тю-тю! Коль мужиков нет, то и войска нет. Даже плохонького скотника с вилами иль рыбачка с неводом — и тех не сыскать. Решили бабы сами в последний бой идти! Взяли они вилы, бредни рыбацкие и пошли! Дошли до Волги-матушки, до той гнилой её заводи, где русалка Мавка живёт, закинули бредни в воду, вилы навострили и ждут. Год ждут, другой, третий… Ждали б они так еще лет десять, но девка Парашка заприметила на другом бережку спокойно сидящую Мавку и расчесывающую свои длинные золотистые волосы!
— Ах, ты зараза окаянная! Нежить, на божью жить непохожая! — матерились бабы на Мавку, грозя ей кулаками да вилами.
Но деваться некуда, осталось лишь одно верное средство — звать на помощь поляницу удалую. И пошли бабы. И позвали. Ну что ж, оторвала поляница свой мощный зад от печи, выползла кое-как из терема, вздохнула тяжко-тяжко, разделась догола и поперлась к реке — русалку Мавку отлавливать. Ходила поляница туда-сюда по бережку, ныряла в воду, выныривала… Но не изловила русалку, та духом бестелесным обернулась и след её простыл! Зато поляница из воды выкинула всех мужиков, молодцов и парубков — ни живых, ни мертвых.
Зарыдали бабы, заплакали над телами своих мужей, сыновей и отцов, да стали кумекать: как род мужичий оживить. А поляница не спеша оделась, обулась и давай одного за другим мужичков за ноги переворачивать — воду из них вытрясывать, те откашливались и оживали. Так она их всех порастрясывала да на ноги поставила. Могучих русских богатырей тоже. Никого не пощадила злыдня Мавка, никто ей в женихи не подошёл.
Ну, а пока народ от горя тяжкого отходил да оживал, поляница удалая надумала Мавку замуж отдать и тем самым успокоить ведьму на веки вечные.
Вылепила поляница из глины фигурку её брата — Купалы, вдохнула в неё жизнь, нашептала на ушко свои приказы заветные, да и выпустила из могучих рук. Побежала фигурка своими ножками, выросла на бегу до добра молодца статного, красивого, румяного, точь-в-точь на Купалу похожего. Назвала его поляница Иваном, одарила гусельками яровчатыми и отправила к гнилой заводи балакать. Сел Иван Купала на бережок, ударил по струнам звонким и запел свою песню призывную:
Ты приди, Кострома, на крутой бережок,
на нём ждёт тя милый дружок,
сто лет ждёт и сто веков
жизнью живёт без снов,
плачет, горюет,
никого не целует!
Ты приди ко мне, Кострома,
как к милому другу жена,
обними, поцелуй
да до смерти замилуй!
Услыхала эту песню злая Мавка, ёкнуло у неё сердечко, вышла она на крутой бережок и кинулась Ивашке в объятия. Схватил лже-Купала русалку и стал сжимать её в крепких объятиях! Сжимал он деву, сжимал, пока совсем не задушил. Обмякла русалка в глиняных руках Ивана и выпустила дух Костромы на волю. Вот так и ушла Кострома в страну мёртвых Навь, а там она встретилась с Купалой. И зажили они там так, как богам положено: по-братски, по-сестрински, без всех этих страстей людского мира.
А на земле Кострому в потусторонний мир очень хорошо проводили. Поляница костёр большущий разожгла, в нем и сожгли тела глиняного Ивана и русалки Мавки. А что эти тела? Как есть — пустышки! Народ от радости через этот костёр прыгать удумал: и мужики прыгали, и бабы, и все вместе. Так до сих пор и прыгают в ночь перед летним праздником «Ивана Купалы». И песни поют заунывные, те что на пение птицы Сирин похожи:
Кострома, Кострома,
ты приди к нам сама!
Сама печь задуй,
сама с детками балуй,
усыпи Егорку,
но не дай ему вольку:
пусть не ходит до ручья, до ручья.
Пожалей нас, Кострома, Кострома!
______________________________________
О том как красавица Ягиня стала бабой Ягой
/ Миф «Велес и его Ягиня» /
Видит бог Велес: по небу в повозке мимо него промчалась красавица богиня. Помчался Велес вдогонку! Не догнал. Стал он расспрашивать кто она и откуда? Узнал и отправился к той девице. Молчали они оба, потому что поняли, что созданы друг для друга на веки вечные. Её величали Ягиня, а в детстве звали Йожкой. Взял Велес невесту, посадил на коня и понеслись они до дома Велеса, где их уже встречала властная мать Велеса — Амелфа Земуновна. Велес сказал: «Вот, матушка, моя жена Ягиня. Благослови нас!»
«Без моего разрешения привез девку в дом, да еще благословения просишь? Не бывать этому!» — повернулась мать и ушла. Но посмотрел Велес на Ягиню и понял, что нашел он жену под стать себе и стал с ней жить.
Вернулся как-то Велес домой, оббежал хоромы, а там пусто. Вышла матушка и говорит, что как уехал муж, так и жена из дому вон. Взревел Велес: «Не могла уйти Ягиня, не сказавшись!»
Он тогда к сестре, и та рассказала страшную правду: «Только ты из дому, так матушка, стала с Ягиней слаще меда, повела она нас с Ягиней в баню. И вот нахлестывает матушка веником Ягиню, а сама что-то приговаривает. Смотрю, лежит Ягиня на полке, а на груди у нее раскаленный камень из каменки. Тут заходят мужики, положили они в деревянную колоду Ягиню, заколотили и кинули в море.»
Стрелой понесся Велес к Сварогу! Собрал Сварог богов, поведал, что рассказал Велес. Боги нашли колоду в море, вытащили, открыли, а там Ягиня лежит, как живая, но не дышит. Бог Хорос дал живой воды Велесу, тот стал вливать её в рот жене. Не оживает Ягиня. И сказала Макошь: «Закон для всех одинаков. Жизнь за жизнь. Она уже в Нави. Кто-то из вас должен добровольно отправиться в мир мёртвых, тогда ее душа может вернуться в тело.»
Велес не раздумывал ни минуты: «Я пойду!»
Как только он это сказал, как потеплело её тело, открыла Ягиня глаза. А Велес почувствовал, как холодеет его тело и руки. Он поцеловал жену и прошептал: «Жди меня, я приду!» — и растаял.
Ну, богам богово, им и на небе хорошо. А наша Ягуся, вся как есть, осталась на грешной земле, да ещё и одна-одинешенька. (Ох, не знала старая мать Велеса, не ведала, какой она приготовила в лице Ягини «подарок» себе, а заодно и всему человечеству.)
Так вот, очнулась богиня Ягиня у брега моря синего, посмотрела по сторонам, поняла, что она не на небе, не в доме своем, а там где смерды живут, сами на себя войной идут. Перевернулось все внутри Ягини от ужаса, зашёл у неё ум за разум, и стала девка диким голосом вопить, к небесам взывать, руки в мольбе вверх тянуть. Но оттуда ни привета ей, ни ответа. Погоревала девка, поплакала год-другой. Но делать нечего, надо как-то жить дальше. И решила она со смердами якшаться потихоньку, супруга милого ожидая.
Зареклась, однако, Ягиня быть Ягиней без мужа своего. Выбрала она себе другое имя на время разлуки. Нареклась Берегинею, дабы сберечь верность свою к богу любимому, другу Велесу.
И жизнь потянулась тонкой струйкой. По селам да по весям она шлялась из года в год, из века в век: дом поставит в сторонке и живет, божий дар свой хоронит, силу-мощь не показывает, знахарством на хлеб насущный зарабатывает. Ну, а где знахарство, там и ворожба прицепится, а за ворожбой и порча с проклятиями вослед увязываются.
— Гнилой тот дом! — говорили люди, — Не стареет девка никак и замуж ни за кого не идет. Уж деды те померли, что отроками ей в любви вечной поклялись. Судачат, что Берегиня — жинка бесовская!
Да уж, оно то верно: не старела дева красная Берегиня. Но и от молвы со временем бывшая богиня уходить научилась: как сорок лет минует, так срывается она с насиженного места и прёт на другое. Но земля то не бесконечна, стали слухи и до заморских стран доходить: мол, ведьма-нестарейка по свету гуляет, целые поселения в пепел-дым оборачивает!
Как прознала Берегиня о сплетнях таких, так пошла она в сырой бор плакать горько-горько. А от слёз разболелась у неё головушка. Запричитала, заохала Берегиня. И тут выходит к ней нежить лесная: призрачный старичок Боли-бошка. Голова и руки у него больше положенного, сам неуклюж, носик востренький, глаза печально-лукавые, а одёжка: рвань в заплатах. Подошёл он ближе и запел свою песенку:
Ой ты, дева краса,
пусть болит голова
у тебя и твоих дочек.
Боли-башка всех заморочит!
Услышала Берегиня про дочек, так зарыдала ещё горше:
Эх ты, дух лесной,
дай несчастной покой.
Нет у меня дочек, нет милого мужа.
Пойду домой да удавлюсь я!
— А не надо далеко ходить, — лукаво прищурился Боли-башка и вытащил из-за пазухи удавочку, накинул он её на шею красавицы и давай душить.
Посинела, почернела Берегиня, глаза закатились, язык вывалился, из глотки то ли хрипы, то ли стоны вырываются. Ан нет, не по своей воле, а неосознанно стало тело молодое за жизнь бороться: потянулись девичьи руки к шее лебединой, вцепились в удавочку ослабили узел. Из последних сил выбралась Берегиня из петли. Очухалась, отдышалась, порозовела, покраснела от злости, схватила веревку из рук нежити и накинула её на шею Боли-башка. Душила она духа лесного, душила, но тот не душится: проскальзывает удавка сквозь шею и всё тут! Ох, устала девушка закидывать петельку на супротивника, присела на пенёк отдохнуть. Вдруг смешно ей стало почему-то, захихикала Берегиня тихонько. В ответ и Боли-башка захихикал (недаром говорят: ровня ровню чует, а почуяв, радуется). Подсел старый нежить к ней поближе и спрашивает:
— Ну давай, рассказывай, дева красная, что там у тебя приключилось?
Выдохнула девка, расслабилась рядом с живой душой и поведала новому другу о том, как жила она беззаботно на синем небе, себя считая самой красивой богиней на свете, а звалась-величалась Ягинею! И как встретила она своего суженого, младого бога Велеса, который привёл её в дом отеческий, к злющей Амелфии Земуновной. Как стали влюблённые жить-супружничать вопреки злой воли свекрови. И как сжила её таки со свету свекровка-чернокровка, а к жизни вернул муж любимый да оставил тут, на земле, одну-одинешеньку, но сам ушёл, а куда — неведомо.
— И поклялась я ждать его до самой смерти! Нареклась другим именем на время ожидания. Кличут меня теперь Берегинею. Но случились на земле грешной со мной беды жуткие: с людьми никак житьё не заладилось, хоть и лечила я их травами да даром божьим, но всё одно, прозвище мне дали «жинка бесовская». И причина то была пустяковая: смерды стареют, мрут, как мухи, а я нет. Вот и гонят меня люди отовсюду, сплетни гнусные распускают. За что они со мной так?
Засмеялся нежить лохматая до колик, покатился по траве-зелене, за живот держится:
— Ой и рассмешила ты меня, девка крашена! Плюнь на них, пойдём со мной жить, я ведь тоже бог вечный, смерть — это всё не про меня. Тому и бывать, беру тебя в жёны. А про Велеса своего забудь, начхал он на тебя! Ну сама посуди, что ему, богу, стоит объявиться прямо здесь и сейчас? Вот то-то и оно — ничего, пустяк: раз и тута!
Выпучила Берегиня страшенные от ужаса глаза на Боли-башка и впервые за семь веков призадумалась: «А и вправду, что ему стоило объявиться? Ничего, пустяк!»
Взметнула тут красавица бровью гордою, раздула ноздри от негодования и вымолвила чуть дыша, на небо глядя:
— Предатель! — а потом взяла Боли-башку за большую руку и сказала. — Ну, веди меня в свой дом лесной, лесное божище, согласна быть твоей я благоверною!
Запрыгал от радости нежить, заклокотал, забулькал от счастья, схватил за белы рученьки деву красную и повел в чащу дикую, в свою избушку на курьих ножках. Идут они по тропинке, хохочут, друг на дружку не нарадуются!
«Эх, Ягиня, Ягиня, что же ты делаешь со своей судьбой? С первым пошла не глядя, со вторым. И с третьим, видимо, тоже пойдешь!» — из-за
