озарившей догадку...
Прозрачный день опять. Это редкость. На густо заросшей дремучим лесом горе-радуге на горизонте вырисовывается каждое дерево; наверное, и каждая ветка, если б он лучше видел, если б очки были сообразные. Гора-радуга. Он так её прозвал. Форма. Почти идеальная дуга. Ра. Городок плавно восходит к вершине, но обрывается ещё на невысоком подъёме, выше лежат косые поля с тёмными пятнами-островками того же леса, из которого, уже изрядно высоко над городом, выглядывают смещённо составленные относительно друг друга семиэтажные корпуса курортной клиники - воздухолечебница, так сказать. Внизу, в городе, не так уж приятно вдыхать окружающее пространство бензиновых выхлопов - какой там курорт! - а вон, пожалуйста, чётко обозначен ориентир - царство свежего воздуха... Раз в год, быть может, поднимешься туда. А то и реже. Паломников там беспрерывно много: по номерам автомашин определяется удивительный факт - чуть ли не вся Германия съезжается сюда. Вернее - туда. Да. Ибо там - не тут. Хоть и видно отсюда то.
Они движимы инстинктом - дегенераты, отпрыски дегенератов: распознают полноценных, способных мальчиков и причиняют им боль, унижают подло, бьют остервенело, пока есть возможность унижать и бить: в школе, на улице, во дворе... А то ведь потом способные мальчики станут взрослыми и будут жить интереснее, лучше дураков, окажутся в иной среде, для дураков недосягаемой, и тогда их уже не достать, не поколотить (ну, разве изредка)... Поэтому сейчас, сейчас как можно сильнее и чаще унижать их и бить, чтобы не так уж им было и хорошо в тех уютных сферах, омрачить их элитарное грядущее, отравить надолго, желательно навсегда - сделать их больными, дабы не так уж вкушалось ими иное, недоступное дуракам, бытие, а ещё лучше - сломать необратимо, чтобы никогда они не очухались, а ещё, ещё лучше - уничтожить совсем, чтобы вовсе не добрались они до светлого взрослого будущего, чтобы не стали лучше дураков!
В Испании за целую неделю ему повстречалось совсем мало красивых женщин, если совсем честно - совсем не повстречалось. Здесь нет прелестных лиц, - поражался он, но предположил, что где-то они и тут есть, вспоминая на всякий случай обворожительное лицо испанской актрисы Паз Вега... Впрочем, поскольку заглядываться было не на кого, он заглядывался на фасады, на контуры зданий...
Ещё самое первое время в Германии ему пришлось обратить внимание на большой процент некрасивых женщин, но сие наблюдение относилось скорее к среднему, условно определяя, возрасту. Среди юного поколения он и тогда отметил не редкость привлекательных лиц, а уж позже, к его поистине физическому удовлетворению, констатировал наличие множества очаровательных девочек.
Или вот, наблюдения в Риме... Восхитительные «тевтоночки» со своими родителями - на улицах, в гостинице... В лифте стояли вместе, тесно; к волосам девочки лет 11-ти приклеилось пёрышко, и он не выдержал, сдул его - не резко, ласково. Пёрышко слетело, но девочка, не заметив этого, удивлённо посмотрела на него, не зная причины его фривольности... Потом перевела вопрошающие глазёнки на папу, и тот улыбнулся ей успокаивающе: мол, всё в порядке - он-то видел, зачем было это дуновение. Обменялись несколькими фразами. Девочка узнала про пёрышко... Почему такое запоминается на всю жизнь?
...Импозантная помпезная Гран-Виа. Сервантес в виде двух неразлучных чеховских фигур, толстой и тонкой - самых главных в Мадриде и во всей Эспанья. ТонКий Ход - роман о великом шахматисте... Или я что-то путаю? Донде эстан лос-сервисос?
Толедо раскаляет растения до испарения, камни как бесформенные кирпичи из печи. Всё желтое или уже красное. Как и флаг испанский - точь в точь. Красная земля, особенно сверху, с реактивно ревущей «Иберии», когда внизу нет облаков, а в ушах, к сожалению, нет затычек, то бишь пробочек - сидел как назло прямо напротив двигателя, то бишь турбины, ну и место досталось... Так вот, отнюдь не лёд в Толедо. Порыжевший кустарник, мимолётно когда-то зелёный, наверно. Воздух вьётся, колеблется, расплывается; если идти быстро - не охлаждает, обдаёт жаром. Сиеста. Полдень. Где же тень?.. И где же ветер?.. Когда же вечер прогонит этот день на сковороде... Не день, а сковородень. В то лето в Толедо.
Навстречу морю и наискось в небо взмывал самолёт, покинувший Барселону. Как внезапно навалилось впереди море, как быстро всё внизу стало тёмно-синим мерцающим, белые острые палочки рассекали синее, обрамляясь пеной. И так - до Лазурного Берега. Ясность. Континент. Постепенствуют горы. Парим над горами. Французские Альпы. Затем швейцарские... Царские! Озёра... на дне. В узкой чаше.
А в Дюссельдорфе была гроза, когда снижались. Прорезали опасную молниеносную темень. А вышли - это после Толедо-то! - в озябший воздух. Холодина собачья. Как язык германцев.
Периодами затягивается «всё это», отступает - может быть, для того, чтобы посильно-выносимо оставалось жить. Будто и забывается... нет, прячется словно где-то. Будто даже и не было всего этого... Как странно. Можно пить чай по вечерам и не особенно тосковать. Можно благодушно смотреть телевизор, сидя на мирном уютном диване. Можно гулять и даже путешествовать, с интересом глядя вокруг, забывая страшное. Любоваться чем-то, кем-то. Желать, вожделеть... Будто и не ломали тебя, не истязали, не стремились стереть с лица земли... Так, всколыхнёт, конечно, время от времени, обожжёт ужасом и недоумением: зачем... за что... как же они могли... могут... как способны на это...??? Они. Эти пресловутые ОНИ. Не дают покоя. Не дают жить. Ни тогда - действием, ни сейчас - воспоминанием. И опять - действием... Нет-нет, лучше не вспом... не замеч... ! Лучше не... ...
Сосланные в Среднюю Азию, Казахстан, Сибирь... Многие тысячи загубленных по дороге и «на местах»... В Таджикистане и Узбекистане дети полгода не учились. Учебный год начинался в январе - до лета. В остальное время - собирали хлопок, вместе со взрослыми. До изнеможения. Пили непрозрачную воду из арыков, которую пил также и скот. Выкапывали ямы, «хаузы», туда напускалась вода по арыкам из реки, находившейся за много километров. Вода в арыках была настолько грязной, что они быстро заплывали илом и песком, поэтому их приходилось очищать ежегодно. Эту работу выполняли женщины - лопатами. Требовалось четыре месяца, чтобы очистить арыки на всём протяжении до реки - за эти месяцы свежая вода не поступала. Вода в «хаузах» загнивала, зарастала камышом. Но пить надо было - черпали до последней лужицы, процеживали через марлю. В этой воде кишела всякая живность, полно было личинок комаров... Свирепствовала малярия. Старикам хинин не давали, те умирали повально. Хинин получали лишь каторжане колхозного труда...
В домах - ни электричества, ни удобств. На рассвете прискакивали надсмотрщики, кое-кто в орденах, щёлкали плетьми, сгоняли подкомендатурных в тесную группу и - вкалывать... Каждый метил свои мешки, в которые собирался хлопок - с рассвета дотемна. На подводах эти мешки вывозились на специальную площадку для взвешивания. После работы каждый шёл на эту площадку и рылся в потёмках, при расплывчатом свете фонаря, в горе мешков, отыскивая свои. Если при взвешивании оказывалось, что «норма» не выполнена, этих людей возвращали в поле, светили трактором в грядки, заставляли добирать «положенное». Ни выходных, ни праздников - круглый год. Когда заканчивался хлопок, то собирали курак - нераскрывшиеся коробочки хлопка. Это было осенью и зимой, когда в тех краях шли дожди. Потом корчевали старые кусты хлопка, начиналась посевная и - всё сызнова: мотыжить, поливать, бороться с вредителями и - опять собирать... И так - годами. Годами... Покидать колхоз запрещалось - даже в соседнее, за три километра, село, нельзя было сунуться... После 1953-го стало немножко «свободнее», можно было ходить (ездить не на чем) в соседние сёла и в районный центр, за 12 километров... Мама ещё маленькой девочкой попала туда со своей матерью и другими родственниками... Вахшская долина. Пяндж. Тигровая балка. Совсем недалеко от афганской границы... Как-то выжили... Как-то. В 1956-м отменили комендатуру. Уцелевшие стали разъезжаться. Когда покидали колхоз, там всё ещё не было ни электричества, ни водопровода... Уезжали кто куда, но лишь куда дозволено... И там тоже, знаете, был не парадиз...
Ну-ка, рабства патриоты, покажите свою морду, панегирик прохрипите героической державе, лексиконом вашим злобным заклеймите вражью нечисть!
...От потроганного неверящими руками и глазами Колизея до прикосновений к всё никак НЕ падающей непостижимой башне в Пизе, описывая круги вокруг флорентийского чуда Санта-Мария-дель-Фьоре, бродя по прелестной знойной Вероне, балдея в жемчужной Генуе, шалея от фантастики миланской Пьяцца-дель-Дуомо, млея от тихой гармонии Падуи, где автобус остановился, хотя ни остановки, ни перекрёстка, ни светофора там не было, а просто шофёр не хотел мешать тебе сделать снимок, и ты ведь не препятствовал его проезду – стоял на тротуаре, но он затормозил, встал... а ты сначала даже не догадался, что он остановился из-за тебя, ибо подъезжал он сзади, и твоя спина осталась невнимательной... и кто бы мог подумать... кто бы мог подумать!.. А ты щёлкнул, повернулся лицом к автобусу и пошёл, пошёл... Автобус, уже позади тебя, поехал... Молния догадки потрясла твой мозг, ты обернулся и разинул рот... Потом помахал в знак благодарности, но водитель уж наверняка этого не увидел в зеркале... Ты сделался больным от такой своей рассеянности, день был испорчен...
Ах, полноте! Не кручинься – ведь есть, наконец, Венец... и Я!
Какая всё-таки невероятная перемена в нашей с вами биографии, вырвавшиеся из советского штрафлагеря больные искалеченные затравленные одурманенные озлобленные люди.
Уберёгся, думал, от армии. Да и куда - с таким-то зрением и ещё кое-чем... А тут - повестка. И - всё. Никаких доводов. Бесполезно трясти перед их взором волчьим своим волчьим билетом, где ясно пропечатано, что не может, не может он служить!.. Может, может! - отбирая билет волчий и выдавая человечий (всё, как у людей) - новенький, незапятнанный, - лыбились серые хари офицерьи. Офицерберы. И вот - загребли; погрузили; отправили. В самый смрад и яд - химический, красноуральский, нижнетагильский... Гигантские буквы бездарного лозунга при въезде в отравленный Нижний Тагил: УРАЛ - ОПОРНЫЙ КРАЙ ДЕРЖАВЫ! ... «Опорный край». Хм. «Держава». Н-да.
Вырваться. Удалиться от них подальше.
Сменить географию. Увы, не биографию.
...Кругом щёлкает, щебечет лесное очарованье, и ещё другие, неведомые звуки рождает оно. Ступни погружаются во влажную мохнатость, шуршат в ней, переставляясь, перебираясь. Шершавая растрескавшаяся коричневая короста коры кривого ствола манит потрогать её, ощутить ладонями бугорки её и корявости, ощупать их чувствительными подушечками пальцев, застыть на несколько долгих мгновений, вдыхать многотерпкий настой мха, трав, листьев, коры, почвы, тысячелетий... слышать шаги прошедших уже, проходящих сейчас, пройдущих потом. Увидеть их там, где теперь ты, а себя заметить вон там и ещё там... Это после, но тогда уже будущее свершилось, состоялось. Кто-то пройдёт в будущем, для него настоящем, и уже - прошлом. Шаг - миг... Уже прошедший шаг-миг. Проводи грядущее мгновенье
