернуться – мы погибнем.
Зачем слова, командир, все и так все знают. Все как вчера.
- Нет, - выкрикнул один ветеран. - Пока мы способны драться - нет. Варвары ведь тоже думают, как и ты. Если уж мы обречены, то терять нечего. Пока ты будешь раскидывать завал, две сотни самых выносливых пусть отдыхают. Ночью наудачу, которой почти нет, сотня справа и слева пойдут, огибая тропу, в тыл германцам. Ты же должен к утру с остальными как раз быть там. Да, это шанс из сотни, но кто-то предложит лучше? - ветеран осмотрелся вокруг. Огонек крохотной, с зерно, надежды мелькнул в глазах, вспыхнул и затлел. Ветеран усмехнулся - ему удалось обмануть всех. Да простят тебе боги эту ложь. Ты же лучше всех знаешь, что ничего не выйдет, и все же спасительной хитростью даешь умереть, борясь. И энергичнее задвигались солдаты, и Кобур расправил плечи, и сразу нашлось две сотни отчаянных, которым бездействие хуже смерти. И до скупой, жиденькой слезы захотелось ветерану, чтобы случилось чудо и хотя бы полсотни вырвалось варварам в спину и, озверевшие, вдребезги разнесли дикарей. Те, наверное, жуют лосятину, небрежно смеясь над попавшим в беду орлом.

Аларикс не спал - Верда требовательно заглянула в глаза.
- О чем думаешь?
- Ты же жрица, должна угадать.
- Тебя мне не видно, - призналась она. - Остальные открыты, а ты… Как всегда, о римлянах, - с обидой отвернулась, пряча набежавшую слезу.
- Ты права. Просто сегодня такой день.
- Какой? Расскажи, - встрепенулась Верда.
- Пойми, я воин. И мне иногда противно вести войну так, как ее нужно вести. Я ненавижу римлян, я готов их порвать, но в открытом бою. И в то же самое время я должен беречь своих людей, которые сгодятся позже. Сегодня я замуровал под тысячу на болоте, день, другой - их все равно что нет, они трупы. Мне стоило радоваться бы - но почему-то противно. Они ведь тоже воины.
- А что бы сотворили они, обнаружив племя? - заставила сдвинуть брови вождя.
- Молодец, ты умеешь вернуть сон. Римляне - лишь камешек на дороге, мешающий цели. А у меня - капля слабости.
- Не-е-е-т, мой вождь, - пропела Верда. - Просто ты - благородный воин с чистым сердцем, и даже ненависть не вытеснила честь из твоей души. А чтобы ты спал совсем уж спокойно, пообещай их убить на рассвете. И пусть твои дружинники не глумятся над ранеными, - попросила девушка.
- Я даже немного рискну людьми - они умрут быстро.
Из тебя никудышный политик, Аларикс, в Риме не сделать тебе карьеры. Привыкай воевать по-грязному - иначе будешь разбит. Благородство оставь детям, как добрую сказку. Война - это яд в колодца, блокада городов с умором жителя от голода, подкуп и предательство, если потребуется.

Сотни пошли в обход - змея медленно ползла к германцам. Меняя передних, Кобур к рассвету наткнулся на противника. Сонные лучники запоздало тюкнули стрелами.
- Солдаты! - не обращая внимания на реденький колючий дождь, обратился Кобур. - Повеселитесь в свой последний час во славу Рима, будь он проклят, - и первый ринулся на гору стволов. Солдаты бросились за ним. Пачками гибли дешевые сегодня легионеры - две стрелы за шлем. Равнодушный сенат за сотню переходов отсюда не видел мужества орлят. А где две сотни? Спросите у трясины. И свирепые германцы, признающие только силу, спустя сутки нахлынувшие на обморочных римлян, почти не сопротивлявшихся, старались с удара, без лишних мучений, успокоить. И не было особой радости после боя - смущенно помалкивали, не хвастаясь, как обычно. И даже безбожник-лучник, сам не понявший, зачем,  лениво снес ворона стрелой, севшего на грудь солдата.

Консул Клавдий купался в лучах славы. Самые знатные куртизанки и  матроны, склонив набок кокетливо головы, загадочно-игриво улыбались ему, и в их многообещающих взглядах сквозило любопытство: « Так ли он хорош и щедр на ложе страсти, как на войне?» Солнце вставало и садилось для Клавдия, обрюзгшие сенаторы, кивая, корили завистью в глазах: «Фортуна изменчива, консул» В меру вкусив от блюда тщеславия, он уже собрался отбыть в Испанию, где поджидала любимая и любящая семья, сборы по-военному отняли немного времени. Из окна Клавдий равнодушно смотрел на Рим, когда раб-нубиец, от усердия чуть не расколов лбом мрамор, возвестил о прибытии гостя. Сенатор Юлиан в небрежно распахнутой тоге ( От этой духоты можно сойти с ума!), шаркая сандалиями, важно выпятив пузо, прошествовал к консулу. Поприветствовав друг друга, они уселись в кресла. Глядя на заплывшее тело сенатора, хотелось пустить его в марш-бросок.
- Говорят, ты нас покидаешь, - издалека начал Юлиан.
- Врачи рекомендовали сменить климат. Испания благотворно действует на нервы.
- Что-то не похож ты на больного, - глядя на поджарое тело консула, позавидовал Юлиан. Он был на добрых пятнадцать лет младше, но рядом с