содроганием ожидал дальнейших слов. А правитель продолжал:
- За жизнь одна лишь цена есть - другая жизнь… Либо вообще – никакой, - тихонько, как бы про себя, произнес князь, - А по сему решаю я так!
Наступила торжественная тишина. И было слышно, как журчит в княжьем саду ручей и весело щебечут птахи. Обмерший от страха купец поворотил покрытое липким холодным потом лицо к раскрытому окну, где узрил отблески ярчайшего солнца и услыхал никогда неумолкающие звуки жизни. И так ему в эти краткие мгновения жить захотелось, что он тут же поклялся любую цену дать, какую бы правитель не назначил.
- Не нужна мне твоя никчемная жизнь,…
На сих его словах возликовал купец. И затопила его радость. А князь продолжал:
- … прожитая в скопидомстве и стяжательстве. Горбатого, как известно, только могила и может исправить. Моих же скромных сил для этого явно не достаточно. А вот изъять из-под твоего тлетворного влияния разум молодой и неокрепший, да наставить его на путь, ведущий прочь из колеса Сансары, это, пожалуй, мне под силу. А посему приговариваю! Отдашь мне дочь свою младшую! Ту, что попросила у тебя аленький цветок…
Вот и получится, что жизнью ты за жизнь расплатишься. А я ничьей жизни не отниму…
Ликование купца достигло апогея! И если первая его радость была чиста и прозрачная, как слеза ребенка, то вторая черными дымками сепии, чернилами, выпущенными каракатицей, захватившими своими мерзкими щупальцами весь его разум, замутила первозданную чистоту.
«Отдать ему Настьку! Ха-ха! Да пусть подавится! Этакое сокровище! Эх, фартовый я, фартовый! Это уж ежели кому прет по жизни, так прет до конца!», - так думал жестокосердный купец, пребывая вне себя от восторга.
Оно-то ведь не каждому дано понять, что ежели где прибыло, так обязательно в другом месте убудет. И не на каждую вещь в подлунном мире дано человеку цену назначать. Он может ее лишь только озвучить. Так, как это сделал князь.
Купец же в душе своей давно все ценники на свой лад переписал, не убоявшись никакого суда…
На следующий день ушел купеческий караван восвояси, груженный по слову желтолицего князя запасом аленького цветка. А вместе с ними ушли в поход воины князя. Это чтобы караван в дороге охранить, а главное – обещанный купцом откуп, Настю, значит, своему правителю в целости доставить.
И шли они долго и трудно, много дней и ночей. Поднимались на высокие горы и спускались в глубочайшие впадины. Переправлялись через полноводные реки и страдали от жажды в пустыне. Но ничего нет краше возвращения домой, и любая дорога к дому всегда бывает короче и проще, чем от него.
Одним словом, долго ли, коротко, а замаячили впереди знакомые холмы, и измученные долгой дорогой лошади ощутили на губах вкус знакомых с жеребячества сочных трав.
Радовались усталые путешественники, предвкушая скорую встречу с родными, жарко натопленную баню, многие хмельные меды и сытную еду. И только одно обстоятельство омрачало их радость. Снадобье, выданное в дорогу купцу иноземным лекарем, подошло к концу, и прежняя хворь подступила к болезному с новой силой. По этой причине пришлось всему каравану, не дойдя до дому совсем немного, встать на дневку-другую. Авось на отдыхе больному полегчает, так чтобы хоть до дому-то довезти. А там лекарь да покой его на ноги живо поставят.
Купец еще в самом начале пути послал со скорой оказией домой весточку, что, мол, добыл он вожделенный подарок, аленький цветок. И что возвращается с другим богатым товаром. Пущай, мол, готовятся к встрече любимого родителя.
Письмо это было доставлено несколькими седмицами ранее того часа, как ступило копыто первой караванной лошади на родные земли. То-то было радости в купеческом доме! Батюшка едет!
Старшая, Первуша, искренне, от всего бесхитростного сердца любила отца, и ликовала в ожидании скорой встречи.
Саленька – та радовалась не без умысла. Скоро, ой скоро прибудет к ней желанный подарок, цветок аленький! Он-то и доставит ей и славу, и почет!
А Настька радовалась так, как она это делала почти всегда, без всякого особого повода, по той только одной причине, что жива, сыта и обогрета. А тут еще у сестер обеих рот до ушей. Чего ж и ей не улыбаться?
Царившее приподнятое настроение спустя несколько дней было нарушено происшествием, положившим первый серьезный камень раздора между двумя старшими сестрами.
Саленька в ожидании и предвкушении своего звездного восхождения на небосклон врачевания и лекарства в очередной раз призвала к себе старика-учителя и долго пытала да выведывала у того секретные рецепты приготовления зелья из борца. Старик же, видя незрелость своей строптивой ученицы не столько в плане разума, сколько в плане духа, прозревал великие беды, которые может принести передача в ее руки столько мощного средства. А посему поначалу всячески смягчая свои речи, все старался от темы отойти. В конце же концов, изрядно измотанный упрямством вздорной девки, потерял он последние крохи терпения, а с ними и все остатки вежества, и воскликнул:
- Смирение должно быть в ученике! Смирение и уважение к учителю. Так что вот тебе последний мой сказ!
Плюнул в сердцах на ладонь, свернул из пальцев по-стариковски костлявый, но все еще увесистый кукиш, да и сунул Саленьке под нос. И не проронив больше ни звука, вскочил, как мог, резво со скамьи, да и вышел вон.
Обескураженная таким поворотом Саленька долго смотрела на дверь горницы, за которой скрылся старый строптивец, и измышляла, каким же таким макаром ей выведать, что требуется. А когда дошла наконец, что ничего не выйдет, покрылось ее сердце мраком ненависти.
До сего часа была там только зависть к старику, за его знание, за любовь людскую, истока которой Саленька никак не могла распознать. Ко всему, что ее окружает, подходила Саленька со своей меркой. А другой и допустить не могла. Не понимала того, что не всегда, ой, не всегда, может лекарь помочь страждущему. Нет абсолютного лекарства! И не всегда выздоравливает человек. Такими уж создало нас Провидение. И когда лекарства не помогают, когда знания пасуют перед Природой, тогда вперед выступают милосердие и сострадание. И изливаются на страждущего ласковым словом и добрым взглядом. А ежели все товарной линейкой мерить и сердце черное иметь, откуда взяться добру и состраданию?
Затем мысль Саленьки повернула в другую сторону.
Такой конкурент под боком! Покуда будет рядом старик, нипочем не взойти саленькиной звезде на высокий небосклон. Вечно ей пребывать в тени его славы.
Пошла тогда Саленька к старшей сестре и, потому как та управляла делами в отсутствие отца, потребовала, чтобы выслали старика-лекаря за пределы их владений. Я-де сама с лекарскими обязанностями справлюсь!
Первуша, не первый год к тому времени державшая отцовский стол, наверное, потому и стала во главе семьи, что имела от рождения все те качества, без которых правителю не бывать. Она была справедлива и великодушна. И не только выжимала из людишек подати, но и от врага обороняла, и заботу о них имела.
Посему лишь только уяснив, чего хочет от нее сестрица, сильно попеняла той за черную ее неблагодарность, и отказалась трогать старика под предлогом того, чтобы не оставить народонаселение без лекарского вспомоществования. А цена саленькиным «талантам» была ей хорошо известна.
Опять же, любят старика люди. А ну, как возмутятся? Так и до бунта недалеко! Нет, не бывать этому! И не проси!
Затаила Саленька свою злобу, проглотила обиду и ушла.
Однако не такой она была человек, чтобы вот так вот, за здорово живешь, от своего отступиться! Промучилась, провертелась на полатях пару ночей, зубами от злости поскрипела, да и задумала черное дело.
Пошла на третий день на ближний солнечный луг да нарезала чемеричного листа. Средство это известное. Кто крыс в подполе травит, кто тараканов изводит, а кто от чесоточного зудня избавляется. Настояла, как положено. И позвала старика-учителя. Якобы мириться. Поняла, мол, осознала, гордыню смирила и готова дальше науку знахарскую постигать.
Накрыла богатый стол. Яства разные, разносолы. Мед хмельной выставила. А пузырек с чемеричной водой в рукав спрятала.
Как старик пришел, Саленька его за стол усаживает и по царски потчует. Слова говорит ласковые, повинные. И так старого учителя обиходит, и этак. А сама, змеюка подколодная, только момента дожидает, чтобы зарукавные свои замыслы осуществить.
И дождалась. Покуда отвлекся старик на что-то, быстро достала Саленька чемеричную воду, да и в кубок, из которого учитель мед пил, вылила. И с замиранием сердца стала поджидать, когда же он яд-то выпьет.
Вот старик взял с блюда кусочек пирога. Вот положил его в рот и прожевал неспешно. Вот потянулся за своей чашей, запить. Поднес ко рту.
Саленька так и замерла.
Вот наклонилась чаша с ядом к губам, и первые капли потекли в рот старика…
Однако не прошло и двух ударов сердца, отдернул старик чашу ото рта и выплюнул еще не проглоченную жидкость обратно в кубок.
Недоучка Саленька не учла того, что чемерица сильно вкус напитка изменит, а старик, в своем деле сведущий да опытный, легко распознает отраву.
Уставились они друг на друга в немом молчании. Старик, сидящий и поднявший лицо к стоящей одесную Саленьке, - с ужасом и отвращением. И Саленька, наклонившаяся, и словно зависшая наподобие коршуна над стариком, - с ненавистью и неукротимой злобой.
Еще мгновение, и рука Саленьки судорожно дернувшись, схватила с блюда с курятиной большой разделочный нож. В следующий миг его острие уже летело к стариковому сердцу.
Старик отпрянул назад. Упал на спину вместе с опрокинувшейся лавкой. Потом перевернулся на карачки, и так, на четырех костях, рванул в дверной проем в прихожую.
Но где ему было тягаться в скорости с молодой девкой! Она настигла старика одним прыжком и вновь занесла над ним свое оружие.
Вдруг чья-то крепкая рука, гораздо сильнее саленькиной, перехватила ее кисть, да сжала так, что нож выпал из нее и забренчал по доскам пола. Саленька оторвала свой обезумевший взгляд от старика, все так и лежащего у ее ног, и подняв глаза, увидела перед собой разъяренную старшую сестру…
В тот же день под вечер Первуша с двумя верными гриднями провожала телегу, на которой восседал со своим немудрящим скарбом старик-лекарь. Они до темноты достигли границы княжества, когда Первуша приказала остановиться. Легонько тронув каблуками бока своего гнедого подъехала к телеге и обратилась к изгнаннику:
- Ты прости меня, старче! Нет никакой твоей вины в том, что изгоняю я тебя с насиженных мест. Сестрица (что за бес в нее вселился?) крепко на тебя взъелась! А я ее знаю – начатое она завершит непременно. Я же смерти твоей не желаю… А посему вот тебе серебра кошель на новое обзаведение, ступай себе с миром и не держи на меня зла, если сможешь…
Ушла телега со стариком в ночь, поскрипывая плохо смазанной осью. И после того никто уж его в тех краях не видел…
И вот настал день, когда на купеческое подворье въехала повозка с хворым купцом-хозяином. А вслед ей заходили многие и многие повозки с товаром, которые сразу направлялись к складским амбарам на разгрузку.
Последними же перед удивленными взорами домочадцев предстала повозка, груженая аленьким
