Надо же наконец отрешиться нашей интеллигенции от сознания провиденциальных обязанностей и твердо сказать себе, что мир и судьба истории идут и будут идти вовсе не их "декларациями", а по таинственным законам, ведомые Рукою Божией.
П.А. ФЛОРЕНСКИЙ.
Он - Виргилиус...
Странная фамилия для русского, с голубыми глазами под редким русым козырьком, странная - для мешковатого увальня северного типа, но - оправданная гордым центром на всем широком пространстве абриса шестидесятого размера: в профиль - линейная копия самого римского Кесаря.
Годы - пеплом на висках; н-да...
Странное свойство зеркала: впереди тебя то, что на самом деле позади затылка; там - то ли поздняя осень, то ли ранняя весна художника из соседнего подъезда с нормальной, кстати, для современника фамилией - Сидельников.
Что-то давненько их пути не пересекались...
Странная речка делает поворот ровно под девяносто градусов, что вряд ли на натуре возможно, синеватые тени, подмолоченная глубина, рябь, кривящая позвоночники деревьям, растущим вниз, прототипы же которых, несомненно, тянутся вверх в угрюмое серое небо; ни единого листочка на полотне - ибо не то время года, чтобы буйствовать.
Виргилиус думал, что картина эта не что иное, как автопортрет души автора, которая в подобные моменты частенько обострялась и попадала вместе со своим телом в местную психушку. Когда листья опадали, Сидельников за все долги расплачивался одним разом - картиной, вдрызг напивался, и соседи вызывали скорую.
Но сейчас-то за окном матерела зима: морозная, сугробная, а Сидельников не попадался на глаза, не звонил, не канючил, что в прошлый, в очередной раз он в значительной мере продешевил (почти в два раза), но забирать картины категорически отказывался, опираясь на собственный двойной кодекс чести порядочного человека и художника.
Скорее бы лето...
Летом в окно залетают совсем другие звуки: звонкие, особенные по воскресениям, они быстренько обживаются, - птички стягивают с Виргилиуса сонное одеяло, крякает в ванной кран, гнусавит чайник, шкворчит яичница, сло-га-ми тапочки опускают его на первый этаж, выносят на улицу, а там возгласом: "Здрасьте!" - берет под руку его радостное солнце, и через сорок минут пешего хода за город их уже четверо: "Папа, мама, солнышко и я!.." - три Виргилиуса и одно светило на всю вселенную.
Сын подправляет родительские холмики, выкашивает сорняки, смахивает пыль с оградки, садится на скамеечку напротив осьмиконечного креста: большого, дубового, и течет между ними неспешная беседа о... Воскресении.
Шуршит ветерок - Дыхание Владычицы; скользит по небу облако - Покров Богородицы; прольется дождичек - Слезки Девы Благодатной.
Хорошо... А Сидельникову, наверное, худо, потому, что у него нет лета, все только - зима, и жиденькие его волосики в рваном остатке прямым тому свидетельством: словно упал он и вмерз бородой в ледяную глыбу, да вот остался жив, - жара, - а у него тягучие сосульки на подбородке и взгляд мутный: талым прошлогодним снегом.
Вечереет...
Слышно, как мама сказала, что пора; как отец - чтобы не смотрел на "Гибель Помпеи", что еще не настало то время.
Мог бы и не предупреждать, потому как и сам Виргилиус - младший испытывал перед ней безотчетный страх.
"Гибель Помпеи" Сидельникова...
Сидельников уже лет пять как на пенсии, а начал он ее писать сразу по возвращении из армии, с тех пор "... ни дня без строчки..." "Ты пойми! - при встрече он неизбежно метил в вершину Виргилиуса неприятно синегубым пульверизатором, - каждый миллиметр перспективы выверен, каждый мазок - на зубок, а колер!.. - "шумно" хлопая веками, он хищно вздувал ноздри и... обдавал того настоящей липкой гарью, которая и не снилась (по его утверждению) самому Брюллову. К счастью, картину нельзя вынести из дому; холст ее натянут на самую длинную стену в квартире, во всю высоту, с захватом части потолка, окна и противоположной стороны, что должно было вызывать в зрителе иллюзию непосредственного участия в катастрофе, и, надо признаться, вызывало, по свидетельствам очевидцев.
А Виргилиус боялся: боялся смертельно повредиться собственной душой о чужую и острую, как кривой клинок, потому и сопротивлялся его приглашениям изо всех сил (и уже который год), памятуя, что совсем незадолго до кончины отец его посетил эту самую "Гибель...", хотя так же считал, что в жизни человека не бывает ничего случайного. Но вот поди ж ты, не сумел предохраниться...
"Нет и нет! - решительно затвердил Виргилиус мысль внутри себя, - больше никаких весен, никаких осеней в исполнении Сидельникова, от греха подальше! - Дизельная подводная лодка, на которой он служил, легла на грунт в аварийном состоянии; выжили единицы. - Он был Та-а-а-м (Там с большой буквы и очень длинно за указательным пальцем вверх или вниз?..), Там его завербовали, теперь он - Тамошний агент по доставке людей в Туда". - Мысль, быть может, чрезмерно вольная и сомнительная, но перестраховка в случае выбора между жизнью и смертью не могла быть излишней.
... Но пока - зима...
Неистовой морзянкой заверещал звонок над входной дверью; так мог звонить только Сидельников, - легок на помине. Нехотя открывая, Виргилиус поплотнее перекрыл щель своим телом, и напрасно: Сидельников проскочил под его мышкой, держа под своей прямоугольный сверток, из которого (так привиделось Виргилиусу) уже стекала на половичок очередная хлябь, и никакой стон из его груди и мощный скрежет челюстей не смог ее остановить. "Хватит! - наконец-то звуки из него приняли членораздельный вид, - девятая сырость! С ума можно сойти, почему я? Только в нашем доме сто двадцать квартир, хватит!.."
А Сидельников торжествовал: здесь он подтягивал к пику то, что, видимо, набрал в рот еще в своей квартире и не расплескал в двух лифтах: "Vincere aut mori!" "Что-что?" - от неожиданности Виргилиус на некоторое время прекратил выдавливание животом непрошеного гостя на лестничную площадку, чем тот и не преминул воспользоваться, ловко развернув перед его глазами конверт. "Эх ты - деревня!.. Это значит - победить или умереть! Разуй глазенки-то, вишь, зима это, зима, сам заказывал..."
Не мог Виргилиус ему что-либо заказывать, но в картину всмотрелся, и как-то, против своей же воли, улыбнулся не нарочитой игре слов: в сюжете - настоящая деревня, вернее, сказочная, святочная, пахучая Рождеством Христовым.
Виргилиус взял ее в свои руки и, покачиванием избавляясь от лампочных зайчиков, осторожно установил на тумбочке; отпятился, сощурился, замер... Всего лишь масляная копия с поздравительной открытки, да вот поди ж ты... с магнетической завлекаенкой. Захотелось надеть тулуп, высокие катанки и, обогнув утопающий в сугробах на переднем плане хутор, напрямки проследить до колокольни, стартующей в слоеное безейное небо... Там - сладкое чудо, там - мгновенное перемещение и во времени и в пространстве, там - исполнение всех желаний...
Чуткий Сидельников проследовал за ним по пятам и, забежав вперед, первым забрался на фронтон часовни и оттуда, можно сказать, с заоблачной высоты, сбросил на затылок Виргилиуса свою цену. Было от чего тому сразу же очнуться, вернуться в прихожую и прохрипеть из нее твердое: "Нет!.."
И - на тебе! - новая странность: Сидельников тут же и миролюбиво с ним согласился: "Ну нет так нет, как хочешь, - и мягко так продолжил, - могу и подарить, Рождество как никак, а хочешь, сыграем вслепую, - добавил к голосу елея, - как детки..." "Знаем твои подарки, - насторожился Виргилиус, - втридорога обойдутся, и прятки твои знаем..." "А ты послушай, что предлагаю, - Сидельников простодушно развел руками невесомые перед собой стороны, - решено, картина в любом случае твоя, а ты сейчас вынимаешь кошелек, и что в нем - мое, и всего-то..."
Виргилиус имел привычку хранить деньги в ящике письменного стола и перемещать оттуда в кошелек минимальную сумму для похода на рынок. Вчера он поистратился так, что задолжал два рубля розовощекой торговке особо крупными яйцами, - вот где представлялся ему случай как следует проучить прилипалу, - картины он, конечно же, не возьмет, но перед тем покуражится вдосталь. "По рукам!" - зычно вострубил Виргилиус, запуская свою в карман пальто и... чувствуя, что его желудок опускается ниже всякого предела: он вспомнил, как перед сном, чтобы не забыть о долге, переложил купюры в кошелек, и теперь тот прощупывался упитанным поросеночком. "Ну чего ты?" - Сидельников решительным движением своей кисти пособил Виргилиусу выудить руку из кармана. Пальцы у него жилистые, костлявые, механические, - и как только могла в них закрепляться тоненькая кисточка, - впрочем, такие не только своего, но и чужого никогда не выронят.
Ни один мускул на его лице не дрогнул ни в ту, ни в другую сторону, словно он пересчитывал сумму, достаточную лишь для приобретения какого-нибудь бублика с маком. "Жаль, не вся ее стоимость, - буднично заметил он, - но уговор есть уговор".
Сидельников исчез; а язычок английского замка непривычно не выстрелился в противоположную амбразуру, вероятно, приняв ее за височную часть непутевой головушки своего хозяина, дверь же, наоборот, прикусив оголенной десной краешек половика, вскрикнула, но не от собственной боли, нет, она... она... она даже не успела поделиться ощущениями, как Сидельников вновь предстал пред ее око, хотя по самым затяжным расчетам он должен был уже приклеиться к наиболее яркой витрине продовольственного магазина; выбор ему предстоял роскошный.
В этот момент язычок сработал так, как и было ему положено, и потому тяжелая ладонь Сидельникова угодила двери в глаз. "Я не сказал тебе главного, - он голосом преодолевал ее металлическое раздражение, - как она называется... Вечера на хуторе плюс Диканьки..." "Как-как?" - переспросил его Виргилиус, хотя минутами назад приговорил себя к пожизненному, в отношении его, молчанию. "По мотивам произведения классика Гоголя, знать должен такого..."
Невероятно, но нечаянная (от рекламного пресыщения?) оговорка Сидельникова мгновенно изменила знак настроения Виргилиуса на противоположный.
Смеясь, он приладил картину на стене под мягкий, ровный, боковой свет, естественный, переливающийся через окно от полуденного избытка. Ближайший домик вынырнул личиком из белоснежного воротника, голубенькие ставни распахнулись, обнаруживая внутри оранжевое тепло; дымок из трубы штопорком ввинтился в просветлевшее облако: потяни - и праздничная солнечная струя вырвется из плена, и заснеженный мир утонет в ней, растает и наступит - лето, но лучше пока этого не делать. Лучше - снова надеть валенки и, ступая следом в след, мимо пушистых елочек дотопать до околицы, повернуть направо... Там шоссе республиканского значения, мощный джип с включенным двигателем, и впереди - чудеса, самые невероятные диканьки.
1
ИОАНН
Виргилиус вывалился из машины, присел и... не без труда распрямил затекшие ноги, в такие минуты ему непременно приходила на ум одна и та же поговорка: "Старость - не младость...", но с обязательным троеточием в конце, полагающим продолжение "... чего-нибудь и как нибудь..."
В небе солнце, должно быть, яркое и
