куколками и волокна с почившими.
Такого кощунства они не могли стерпеть – отчаянно, со всей силой крыльев, пчела первая ринулась, совсем не жалея, что летит драться не на жизнь, а на смерть (видеть ее, постигшую ее родителей, детей, ближайших товарищей – это ли не тьма, что же ее бояться, раз она уже пришла?).
Танк легонько пошатывался от ударов мощного жала (он видел это, стараясь с максимальной тишиной проползти к главному противнику, велев залепить воском все оставшиеся входы во дворец и защищать личинок оставшимся.
«Эх-ма! Незадача (вот и… объяснял им, объяснял!..)» - пискнуло у него внутри, отметив краем глаза, что несколько неуклюжих трутней свалилось с высоты, запутавшись в комках воска, вместо того, чтобы залепить вход (внизу поджидали разозлившиеся пчелы, от слепоты ярости, жарившие всех, и упавших своих то же).
Тем временем пчела пробовала применить хитрость – от ее взора не ускользнула кучка типов, на веревках поднимавшихся к верхним этажам дворца (там детей не было, только кладовые с медом).
«Жадины!» - даже она, казалось, рявкнула это в мыслях, пулей помчавшись к канатам, скрипевших по колесам механизмов – надо их нагреть, пусть попадают от своей ненасытности, раз труда миллиарда честных пчел, терпящих их жалкий сахар, им мало.
Крылышки ее начали усердно работать, чтобы поджечь веревки.
Внизу визжали, тыкали пальцем, что, как на зло, все же чуть отвлекало (благо присоединился шершень, с грозным жужжанием отвлекавший на себя доносчиков, судорожно цеплявшихся за медленно тающие канаты и отмахивавшихся).
- Они влипли! – злорадно приосанился Мистер Фор, хохоча так смачно, как никогда в жизни – подлые наемники снайперы, любовно сидя на чемоданах с наградами, стреляли в, летавших и пытавшихся проползти, насекомых комочками горячего гуталина – в глаза, в брюшко – несчастные, те принимались жалить, что ни попадя или корчиться в предсмертных муках (со стороны их расстреливали в упор).
Оса оставила танк, видя муки собратьев, с размаху налетев на осклабившегося Джона, из праздного интереса развлекавшегося подбиранием полуживых и запиранием их в банки с керосином, потом ставил на огонь – пчелы и осы плавились, жарясь заживо.
Вибиан тоже присутствовала при этой страшной войне между человеком и тем, кто дарил ему мед – она боялась плакать, но не хотела сдерживать слез – пару торпед полетело в гнездо, уже снесли верхушки темницы с шершнями и шмелями (все полегли одной кучкой, так и не увидев ни мига на свободном воздушке и мирного солнышка).
Она долго еще умоляла не нападать, оставить мальчика-шмеля в покое, «пусть правит себе»; но ответ был один: «Он когда-нибудь подрастет и поймет, что мед можно не только бесплатно пить… Я не потерплю конкурентов! Пусть покорится мне, или я распилю их гнездо на части, ни козявки не пощажу! Мед либо мой либо ничей!!!».
Другой танк стрелял по галеркам с сотами – с грохотом ломались осколки, едва слышно для людей, но во все горло пища, скатывались личинки, жалко и тяжело шлепавшиеся на острые камни, придавливались люди, но, помня о щедром вознаграждении каждому, кто очистит дворец и тем самым вернет мед «законному хозяину», вставали и кривые, с ожогами и уколами, пухлые от полученного яда, мерзко ползли к хозяину гнезда.
Он напрягал всю силу рук, нанося уколы им, пытавшихся его повалить и опутать цепями; брюшка и крылышек, чтобы отдавать приказы и желать не терять надежды пчела, осам, едва слышавших и себя в животном страхе перед вспыхивающими заревами выстрелов. Пытавшихся молить о пощаде и выносивших мед, личинок и пленных – расстреливали со всем принесенным из пулемета.
- Ну, что ты плачешь? – Мистер Фор все сиял, точно не убивал насекомых, а просто пришел к ним в гости, развязно обнимая Вибиан, мечтательно закатывая подлые глазки – Куколка, подумай, как ты роскошно будешь жить со мной, когда мы продадим лабораториям этого уродца, а весь мед пустим на наше предприятие?..
- Никогда! – вскрикнула она, оттолкнув его и просто побежав: пусть ее вместе с какой-нибудь, подвернувшейся под град выстрелов, пчелой убьют, чем она будет даже слышать о таком от бесчестного начальника.
Гигантскую осу все-таки поймали, метко бросив в нее раскаленным прутом, сломав ей талию. Она упала, виновато глядя вслед своему королю: одна из самых могущественных когда-то, ей пришла пора умереть; и все же, она не жалела, она знала, что сделала все, что могла.
Вибиан, будучи сердобольной девушкой, не могла упустить шанса хоть как-то облегчить страдания насекомому (когда-то она их боялась, но сейчас видела в них кого-то родного, маленького и беззащитного, несмотря на жало и мощные быстротой крылья).
- Маленькая, пей! – пряча глаза, она придвинула, откупорив, бутылку с водой осе.
Он смотрел на это, затаив дыхание – никогда он не видел подобного существа, мягко гладившего пальчиком обширное брюшко его умирающего врага по природе, с упавшими на лицо каштановыми волосами, отчего-то так напоминавших ему ворсинки… собственного брюшка, что-то еще имело это существо – это просто диво – оно тоже имело дыхание, глаза, голос, руки, какое простое, грациозное и дивное…
Он почувствовал, отчетливо, что на все согласиться, лишь бы оно не плакало, лишь бы посмотрело на него без боязки и ненависти; лучший мед готов был отдать, лучших пчел… что-то необъяснимое ему шептало – все, только бы хоть миг увидеть это существо поближе, не отвлекаясь на пролетающую орду шершней, азартно гоняющейся за незадачливыми новичками-снайперами, орущими, как на казне; пыль и слизь крови, перемешивающуюся с капельками алого, тонко алого (существо, такое хрупкое, чуть порезалось о жало, пытаясь спасти осу); только не это!
Словно очарованный, он побрел прямо под выстрелы, навстречу ему, не обращая внимания на крики ужаса и брезгливости, хитрого потирания ладоней Мистера Фора.
- Стоп-кран! – скомандовал он по рации, оглушительно (а он даже не вздрогнул, он был глух и слеп ко всему, кроме существа, испуганно оглянувшегося и прижавшего к себе мертвого гиганта, с замиранием благовейного любопытство следя за малейшим его движением) – А вот и мальчик-шмель!
Да, может, он и есть тот, кого сейчас назвали; чуть стыдливо спрятались крылышки (прелестное существо посмотрело на него); вдруг ему… захотелось стал притихлым, покладистым, воинственность и отчаяние яростное желание убивать как жалом сняло; на душе стало тепло, брюшко успокаивающе передавало тепло окоченевшим от холодного жала пальцам.
- Может быть… - скромно шагнул бы он вперед, если бы мог (крылышки как можно красивее и мужественнее, величественнее поднесли его вперед – существо, манившее к себе, не отрывало от него глаз); мягко и четко отдалась команда слугам: «Не сметь убивать! Возвращайтесь во дворец и ждите меня!» - враз резко после стычки поредевшая масса его крылатых придворных вернулась, торопливо-с трудом, оставив только свиту-телохранителей ждать и сопроводить короля).
- Что вам будет угодно? – как можно любезнее произнес он, пряча кислую улыбку и суровое выражение глаз от Фора (он понял, что это тот незнакомый никому, кроме себя, тип заставил существо плакать).
- Ты обязан платить мне пожизненную дань за то, что я пощадил тебя и твоих осенок, мальчишка! – играл ядовитым тоном, что дало, тот.
- Хорошо, только… - он не решался сказать это вслух.
- А, ты про цену за это? – перебил его бизнесмен, недовольно-вынужденно доставая кошелек. – Так и быть, сколько?
Мелькнули деньги.
- Что это за тонкие пучки? – непосредственно поежились его крылышки; чистосердечно он нашелся, что ответить. – Мне это не надо, в нашем мире вряд ли надо столько сомнительное…
- А что? – нетерпеливо тряхнул головой Фор, слепо не глядя на уставших, тоже поредевших уцелевших вояк со своей стороны, охающих от укусов насекомых.
- Пусть останется у меня. – чуть не шепнул он, указывая на очаровавшее его навек существо (то есть на Вибиан).
- И всего-то? – ухмыльнулся собеседник, фамильярным жестом приглашая девушку подойти.
- Ты пойдешь с ним! – сурово повелел он, грубо ткнув в нее пальцем. – И не смей сдавать нас, я тебя сам поджарю его осами за это!
- Мы квиты, забирай сколько угодно меда, а сейчас – уходи! – прикрикнул он, бережно закрывая собой ее и, боясь поверить в то, что это, быть может, навсегда, аккуратно взял ее за руку и напряг крылышки, чтобы пойти с ней во дворец.
Вибиан с удивлением встречала для себя мир фантастический – все же выжившая гигантская пчела носила на спинке обломки сот, колоссальных размеров шершень отлеживался от полученных ран, мелкие, огромные, полосатые, черно-желтые жужжащие создания были повсюду (невольно она чуть испуганно прижималась к нему, ловя его улыбку, легонький смешок и добродушный шепот: «Они не тронут тебя! Они меня слушаются во всем!»).
Приветливо урчали личинки, ловившие мед, устало маршем проносились трутни, неся в мешочках из прополиса им мед… Это было повсюду – переливающееся, сладкое, точно живое чудо; температура тут была неимоверно подвижная – где чел, ос и их сородичей не было – стоял холод, почти такой, какой свойственен любой пещере, где они были – было жарко, хоть ходи нагишом.
- Чувствуй себя как дома! – он гостеприимно придвинул ей блюдце с медом, располагаясь на троне, все продолжая тихонько радоваться, что хоть кому-то его дворец понравился (у девушки восхищенно, совсем по-детски блестели глаза и пальчики указывали то на одно, то на другое чудо в гроте-дворце).
- Меня зовут Вибиан! – быстренько извинившись за неучтивость, - торопливо сказала она, разделив ломкое блюдце пополам, дав и ему пить. – А тебя?
- Они называют меня королем – он вдохновлено указал на рой подданных, - Люди – врагом… Ты зови меня, как хочешь.
- Откуда ты знаешь людей? – с интересом подперла щечки кулачками она, усаживаясь рядом с троном.
- Кто живет не один день, тот быстро и хорошо их узнает – лукаво-кокетливо подмигнул он ей, сам себе удивляясь (видно, что-то заложило в него понимание не только насекомых, но и людей).
- А откуда ты такой?..
Вопросы-ответы, рассказы стали сладким и радужным звуковым оформлением его дворца, в котором привычно переругивались, перекликались пчелы, отчитывались осы, сплетничали шершни и ныли шмели.
Он точно открывал для себя второй, новый мир, хоть знал, интуицией и до этого, что есть на свете лакомства кроме меда, домики для пчел, где их разводят, домики и для подобных ей и ему (отчасти, быть может), что люди тоже, как пчелы, что-то вечно носят, ищут, говорят, ходят…
И вместе с этим, непостижимый, восхитительный мир переливался теперь в каждой капельке меда – есть с ним и картины, и звуки, передающие его сладость, есть много черных пчелок на белом фоне, как соты выстраивающиеся друг за другом в целую… сущность его.
Все это постигалось им, с нею, было нескучно, ново, ни на что не обращалось внимание, кроме ее тихих вопросов и улыбки, наблюдения за ее руками, робко и крепко державшихся за его брюшко (иногда он вылетал, на самые красивые, с его точки зрения, луга, пока пчелы-осы возились с нектаром, он не боялся взлететь, кружа ее на руках в воздухе, срывая самые прекрасные цветы, точно коронуя ее венком из них).
А люди будто и не существовали и в то же время он был в обществе
