от гражданских лиц одна за другой незамедлительно ложились на стол капитана, а список удалённых с поля (точнее, с ринга) матросов, за сутки составил уже три игрока (точнее, бойца). В чём военный патруль, засвидетельствовавший и опознавший нарушителей, сыграл не последнюю роль.
КИЧА
Лежит на дороге солдат из стройбата:
Не пулей убит – прилетела лопата.
Уже на следующий день Оськина, Боброва и Жанбырбекова везли на местную гарнизонную гауптвахту. Снова старый советский джип, в просторечии – Уазик, пылил по натоптанной тугими шинами, узкой просёлочной дороге. Не зарастающая бурьяном и молочаем популярная народная тропа привычно провожала очередных героев в место, широко известное и не столь отдалённое от посёлка...
– Да-а, господа турбинисты, – протянул сопровождающий их мичман Шутов, обращаясь, главным образом к Оськину и Жанбырбекову, – Скоро вы, так сказать, воочию убедитесь, что наказывать у нас на флоте умеют.
Он сидел, полуобернувшись, и искоса поглядывал на мрачноватую бледную троицу.
– И главное – любят, – дополнил Бобров с невесёлой иронией, не заметив элементов запугивания в словах мичмана, – Что такие мрачные, моряки? – тут же переключился он на своих боевых товарищей, – Глядите веселей, подумаешь – кича, это же ещё не есть конец света! Бывали уже...
– Это ты бывал, – поёжилась полосатая глыба, и старая консервная банка на колёсах заходила ходуном, – А мы так, в первый раз...
От волнения и страха Оськин словно бы стал меньше, даже нос на его широком Скифском лице заострился, а взгляд, потускнев, стал бесцветным.
– Не мандражируйте, пацаны! – сделал возмущённое замечание Бобров, – Это мне было страшно и тяжело, когда я один, в первый раз ехал "на дачу, с видом на Авачу", а теперь нас трое, будем друг за дружку держаться! Тем более, тебе то чего бояться с такими данными? Когда ты туда прибудешь – все враги сразу же в страхе разбегутся! – подтрунивал он над своим приятелем.
– Ладно, блин, хоть не будем больше вместо этих супер спецов на лодке вкалывать! – проворчал в ответ Оськин.
– Жан, а ты что, плачешь что ли? – удивлённо спросил Сергей, заглядывая в глаза брату-Казаху.
Абдижаппар сидел, отвернувшись к окну. Его глаза были цвета позднего заката, как у кролика накануне дня осеннего садовода.
– Нэт, просто с похмел глаз красный...
– Не глаз, а глаза...
– Я и говорю – глаз... – Жанбырбеков с искрами последней надежды взглянул на Сергея, – Ох, мене там убиют, говорат, там – мараки, говорат, Петропавловская в сравнений с Камным – детск садык...
– Запомни: ни кто, ни кого там не убьёт! Чего вы оба разнылись, как бабы! – снова возмутился Сергей, – А мраки, они и в Африке – мраки! В "Камне", говорят, между арестантами беспредела меньше, зато офицеры гоняют губарей почём зря, как на дизеле ... Так что, будьте готовы ко всему. Кто знает, чего можно ждать от этих шакалов.
Шутов долго сидел, молча прислушиваясь к заднему сиденью, но наконец, нервы его не выдержали, и он прикрикнул на зарвавшихся моряков:
– А ну-ка, господа подводники молчать! Тихо сидеть, то бишь...
Здешняя кича не особенно отличалась от Петропавловской. Тот же длинный высокий бетонный забор, та же, натянутая по верху колючая проволока, с частыми, как маленькие бегающие ёжики, острыми шипами. Те же мрачные озлобленные лица, всегда готовые при случае разорвать друг друга на куски... Та же вышка с автоматчиками-вертухаями, молодыми краснопогонными воинами невидимого фронта. Те же беспощадные ко всем "врагам народа" жестокие узколобые и однобокие работники морского тыла – офицеры-охранники, в просторечии – рексы или шакалы. Основное различие состояло в том, что там было больше камер с деревянными нарами, решётками и окошечками на железных дверях. Правда, здесь не гоняли замученных арестантов на работы в город и почти не заставляли работать внутри кичи; основным занятием губарей был шквальный бег по магическому замкнутому кругу внутри гауптвахты. Иных нарушителей воинской дисциплины так много заставляли бегать, что могло показаться, будто народ сюда принимают только затем, чтобы выбрать и подготовить кандидатов для призовой Марафонской дистанции. Правда, в процессе упорных "тренировок" расстояние набиралось вовсе не двадцать шесть миль и триста восемьдесят пять ярдов, а верно поболее. Стоял конец февраля, холод был ещё почти зимний, хотя погода больше напоминала позднюю осень с мокрым снегом, ветрами и прочим, так нежелательным для арестантов, комплексным демисезонным набором. Радиаторы в камерах едва дышали, и казалось, что они в любой момент могут испустить дух. Шинели и бушлаты на гауптвахте к тому времени самоуправно отменили, и всё местное население было одето лишь в тельники и галанки. Моряки почти целыми днями либо сидели в камерах, либо неприкаянно бродили по территории гауптвахты. Но чаще всего их заставляли бегать по кругу. По спасительному. Согревающему. Здесь почти не давали добавочный срок отсидки... Начальство не особо стремилось напрягать свои прямые, как дорога к прибрежным дюнам извилины, когда придумывало занятия для своих постояльцев. За любую провинность – бег по кругу. За курение – отжимание на кулаках от земли, приседание, бег по кругу. За неуставные взаимоотношения – приседание, отжимание, бег по кругу... карцер. За пререкания с офицерами – бег по кругу, приседание, отжимание... карцер. За хорошее поведение и полную невиновность – бег по кругу… Дэ-бэ давали намного реже, чем на Камчатке и только за серьёзные правонарушения. Трём нашим арестантам в этом вялом аду почти ничего не запомнилось, кроме ночного неба над головой, с разбросанными тут и там тусклыми звёздами, постоянного бега по кругу и долгожданного вечернего отбоя, когда они в десять вечера, вконец замученные, валились на нары рядом с такими же несчастными, и просто теряли сознание... Лишь для того, чтобы через несколько секунд, в шесть утра, снова услышать ненавистный крик дежурного офицера:
– Подъём, падлы!!! – это уже на пятый раз.
А так, стандартное конечно:
– Подъём!!
Позже, в экипаже, когда они вспоминали об этой отсидке, ничего яркого и особо заметного в оттаявшие головы не шло, разве что только…
– Эй, чурка, а ну быстро схватил ветошь, и вперёд – тянуть палубу! – орал похожий на культуриста здоровенный широкоплечий дембель. Старшину второй статьи с надводной "коробки", по-видимому, ввела в заблуждение скромная внешность и узкие, добрые глаза Жанбырбекова. По причине, известной только ему, он решил именно Жана "припахать" внутри здания гауптвахты, хотя запуганных первогодок было хоть отбавляй.
– Сам ты щ-щуркх-ха! – слегка побледнев, обиженно прошипел в ответ Абдижаппар и скромно отвернулся. Он судорожно вспоминал элементы непробиваемой защиты легендарного ушу, раздела Вин Чун – единоборства, которому он полгода обучался у такого же дошлого мастера, как и сам. Мысленно воспроизведя пару лихих приёмчиков, Жан немного осмелел и резко ответил старшине: – Пусть молодые тянут!
– Ты чё, совсем нюх потерял, басурманская рожа?! – продолжал гнуть свою националистическую линию дембель. Растопырив по сторонам свои длинные, согнутые в локтях руки-крылья, он не раздумывая, быстро пошёл в атаку.
Сцепившись в неравном бою с более сильным противником, Жан крутнулся винтом, сделал китайский кувырок через голову и неловко растянулся в луже разлитой воды. Опрокинутое на пол железное ведро тоскливо возлегло рядом. Прекрасное имя Абдижаппар, данное волею Аллаха ему его смиренными родителями, означало раб божий, великан, богатырь. Однако при таком грозном имени Жан имел невысокий рост и довольно щуплое телосложение. Вспомнив об этом прискорбном факте, Казах мысленно смирился со своей злосчастной судьбой. Он уже приготовился было исполнить приказ злого дембеля, но ручей событий неожиданно потёк в другом направлении... Жан взял в руки ветошь, макнул её в воду, но тянуть палубу ему не пришлось – откуда ни возьмись, в помещении возникли однополчане сына степей, остановив негативный процесс разложения годковской чести. Правда, попытка погасить нарастающий военный конфликт между двумя родственными морскими сторонами, была не совсем удачной:
– Братан, завязывай, он свой пацан, годок, подводник! – осторожно, но браво сделал вступление Сергей, оценочно оглядывая сильного противника. Затем турбинист на всякий случай выпятил грудь колесом и задиристо поднял нос кверху. Дембель смерил его высокомерным, уничтожающим взглядом, но некая растерянность и острейший недостаток интеллекта, принудили его ответить невпопад:
– Какой он тебе братан, шакал степной ему братан, тюфяк он черножопый! – за непроницаемой стеной агрессии и непробиваемой тупости противник всеми силами пытался скрыть лёгкий конфуз.
Конфликт ещё можно было погасить и обойтись без травм и кровопотерь с обеих сторон. Бобров уже хотел было вежливо намекнуть юному начинающему расисту на неправильность его общечеловеческих взглядов, но Оськин в последнюю секунду всё испортил. Большой Олег, решив быстро и упрямо застолбить свою национально-политическую позицию, грубо полез на рожон:
– Слышь, баклан, ты щас сам чуркой с глазами станешь! – громко и просто пояснил он "политику партии" дембелю и угрожающе расставил руки по сторонам: – У нас здесь, на, все русские!
Возникновение из ниоткуда ещё двух подводников было для дембеля полной неожиданностью. Однако, здорового и уверенного в себе, разъярённого надводного моряка не насторожили внезапность появления новых сил неприятеля и непомерно большие размеры прочного корпуса матроса Оськина. Враг почему-то не стал, согласно прогнозам Боброва, "в страхе разбегаться", а всего лишь хмыкнул себе под нос, самонадеянно показал Олегу неприличный знак и снова попёр в атаку. Громко сопя, как на Кокоданском татами, он схватил Оськина за галанку и, хоть с трудом, но швырнул его на пол. И уже через четверть секунды подводнику на своей шкуре довелось испытать и прочувствовать наработанные навыки опытного спортсмена-дзюдоиста – атакованный гигант сильно врезался лицом в кафель и мелкие осколки плохо приклеенной напольной плитки с характерным стрекотом забегали по помещению.
– Юко! – нечто специфическое, непонятное для неспортивного большинства злорадно кукарекнул борец. Гордость за свой давно потерянный коричневый пояс колесом выгибала его широкую грудь. Бывший обладатель третьего дана нервно хихикнул.
Олег в диком исступлении зарычал, как малоазийский бык во время последнего брачного тура, вскочил на ноги и схватил стоящую у стены совковую лопату. Мелькнув в воздухе, совок боевого копательного инструмента с громким шлепком лёг на ухо коренастого надводника. Бах! – гнилой черенок с сухим треском переломился пополам. Но настырному дембелю каким-то чудом удалось-таки устоять на своих крепких, перекачанных ногах.
– Не уп-пал... – задумчиво удивлённо протянул Сергей и почесал в затылке.
За тридцать секунд потасовки Бобров успел побывать на полу дважды. Жан, попытался ещё раз взять дополнительное время, но после
