Кажется, в середине прошлого века появились в каждом маломальском городе или даже городишке нашей просторной родины этакие ухоженные дворы, центром композиции которых всегда была круглая цветочная клумба, утыканная петуньями или анютиными глазками, а ближе к осени полыхавшая красно-жёлтым убогим великолепием настурций.
И всегда в самом её центре высился бетонный вазон-креманка, выбеленный обычно гашёной известью. Из недр же этого образчика городской архитектуры и зодчества выстреливали прямо к бледному урбанистическому небу тощие метровые струйки фонтана, рассыпавшиеся на капли, которые, подобно горсти милостыни, снова возвращались в лоно чаши этого великолепия.
С годами фонтаны те пересохли, и их чаши стараниями немногих оставшихся в живых активистов, точнее, - активисток были заполнены землёй, из которой вытарчивали всё те же «чудеса ботаники», что располагались этажом ниже.
Комната, в которой сидела сейчас Лара, похожа была вот на это на всё. И «клумбой» здесь была сама хозяйка, сидевшая прямо на полу в рубиново-красном дорогущем («аш за семь тыщ!») платье. А вокруг неё в художественном беспорядке красовались разбросанные бюстгальтер, смятые колготки телесного абсолютно цвета, альбом с фотографиями, раскрытый где-то в середине, опрокинутый флакон с недорогими душными духами и, почему-то, бутерброд с колбасой, телячьей или даже любительской. У самой же её руки, на которую она опиралась в своём отчаянном сидении, стояли распочатая бутылка водки и фужер для шампанского.
Лицо же Лары очень напоминало тот самый покинуты фонтан, потому что недавно она плакала, а теперь чёрные потоки туши оставили следы ручейков у неё на щеках. Такой грим часто наносят себе на выбеленные лица клоуны в цирке.
Сидела, значит, так Лара, сидела, иногда прикладываясь к фужеру, пополнявшемуся периодически из бутылки, до тех пор, пока в замочной скважине входной двери не зашуршал ключ. Кому же это быть, как не лучшей подруге Лары Нинон – Нинке, короче говоря.
Через мгновение та уже стояла рядом с подругой, сочувственно глядя на последнюю. Лара же на Нинку так и не взглянула, переполненная собственным горем настолько, что даже не замечала изменений в окружавшем её интерьере.
Помолчала Нинка, повздыхала, потом спросила напрямик:
- Выгнала?
Теперь настала очередь для длинного, в несколько тактов вздоха Лары и её реплики:
- Нет, сам ушё-о-о-л!..
Последнее слово стало началом истерического рыдания, в которое материализовалось всё Ларино отчаяние.
- Ну, так и чёрт бы с ним, Лар! На кой хрен он тебе был нужен-то? Пузатый!..
Лара тут же приостановила рыдание, втянула сопли, приведя их в исходное положение, и перебила:
- Не пузатый, а крепе-е-еньк-и-и-й!..
Рыдание вновь взмыло под своды её ставшего одиноким теперь жилища.
- Ладно, пусть крепенький, - тут же согласилась Нинка. – Но лысый же? Лы-ы-ы-сый!
Ответ был молниеносным:
- Не лысый, а с благородными залысинами!..
После этой, исполненной преданности к неверному мужу фразы Лара высморкалась в платок, лежавший у неё на коленях, и продолжила:
- От, Нин, ну, скажи ты мне, чего ему со мною не хватало?.. Еда? Каждый день свежая. В доме чисто, он обстиран: даже носки ему гладила. Ночью? Секс? Да ради бога, сколько угодно, пусть пользуется – муж ведь. Ну и что, что иногда к концу… - Лара чуть замедлила жаркий монолог своего признания, - … процедуры я иногда засыпала. Ему-то было всё равно, потому что сам он всегда после этого отворачивался и начинал сопеть. Иногда даже мне казалось, что засыпал, Нин, он чуть раньше и заканчивал процесс на автопилоте…
- Ну? Вот видишь? Сама же говоришь, что любви-то уже давно нет! Так ведь он ещё и курил по всему дому, а ты терпела и только пепельницы от окурков освобождала!
- И что, что по всему дому! Черчилль однажды сказа-а-ал… - Лара опять взрыднула, - … «все мы рано или поздно бросаем курить, только кому-то это удаётся сделать ещё при жизни» - и-и-и… И он бы бро-о-о-с-и-и-л…
- Ой, Лорка, хватит! От сколько я тебя помню, ты всё время говорила: «Мы с Пусиком… Пусик сказал… Пусик считает…» А тебя-то самой и не было вовсе, растворилась ты в Пусике своём, а он только ноги об тебя не вытирал. С работы возвращался, когда вздумается, и его «много дел накопилось» тебя вполне устраивало. А командировки эти! Ты думаешь, что они – просто так, что ли? Вчера вечером ещё не знал, а с утра собрался и уехал!.. Кроме того, это омерзительное домашнее прозвище! Какой он тебе «Пусик»! Он – Виталий. Виталий Романович, между прочим.
- Нет, Нин, здесь ты категорически не права: Пусику… Виталику, то есть, нравилось, когда я так его называла.
- Да это он просто вид делал, чтобы не обострять с тобой! А на самом деле всё время хотел за это по роже тебя мазнуть!.. А кормила ты его чем? Его уже тошнило от твоего кисло-сладкого жаркого и протёртых супчиков.
- Я ему не только супчики и жаркое делала! Ещё и свекольный сок с лимоном всегда свежий готовила! – уже почти кричала Лара.
- Лорка! Ты правда сумасшедшая или притворяешься? На кой чёрт мужчине твой сок свежевыжатый? Ему мясо давай, ну, или рыбу, на худой конец!
- Ну, ты-то, подруга, откуда знаешь, чего хотелось моему мужу?..
Нинка молчит и злобно сопит какое-то время. Потом, не сдержавшись, выстреливает прямо Ларе в лицо:
- Ты всё-таки дура, Лорка! Виталик тоже мне так говорил. Куда, ты думаешь, он от тебя ушёл?..
- Откуда я знаю! К матери, наверно! Он ей каждый вечер звонил: «Здравствуй, дорогая… Как ты сегодня себя чувствуешь?..»
Хохочет Нинка, блестя прямо Ларе в лицо новыми своими зубами, которые меньше года назад сделала:
- Как же, к маме! Да ко мне он пошёл!! Пришёл и говорит: «Сходи, Нин, к Лорке, посмотри, как она, не наложила ли на себя руки…» И на зубы эти самые новые, почти миллион стоившие, он мне деньги дал. А как ты думала?.. А во время секса со мной, он не засыпает!..
