движение воздуха через глотку и не поймешь, где вдох, а где выдох. Да и высота дает себя знать! 4300 м. однако! Проскочили основное камнеопасное место спуска и бежим по вершине дугообразного отрога пика Москва. Внизу совсем темно. Там, где-то в долине, лагерь.
Но вот и у нас уже темно. Включили фонарики и уже по памяти осторожно идем на звук ручья. Решили еще немного пройти, найти приличные валуны и залечь между ними до утра. А то так и гробануться можно. На нас плывет облако и проплывает прямо через нас.
Еще немного прошли, так как здесь было не совсем комфортное место для ночлега, тем более мы были без палатки. Вдруг раздался лай собак. Мы видим, как на нас прямо из облака в свете наших фонарей выскакивают три громадных собаки – волкодавы. Кажется светлой масти. Мы быстро стали спина к спине. В левой руке – фонарик, в правой держим – ледоруб. И начали мы отмахиваться ледорубами и кричать. Кричали, наверно, что-то страшное, так как собаки перестали на нас нападать, а только молча ходили по кругу вокруг нас, оскалив морды. Мы тоже замолчали. Во, влипли в романтику! И надолго нас хватит так вот стоять? И сколько они еще будут ходить по кругу? Правда, в этом что-то было и хорошее. Раз здесь собаки, то где-то должны быть люди. Надо только, чтобы они пришли во время. И, действительно, и часу не прошло, как показался пастух. Он вначале долго стоял, прислушивался, приглядывался к нам, а собаки ускорили свой бег вокруг нас и стали громче порыкивать и гавкать, поглядывая иногда в сторону пастуха. Мы их отсвечивали фонарями и слегка махали ледорубами для профилактики.
Потом пастух отозвал собак и они, недовольно рыча, ушли от нас. Начались переговоры. Он говорил по – киргизки, а мы по – нашему, но, в конце концов, мы поняли друг друга и он позвал нас за собой. Мы шли за ним, а собаки бежали сбоку и порыкивали слегка. Вот заразы! Спускались минут 30 – 40, темно же. Наконец подошли к отаре. Пастух был один без напарника с четырьмя сотнями овец.
На небольшой площадке, огороженной с трех сторон камнями с метр высотой, лежала кошма, кусок бурки и тлел небольшой костерок. Киргиз сразу включил транзистор, решив, что раз мы городские, то без этого шума нам не житье, и поставил на огонь чайник. Собаки отошли в темноту.
Мы сидели на кошме, вытянув ноги, опираясь на локти, и безучастно смотрели в небо. Оно было рядом. Черное. С огромными звездами. Нам было хорошо! Киргиз дотронулся до плеча и предложил пиалу с чаем. Выпили. Как-то ожили, взбодрились немножко. Стали оглядываться вокруг. Пламя костра выхватывало испуганные глаза овец, которые сплошной серой массой окружали нас. Где-то рядом шумел ручей. Хозяин наш сказал, чтоб мы устраивались на кошме у костра, а сам ушел к овцам. Я даже не заметил, как заснул, но, наверно, сразу.
18.08. Утром, лучше сказать ночью, нас разбудил пастух. Раздули костер, вскипятили чайник и, попивая из пиал чай, съели по банке сгущенки. Пастух все это время молча сидел в стороне и как-то серьезно смотрел на нас. Его старое лицо светилось добротой и восточной мудростью. На нем был старый цветной халат, а поверх него накинута бурка. Так как на площадке с трудом помещались мы вдвоем, то спросили, где же он ночевал.
- А там! С овцами!– кивнул он головой в сторону отары.
- Как это там? Где?
- А я забираюсь в середину стада, заматываюсь в бурку и ложусь.
-А как же овцы! Они же затопчут!
-А - а! Нет! Они меня охраняют и согревают, - сказал пастух с улыбкой.
Нам стало как-то неудобно, что мы вроде согнали старика с кошмы от костра. Но он нас успокоил и сказал, что всегда так делает, когда холодно. Уже начало сереть. Горячо поблагодарив старика, мы быстро собрались и побежали вниз. Тропа уже хорошо просматривалась и была нам знакома. Ледорубы наизготовку и снова бегом вниз. Через час с небольшим мы были уже в лагере. Наши только просыпались. Мы объяснили, что с группой и где они. Аля (это наш врач) померила давление и пульс. Все в порядке! Поели, что осталось у них с вечера, и залегли спать. К вечеру пришла группа. Замкнулось еще одно кольцо. И кажется удачно!
До нас дошли подробности о трагедии на озере Искандер – Куль. Там лагерь альпинистов находится на противоположной стороне от подъездной дороги к озеру. И поэтому, чтобы сократить путь часто и людей и продукты они подбрасывают лодкой. Так быстрее и интереснее. В тот раз в лодке были продукты и несколько альпинистов. Человек 4 или 5. Лодка отчалила и где-то у середины озера обнаружилась течь. Повернули они к берегу, но не доплыли метров 200, как лодка затонула. Кто сбросил с себя одежду, кто так поплыл.
Но вода в озере холодная и все ребята утонули. Те, кто был в пуховках, остались на плаву. От переохлаждения в ледяной воде они погибли. Их тела потом прибило волной к берегу. Как потом мы узнали, большинство из них были у нас на спевке, когда мы были там с ночевкой в начале наших странствий. И не верилось, что такие веселые и сильные ребята могут так вот погибнуть. Их лица, их смех и шутки все еще в нашей памяти, а их уже нет. Трудно воспринимается смерть в этом возрасте. Это как-то все противоестественно и дико.
Уже сентябрь. Наш лагерь перебазируется в новый район. У меня кончилось отпущенное мне время. Где-то заждалась меня работа. Не хочется уходить, но ничего не поделаешь, прощаемся и после завтрака я ухожу вниз. По карте два дня пути до ближайшего населенного пункта, а оттуда уже что-то едет. Шел быстро. Во – первых вниз и налегке. Правда, не совсем, так как нес с собой килограмм пять мумие - сырца. Во – вторых, так как был без палатки, то чем ниже, тем теплее будет ночлег.
В полдень я подошел к стоянке топографов. Все они были на маршруте, и в большой кухонной палатке была только стряпуха лет под 40. . Здорово все-таки они устроились – газовые баллоны, плиты. Поговорили о жизни. Кто, где, что, когда и о разном другом. Она накормила меня настоящим украинским борщом и картошкой с мясом. Запил все это компотом, попрощался и пошел дальше.
Тропа уже расширилась в дорогу так, что два ишака рядом смогут пройти. Так как в горах быстро темнеет, я заранее стал искать место для ночлега. В камнебезопасном месте я нашел небольшую площадку. Положил подстилку, шмотки разные, чтоб помягче мне было, а сверху спальник. Развел костерок и вскипятил чай. Съел банку сазана, запил чаем и после обряда омовения и вечерней молитвы – ведь Восток все-таки – залез в спальник.
Небо быстро темнело и как бы приближалось, высвечивая громадными звездами. Стало прохладнее и тише. Только вода шумела в реке, да и то к ее шуму так привыкаешь, что не слышишь. Спать что-то не хотелось. Лег на бок. Тихо. Кругом никого. Только я, камни и звезды. Где-то застучали осыпавшиеся сверху камни. Что это? Или кто это? Наверно, просто камни посыпались. Глаза почти закрываются. Тишина. Даже не слышно, как рядом речка шумит. Вдруг, послышались какие-то шорохи в кустах. Где-то рядом. Что-то вроде потрескивает. Нет, как будто сидит в кустах кто-то или стоит и переминается с ноги на ногу. И ждет! Чего ждет? Опять тихо. Повернулся на другой бок и закрыл глаза, чтоб не видеть звезды, а думать только о них пока не засну. Снова послышались какие-то шорохи. Засну, а они мне ночью нос отгрызут. Вот гады! А если это змея? Они на тепло чувствительны. Приползет зараза и тяпнет!
Приподнялся на локте и вглядываюсь в темноту. Ничего не видно. Чернильная темнота! А вверху только звезды ярко сияют! А вообще, чего я боюсь? Барсы так вниз не опускаются, шакалов здесь нет, змеи заползают в палатку или спальник, если там долго никого не было. А если? А вдруг?…Нет! Это был не страх. А просто проснулась в моей душе какая-то древнекаменная, первобытная настороженность…Так наверное настороженно засыпали наши предки в пещерах или у костра.
Проснулся я, когда солнце уже серебрило верхушки близлежащих вершин. Кругом было тихо и хорошо. Все волнения ночи воспринимаются как сон. Развел костер, позавтракал и через час я уже шел с рюкзаком. Пока было прохладно, и была тень, идти было приятно, но к полудню жара усилилась, тени почти исчезли, и стало невыносимо жарко. Я залез в тень ближайших кустов и провалялся там часов до 4 – х дня, а заодно и перекусил. Во! Тропа расширилась – уже арба проедет. Где-то к 7 вечера я увидел три юрты на другом берегу реки и уже почти прошел мимо, так как до ближайшего кишлака было километров 8, когда меня окликнули. Это был или киргиз, или узбек.
Он махал мне рукой и звал к себе. Я подошел. Поприветствовали друг друга. Тут же сгрудилась ребятня «штук» 10. Говорили на чисто русско-узбекском языке с грузинским акцентом. Но это больше у меня так получалось. Почему-то, кажется, что если говорить с акцентом, коверкая русские слова, то собеседнику будет гораздо понятней, чем нормальная речь. Это как-то получается автоматически из уважения к собеседнику и желания понять его или быть понятым. Мы говорили приблизительно так:
– Куда идош?
– А, в кишлак иду!
– А патом?
– Патом в Самарканд пайду!
- Зачэм пайдеш Самарканд? Адыхай у мэня! Гостэм будэш. Завтра пайдош. Утром автобус на Самарканд будэт.
– Хараше, спасиба! – гаварю. И еще что-то в этом духе.
Подошел к ним. Улыбаемся. Он меня в юрту зовет. Помыли руки. Сели на кошму. Жена его забежала, улыбается, глаза опускает – принесла нам на подносе зелень разную, фрукты и лепешки. Сидим, чай пьем, о жизни говорим. Дети из - за полога выглядывают, глазами блестят, шушукаются, жена бегает, нам все носит. А мы сидим, как будто никого и нет больше. Камилем его звать. Ему 35 лет. Сейчас он в летнике здесь живет с семьей – овец, коз пасет. У него еще 3 лошади и 4 ишака есть. Дети ему очень помогают. Их у него 10.
А еще он арендует у совхоза землю, выращивает пшеницу и табак и сдает государству. Овец, коз, шерсть продает, геологам помогает. В общем, получается, где-то тысяч 10 - 15 в год. А, не плохо получается. А в долине у него дом с коврами и прочим шара – бара. Он расспрашивает, как я живу, верую я в бога или нет, и разные другие вопросы у нас были. И про себя я рассказывал. Где живу, где работаю и детей сколько.
– Один, – говорю.
– Адин жена, адин син, как так жить можна?
– Квартира у мэна аднокомнатная. Гиде я паселю других жен и их дэтэй?
– Ай, эта не хараше! Дэтэй нада миного!
– А тогда дэнег надо много и балшую квартиру.
–Нэт! Город плехо жить. Надо в гори жить. Видышь, как я живу! У мине ес всо!
Помолчали немного. Я переморгнулся с детьми, и они весело захихикали и залопотали что-то.
– А я, – говорит Камиль, – по вашему женильса! Ну, как у вас. Атец жэны балшой калым за мой жена хател, а я бэдний, бэдний тагда бил. Ничего нэ имел. Тагда мы убежали с невестай другой кишлак. Там у минэ дальний родственник били. Пашли ми сельсавет и записались. Вай, вай, как ее радня ругалась! И даже саседи! Тагда мы пашли к мулле и у него записались. Он нас ругал сильна, но простыл, раз ми Аллаха вспомнили. Тагда нас всэ стали меньше ругать. И родня и саседи. Но ее атес мэня всо равно нэ признаваль.
– Без калыма – эта пазор, – гаварил он. Так мы пражили года 2. Патом пазваль он мэня, и мы дагаварились.
Сыдит он как-то раз в чайхане со стариками чай пьет. А я мимо иду и мешок еле
