Может быть, в этом заключается мой просчет?
Отчасти я благодарен жене за так внезапно изменившуюся жизнь. Ведь кто я был – офисный хорек, от которого ровным счетом ничего не зависит. Предел смелости – на дачных посиделках у костра после изрядно выпитого порассуждать, что все вокруг воруют. А сейчас я в обойме тех, кто предпочитает реальные поступки праздной болтовне. Не скрою, я горд, что я в деле. В конце концов, я же хочу, чтобы мой сын жил в здоровой стране. И, в конце концов, кто-то же должен брать на себя изыскания в дерьме. Почему не я?
Ладно, поменьше пафоса. Я все раскопал про контору, где трудилась бухгалтером женушка. Было непросто, первый случай в моей практике, где из нюансов надо было строить версии, а потом безжалостно опровергать их как несоответствующие реальной действительности.
На эту работу ушло три года. Три мучительных года, когда на ежевечерних ужинах (когда Ирка не в командировке в Твери, а я не по служебным делам по городам и весям), надо было разыгрывать лопоухого восторженного дурачка, наконец-то вернувшегося к своей институтской профессии – инженеру-геодезисту водяных скважин.
Легенду для семьи придумала Марья Андреевна, правая рука куратора. Выдала сходу, поговорив со мной минут пятнадцать. Она, конечно, гениальна, эта старая лесба, танцевавшая когда-то в стрип-клубах, верит лишь в дьявола, я в этом не сомневаюсь, она популярно объяснила мне, что самая правдоподобная ложь всего лишь не до конца сказанная правда.
Ирка шлепала ушами про мои многодневные поездки для снабжения живительной влагой страдающего от засухи населения. «Ты только взятки не бери, - шептала мне на ухо в постели. – А то погонят. Ты только нашел работу по душе».
«Не буду, - отвечал я, внутренне хохоча. – Мне и не предлагают».
«НУ, и слава богу, от греха подальше, - лепетала потаскуха. – Не всем же воровать, должны быть в стране честные люди».
На самом деле, я думал только о сыне. Советоваться было не с кем.
«В нашем деле, - сказал мне на первой же встрече куратор, - успешны лишь те, кто избавились от слабых мест. Считай, что мы своего рода секта».
- Здравствуйте, Петр Ефимович!
- Рад видеть, Александр! Что нового за время моего отпуска?
- Определенный прогресс достигнут.
- Наконец-то. Я весь в нетерпении.
- Я, кажется, начинаю понимать, в чем причина заболевания пациента. Если, конечно, его состояние можно назвать заболеванием.
- Любопытно.
- Я назвал пока это состояние – «синдром нереализованного героя». Или «неосуществленного героя». Обычный человек, жил мещанской жизнью среди таких же как он сам мещан. Но при этом в глубине подсознания зрело желание совершать нечто грандиозное, отчего его наградят орденом и позовут на личный прием к президенту.
- Понимаю. Своего рода «эффект Геростата», замешанный на благих пожеланиях. Вероятно, в детстве часто проигрывал в дворовых драках.
- Может быть, хотя он из интеллигентной московской семьи. Но здесь ведь количество не переходит в качество, достаточно было одного случая унижения, и мысль начала подспудно работать в этом направлении.
- Вполне допускаю. Непонятно другое, подобного рода склонность предполагает действие, внутренняя мотивация в том, что личность станет публичной, вызовет интерес, вовсе не обязательно одобрительный. В нашем случае деятельность пациента (как он её придумал и на чем твердо стоит) строго секретна, закрыта от посторонних глаз, о его работе осведомителем не знает даже сын, к которому он относится трепетно. Вся фабула его действий целиком и полностью выдумана, за исключением только попытки убить жену.
- Полагаю, что у пациента гипертрофированное внутреннее тщеславие, для осознания собственного величия ему не требуется чужого мнения. Похоже, болезнь утопила его в собственном «я». Он придумывает поступки свои и других людей, руководствуясь логикой настолько безупречной, что в реальной жизни она просто невозможна. Я предложил ему сделать подробный отчет о деле, которое он считает самим ярким в своей карьере. Он писал несколько дней, исписал две толстые канцелярские тетради. С первой до последней строчки весь текст состоит из одной фразы: «Я это сделал».
Верить нельзя никому, даже сыну. Сыну банально законопатят мозги, папа – сумасшедший, маньяк и прочее. Я люблю сына, но я не могу переселить свои извилины в его голову. Ладно, я очень надеюсь, когда он вырастет, то сумеет понять, что к чему.
В процессе профподготовки Марья Андреевна давала мне читать стенографические отчеты, по сути, исповеди нескольких выдающихся разведчиков, записанные в последние дни перед смертью. Этих отчетов официально не существует, они никогда не будут опубликованы. Это страшные исповеди суперпрофессионалов, которые всегда жили двойной, а иногда тройной жизнью, убивали и доводили людей, часто непосвященных в суть поставленной задачи, до безумия. Они без сожаления бросали любимых женщин и родившихся от них детей сразу после выполнения задания, и больше никогда с ними не встречались. Это люди без имени, без родителей, без биографии, потому что как звали их в начале работе, как звали их родителей, друзей, подруг, кто они на самом деле по национальности и на каком языке стонут от боли, напрочь забыто, чтобы не провалить нелегальную работу. Зачем, для чего, есть ли такая великая цель, которая может оправдать полное растворение в окружающей действительности. Никто из разведчиков даже на пороге ада не захотел дать вразумительный ответ на этот вопрос. У меня тоже, когда я начинаю об этом думать, нещадно болит голова.
Куратор прав. Мы своего рода секта, наша целью бороться со злом, не гнушаясь злыми поступками. И если я, как и многие тайные агенты, не понимаю законов этой борьбы, это не означает, что их нет.
Проснулся от яркого впечатления. Я сижу на берегу речушки, вокруг небольшие холмы, заросшие лесом. Две удочки торчат над водой и солнце в безоблачном небе такое ослепительное, я зажмуриваю глаза и предаюсь сладкому безделью.
В моей палате нет окон. И зеркала нет. Время от времени я провожу пальцами по щетине, чтобы определить, сколько я уже здесь. У меня всегда отвратительно росла борода, поэтому точно понять, недели или месяцы, невозможно.
«Как там, за «бортом»? – спрашиваю я медсестричку Настю.
Она улыбается и, не ответив, уходит. Она возвращается примерно через полчаса и показывает в смартфоне какой-то пейзаж. Мокрый снег с дождем, небо молочно-серого цвета, несколько осин в убранстве желтой листвы.
- Ноябрь, - говорит Настя. – Самое мерзкое время года. Метеослужба уверяет, что через неделю начнутся метели.
Злой доктор вернулся к глюконату. Было бы смешно, если бы не было так больно. Старый добрый советский аспирин на порядок эффективнее, чем все новомодные террафлю. Жаль только, что опытным полигоном для сравнения оказался я.
Но вообще просвет забрезжил, хотя не стоит торопиться с поздравлениями самого себя. Возврат к глюконату это попытка сломать меня. Бегство от страха, который, похоже, я внушаю эскулапам все больше и больше.
Главная проблема злого доктора, как впрочем, и доброго, заключается в том, что они не видят конечной цели. Их ведь научили в мединституте, что лечебная психиатрия это зона туманных предположений и вероятностей с результативностью, близкой к сражению с «ветряными мельницами». Что есть цель? Сделать меня нормальным и не опасным для общества? Что есть нормальный? Снова ходить на работу в офис и на ежегодном корпоративе, нажравшись, называть блядующую жену душечкой и пусечкой?
Доктора в тупике, оба – и злой и добрый. Они не могу построить внятную концепцию причин моего помешательства. Злой доктор явно мальчик не из простых (стали бы так возиться с недавним выпускником института), ему нужна яркая, нестандартная диссертация.
Вот момент истины: несколько шажков, господи, дай мне силы терпеть ночные инъекции глюконата, и милый злой утренний доктор сам предложит реконструкцию попытки убийства жены, и в условиях не больничных, а в условиях свободы, где доктора и охрана будут за ширмой, и у меня будет всего несколько минут на побег. Но они будут – эти чудесные минутки.
- Здравствуйте, Петр Ефимович! Надо посоветоваться.
- Весь во внимании, Александр.
- Мне пришла в голову одна рискованная идея. Помните, я говорил, что пациент живет в своего рода «внутренней эмиграции». Более того, я в этом уже не сомневаюсь, ему в этом состоянии предельно комфортно, у него нет ни малейшего желания выбираться из раковины. Будто он разложил всю последующую жизнь по этапам и точно понимает, что где когда и кому говорить.
- Просто профессор Мориарти, Александр. Но государство не может себе позволить держать его в клинике вечно. Он и так у нас второй месяц. Надо принимать конкретное решение и ставить соответствующий этому решению диагноз. Он ведь не буйный, уже это радует.
- Вот я и предлагаю провести, назовем это так – следственный эксперимент. В квартире, где жил пациент, делаем полную реконструкцию того вечера, когда он пытался убить супругу. Устанавливаем необходимое количество видеокамер, жена пациента будет действовать строго по моим инструкциям. В соседней квартире разместятся охранники, которые придут женщине на помощь, при необходимости. На мой взгляд, вероятность, что он выйдет из своей «раковины» довольно велика.
- Вы говорили с ней?
- Да. Она понимает всю сложность проблемы и, в принципе, не возражает против участия. В надежде, что охранники сработают быстро и профессионально. Повторюсь, в случае необходимости.
- Но мы же не следственные органы, Александр. Моей компетенции как главного врача недостаточно для принятия такого решения. А если пациент, войдя в состояние аффекта, повторит попытку убийства и ваши люди не успеют помешать? Вы представляете себе последствия?
- Я почти не сомневаюсь, что пациент воспользуется этим экспериментом исключительно для попытки бегства. Смерть жены ему сейчас уже не нужна, ему нужно наказание, публичный судебный процесс и так далее. Сбежав, он обратится в контрразведку, газеты, американское посольство, то есть поступит так, как показывают в кинематографе подобного рода истории. Он борец с коррупцией и жертва психиатрического произвола, а не пациент специализированной клиники.
- Не знаю, крайне рискованное предложение, Александр.
- Я готов поговорить с отцом, Петр Ефимович. Чтобы в случае чего он прикрыл эту ситуацию.
- Хорошо. Посоветуйтесь с министром.
Трава прорастает сквозь меня. Она сухая и колючая как кустарник в солончаках. Что-то заупокойное, ночью мне снится, будто я лежу, слегка присыпанный землей, и проклятая трава упорно пробивается через мою несчастную плоть. Мне не страшно, но слезы сами по себе наворачиваются на глазах, я не решаюсь отбросить в сторону простыню и посмотреть вниз. Это делает медсестра Настя, меняется в лице и убегает за доктором.
- Экзема, - констатирует добрый доктор. – Отменить все препараты и на биохимию крови. Как Вы себя чувствуете, Борис?
- Как на жаровне, - я пытаюсь сохранить привычный саркастический тон.
- Не удивительно, - говорит доктор. – Резкий выброс токсинов, ожоговые поражения по всему телу. У Вас раньше не было проблем с печенью?
- Вроде нет, - говорю я. – Выпивал, конечно, но
