место.
Сначала я была просто разочарована. У всех пианино черные, блестящие, а у меня… Коричневого цвета, матовое, просматривается структура дерева…
- Ну, как нравится? – спросила мама.
- Нравится… - почти прошептала я, боясь расплакаться от разочарования.
- Мама, ну ты подумай! – обратилась моя мама к бабушке. – Ей не нравится! Такой инструмент – и не нравится!
- Подожди, – бабушка села рядом со мной. – Ты думала, что чёрное будет, как у всех? Это марка старая и очень известная, они как все не делают. В нашей гимназии, когда я ещё девчонкой была, тоже рояль этой фирмы был. У нас под него уроки танцев проходили. Посмотри, какое оно красивое, как тёмный янтарь… А звук какой! А ещё и не настраивали… А если настроить?
- А можно звук попробовать? – спросила я.
- Ну, попробуй.
Я видела, как мама и бабушка переглянулись и улыбнулись.
Крышка была закрыта на замочек, а к замочку полагался позолоченный ключик, как в сказке про Буратино. Я открыла замочек и на крышке прямо под пюпитром, над черными и белыми клавишами, увидела позолоченные выпуклые металлические буквы ZIMMERMAN. Тронула чёрную клавишу – си-бемоль, сиреневую… Неожиданно сильный и чистый звук поплыл над комнатой. Я тронула ещё одну клавишу, потом ещё…
- Ну, всё, не надо больше, - сказала бабушка. – Вот настройщик придёт, тогда. А то испортишь ещё, ещё больше расстроишь…
И мама сказала:
- Я завтра позвоню Марии Алексеевне. Она подскажет, где найти хорошего настройщика.
Настройщик пришёл без меня, я была в школе. Бабушка потом с удовольствием рассказывала о его визите. « Пришёл молодой такой, но, чувствуется, опытный. Долго пианино разглядывал, хвалил, мол, инструмент замечательный! Настраивал тоже долго, говорит, что сильно расстроилось при перевозке. Потом долго играл, проверял звук. Он сам-то пианист по образованию… А потом и говорит, мол, продайте мне, зачем девочке такой инструмент? А я вам подержанный хороший подберу… Ну, говорю, нет! Как я у неё теперь его отберу? Она уж его полюбила. А он и говорит – вы же не игрушку у рёбенка отнимаете. А я ему – да может ещё больше, чем игрушку-то! Так и не согласилась!»
Даже Мария Алексеевна приходила посмотреть на моё пианино. Она сразу открыла крышку, и пальцы её быстро пробежали по клавиатуре:
- Ой, какой звук! Чистый, сильный…
Она сыграла несколько отрывков из музыкальных пьес, а потом сказала, с сожалением закрывая крышку:
- Та бы и поселилась у вас…
- Так и живите, Мария Алексеевна, - пошутила мама.
- Да я бы и рада, - засмеялась Мария Алексеевна, - Только поселюсь со всем табором!
Мы знали, что у Марии Алексеевны семья – муж, мама и две маленькие дочки.
А вот долги за пианино моя мама раздавала ещё очень долго…
…На верхней крышке пианино лежали мои, уже изрядно потрёпанные, ноты. Какие-то их них я покупала сама в «Музыке», какие-то подарила Мария Алексеевна, но кое-что нужно было отнести в музыкальную школу, в библиотеку. Я взяла лежащий сверху сборник, и открыла его наугад на первой попавшейся странице. Жюль Массне, «Элегия»… Как давно я играла «Элегию», ещё в пятом классе! Сначала мне было очень сложно, ведь там вся мелодия приходится на левую руку, а аккомпанемент на правую. Это было для меня впервые, необычно и интересно. А потом… Потом я просто влюбилась в эту красивую, нежную и грустную мелодию. И надо же было мне именно в этой пьесе, на годовом отчётном концерте в школе сделать ошибку…
Я сбилась. Ужас мой был так велик, что я даже не остановилась и не исправила эту ошибку, а что-то присочинила своё, как-то выкрутилась и вышла снова на нужную мелодию.
Уже потом, держась за виски, Мария Алексеевна говорила, обращаясь ко мне:
- Что ты играла? Не знаю! Массне этого не сочинял, ты понимаешь? Ну, родители, гости не заметили, но комиссия-то? Как они тебе ещё «четвёрку» поставили, я удивляюсь!
Потом устало сказала, обращаясь ко всем нам:
- Готовьтесь лучше. Помнить должна не только голова, но и руки. Чтобы ночью разбудили, а вы без ошибок сыграли. А вот если ошиблись, всё-таки ошиблись, то… поступать нужно так, как Лена поступила. Чтобы никто, ни один человек, не заметил вашей ошибки. Не расстраивайся. Ошибки у всех бывают, даже у известных пианистов. Ты молодец, нашлась, всё правильно сделала…
… Я медленно закрыла нотный сборник и положила его на стопку других нот. Больше он мне не понадобится. Никогда… А «Элегию» я и без нот помню теперь так, как говорила Мария Алексеевна – разбуди ночью.
Крышку пианино тоже уже нагрело солнышко, она была тёплой. Я подняла крышку, присела на стул и осторожно коснулась клавиш… Сильные, нежные звуки грустной мелодии проникли через прикрытые двери на кухню к бабушке, вырвались в открытое окно, поднялись к самому небу. Я никогда так не играла, никогда. Я не смогу так больше сыграть. Прощай, прощай… Слёзы капали на руки, на белые и чёрные клавиши любимого пианино. Прощай… Больше не будет экзаменов, занятий хора, отчётных концертов. Прощай… Не будет сольфеджио, никогда не будет музлитературы, не будет ансамблей со скрипачами. Прощай, «музыкалка»… Прощай, прощай, моё детство…
Растаял последний звук, но я сидела, не поднимая головы и даже не вытирая мокрых щёк.
Со стороны дверей раздался лёгкий шорох. Бабушка! Когда она пришла, сколько времени уже стоит тут?
- Бабушка, - сказала я с тихим отчаянием, - бабушка…
- Ничего, - негромко сказала бабушка, - ничего. Всё у тебя ещё впереди…
И, вдруг, помолчав, горестно спросила:
- В магазин-то сходишь? Или самой уж идти?
Я вскочила, решительно вытерла слёзы и чмокнула бабушку в морщинистую щёку. Схватила сетчатую «авоську» и потёртый бабушкин кошелёк и выскочила в пустое и гулкое парадное. Всё впереди! Я неслась по лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, и прохладная тишина парадного сразу наполнилось шумом и грохотом. На площадке третьего этажа я подпрыгнула и выглянула в широкое арочного типа окно. Наташка так и сидела на скамейке со своей куклой. Нет, Наташка… Не жди меня. Я больше не буду играть с тобой в куклы. Оказывается, я выросла…
Тугие двери парадного распахнулись, я зажмурилась от яркого солнечного света и улыбнулась. Впереди целое лето! Впереди целая прекрасная жизнь! Всё, всё у меня ещё будет!
Ведь всё ещё впереди…
