сразу и всех вырежут. На равнине мы им не соперники, как-то вот так, да. Выход лично я, как командир, вижу один. Так что слушай мой приказ, комвзвода. Ты берешь всех, кто сможет идти, ну еще, может, несколько наименее тяжелых - с собой. Собери-ка мне весь личный состав, - обратился он к напряженно слушавшему их сержанту.
Тот побежал вдоль окопов. Взвившийся было при первых словах Николаева, лейтенант тяжело опустился на место.
- Вот так-то правильно. Сообразил? Вы-то и то не факт, что уйдете. Помнишь дорогу, что ниже километра на три снова в горы уходит? Сворачивайте на нее, боевикам в долину надо. Авось пронесет. Ты не о себе сейчас думай, а о них, - кивнул Владимир головой в сторону раненых.
Лейтенант упрямо молчал, гоняя желваки по осунувшимся скулам, когда командир роты сказал о своем решении собравшимся вокруг него солдатам, наступило тяжелое молчание. Капитан обводил взглядом лица этих пацанов, которые стали для него такими родными и близкими. Нахмуренные лица парней были решительны. Никто ничего не сказал, все стояли молча, только еще теснее сплотив свои нестройные ряды. Несколько раненых бойцов, из тех, кто еще мог кое-как передвигаться и держать оружие, потихоньку влились в строй стоящих товарищей. Капитан молчал, мучительно болело сердце, щипало глаза, почему-то пересохло во рту…
- Спасибо вам, ВОИНЫ! - только и смог сказать он. И, стянув с головы пилотку, вытер ставшее вдруг влажным лицо.
Потом Николаев уже спокойно доложил командиру полка о принятом им решении и причинах, побудивших его отдать именно такой приказ. Полковник, сначала взъярившись, притих, а в конце разговора сказал:
- Эх, Володька! Какая же она порой сука, эта жизнь! Я сейчас отдаю команду артбатальону быть на связи только с тобой! Сам давай цели. Это все, чем могу помочь, - тихо закончил он.
Леха уходил молча. На наспех сделанных носилках они уносили троих. Может быть, и хорошо, что остальные раненые были без сознания, иначе Николаев не знал, смог бы он видеть их глаза. Оставшиеся с ним солдаты тоже молча занимали свои укрытия, разговаривали неохотно, в основном делили боезапас. Как-то не очень геройски все это выглядело. Буднично. Устало. Безнадежно. Потухшие враз взгляды, казалось, смотрели куда-то вглубь, в себя.
Капитан вызвал артиллеристов. Там уже знали все. Голос его знакомого, майора Вячеслава Прохорова, звучал негромко. Владимир рассказал ему о своем плане, дал координаты места скопления боевиков и предполагаемого маршрута их продвижения. Но предупредил - огонь только по его команде, чтоб раненые смогли отойти как можно дальше.
- Я понял, Вовка! Постарайся все же…
Тишина длилась еще полчаса. Боевики так и стояли, не делая вроде попыток продвинуться, когда с того склона, на котором раньше располагался взвод Стаса, раздались выстрелы.
- Ну, вот и все! Суки рваные, «мамой клянус»! Нет у вас матерей, уроды! Все, пацаны, воюем! - Быстро нажав клавишу, капитан прокричал: - Славка, начинай! Все! Крой их, блядей!
Снова знакомый шелест снарядов, и тяжелые, рвущие слух разрывы. Выглянув, он увидел, что стоявшие до этого группами боевики рассредоточились и, прижимаясь к стенам ущелья, кинулись вперед. Впрочем, особого выбора у них не было, позади сплошной стеной вставали разрывы. «Эх, чуть ближе бы надо было начать класть», - подосадовал про себя Владимир, но было уже не до того.
Боевики сверху плотно поливали огнем, бежавшие в атаку тоже приближались удивительно быстро. Времени уже не оставалось, только стрелять. Стрелять, стрелять и стрелять! Пока он мог делать это. Вся картинка боя сузилась до сектора, который капитан видел перед собой. Он слышал автоматы солдат. Но это было все, на что он сейчас был способен. Он стрелял!
Уже снова были видны выкаченные в бешеном напряжении глаза ползущих и бегущих по склону бандитов, все заканчивалось слишком быстро. Ну не было у Николаева времени, а может, и опыта, подумать о том, что их могут обойти! Не всемогущий же он, простой капитан Российской армии. Краем сознания Владимир все-таки улавливал, что стихают один за другим автоматы его солдат. Они погибают! Пацаны его третьей роты, простые российские мальчишки, не давшие боевикам возможности нагло обмануть себя. Он гордился ими! Он плакал! Кричал матом, стрелял, уже почти оглохнув и ослепнув от захлестнувшей его боли и ярости. Но все же он нашел, он нашел достойный выход.
Скатившись на дно окопа и отбросив не нужный пока автомат, он снова нажал кнопку вызова. Гудки, казалось, тянутся бесконечно! Он грыз зубами уголок трубки в нетерпении, он плакал уже в голос! Он молил, наверное, Бога, и тот сжалился, услышал!
- Славка! Вызываю огонь на себя! Ты понял друг?! Огонь на себя! Сейчас! Немедленно! Прощай!
Торопливо вставляя в автомат последний рожок, он с надеждой прислушивался. Он торопил летящую смерть. Он желал ее как берсеркер, как воин, для которого за этой высоткой - земли нет!
От тишины страшно болела голова, от той тишины, которой казался наполненным ему сейчас этот стреляющий и взрывающийся мир. Одним движением выбросив свое сильное тело из окопа, он прижался к этой чужой земле – земле, в одночасье ставшей для него клочком Родины.
Он чувствовал, как в страхе дрожит эта земля! Он слился с ней, с этой пропахшей кровью и порохом чужой, но такой родной вдруг землей.
И капитан Николаев - этот не достигший своего тридцатилетнего рубежа офицер Русской Армии - услышал!.. Он услышал даже не шелест подлетающих снарядов, это они так поют, когда проходят мимо, он услышал шорох, он успел понять! И тут земля, в последний раз вздрогнув, взорвалась…
И что из того, что ни он и никто из его солдат так и не узнали, не увидели, как в пламени и грохоте разрывов погиб основной костяк банды? Как торопливо улепетывали обратно в горы чудом оставшиеся в живых «воины Аллаха»… Пусть они не видели, как где-то вдалеке уже остановились и с надеждой прислушиваются к канонаде оставшиеся в живых их друзья… Пусть неведомо им, что подмога была так близка. Что, узнав о положении их роты, весь оставшийся путь десантура проделала бегом. Пусть!
Они ведь были! Они есть! И, даст Бог, они всегда будут - простые офицеры и солдаты нашей армии!
Вы с нами, пацаны…
