Небольшое дополнение. По мотивам Призрака Оперы.
Слёзы
Дома нет никого кроме мамы. Она плачет. Плачет опять. Они с отцом поссорились, и она плачет. Мальчик тоже плакал, нет, скорее, тихонько постанывал, боясь напомнить о своём присутствии и тем самым вызвать её гнев. Он сидел на кровати, обхватив руками колени, в соседней комнате плакала мать. Хоть он и не знал точной причины, но всегда понимал, что каждая её слезинка, пролита отчасти по его вине, а в такие моменты, как сейчас, был просто уверен в этом. Он любил свою мать, как каждый ребёнок. Ему не было дано узнать материнскую любовь, но свою любовь он отдавал с радостью, ничего не прося взамен и ничего не получая. Он любил мать и больше всего на свете желал, чтобы она перестала плакать. Сегодня она плакала не из-за него, а из-за ссоры с мужем, но мальчику, привыкшему за годы пренебрежительного отношения, брать вину на себя, казалось, что и он как-то причастен к этому. Он навсегда запомнил её слова, сказанные в один из бесчисленных случаев, когда мать на него кричала. «Ты загубил мою жизнь!»
Он не мог больше выносить этого. Не мог. Он слишком боялся мать, чтобы тревожить её, но при этом слишком любил, чтобы оставаться здесь, когда она там, в соседней комнате, плачет одна. Наконец, любовь в маленьком детском сердце пересилила страх.
Она сидела на диване, опираясь локтём на подлокотник, прикрыв глаза ладонью, из её груди вырывались всхлипы. Мальчик направился к ней, но нерешительно остановился в нескольких шагах от дивана. Он боялся подойти ближе, боялся её реакции, боялся ещё больше её расстроить. Он хотел сказать что-то ободряющее. «Всё будет хорошо, мама», но слова не шли с языка. Мальчик набрался храбрости и присел рядом с ней. Женщина, несомненно, знала о его присутствии, но не повернулась к ребёнку, не сказала ни слова. Он потянулся к ней, ища ласки. Простой материнской ласки, единственной любви, доступной всем без исключения, любви, право на которую имеет с рождения каждый человек. Той любви, которой он всегда был незаслуженно лишён. Мальчик робко дотронулся до её руки, хотел обнять её, потянулся, чтобы поцеловать. Женщина повернула к нему заплаканное лицо. Мгновение казалось, что сейчас она обнимет ребёнка, приласкает, выслушает всё, что хотел он ей сказать, а сказать он хотел очень много. Но она не сделала этого, она поступила прямо противоположным образом. Женщина отодвинулась, вырвала свою руку из его маленькой ладони. Мальчик не делал больше попыток вновь прикоснуться к ней.
- Иди к себе, - сказала женщина.
- Мама… - его голос дрожал, мальчик из последних сил сдерживал слёзы.
Он знал, что должен был уйти, но не смог. Чаша терпения его матери переполнилась.
- Иди! Оставь меня! Уходи! – закричала она. – Я же ясно сказала: оставайся у себя!
Она без толики любви смотрела на его дрожащие губы, большие светлые глаза, полные слёз. Взгляд её задержался на правой половине лица мальчика, она закрыла глаза, будто справляясь с невыносимой болью.
- Почему ты не надел то, что я дала тебе?
Мальчик похолодел. Он забыл. Забыл о её просьбе. Несколько дней назад мать дала ему маску и сказала носить её, когда он не один. Сегодня он забыл. Но она не забыла.
- Почему?! Ты специально это сделал? Да?! Специально?
- Прости… Прости… Мамочка… - лепетал мальчик, вжимая голову в плечи, будто поток резких слов причинял ему физическую боль.
- Уходи, слышишь! Иди к себе! Не показывайся мне на глаза!... За что Господь наказал меня? За что?
Она вновь упала на диван, зарыдала. Мальчик не стал больше испытывать судьбу, он побежал в свою комнату. Там, забравшись с головой под одеяло, в темноте, он дал, наконец, волю слезам. Он плакал беззвучно, чтобы не тревожить мать, не напоминать ей лишний раз, что он здесь, совсем рядом, что он живой, и он дышит, что он никогда не изменится.
Он никогда не задумывался над тем, почему именно так. Почему именно так распорядилась судьба. В какой из множества подобных вечеров он оставил, наконец, несбыточную мечту заслужить любовь матери и стать таким же, как все? Это была его мечта, стать таким как все дети, как все люди, окружающие его. Стать частью общества, которое без конца отвергало его, было злым и беспощадным. Он никогда не чувствовал себя частью мира, частью чего-то большего. Его никогда никто не любил. Может, именно поэтому всё обернулось так? Каждого человека кто-нибудь должен любить. А этого, всеми покинутого ребёнка никто не любил. Так, как жил он, мог жить только окончательно сломленный и отчаявшийся человек. Может, именно тогда он был сломлен? В одну из бесконечных ночей, проведённых под одеялом, наедине с ужасным морозящим чувством отчуждения и ненужности.
Ах, эти бесконечные ночи наедине с болью… Только темнота. И слёзы. Слёзы. Слёзы.
Записи графа де Шаньи
Кто в Париже не слышал историю о призраке оперы? Кто не знает нынче о событиях, произошедших несколько десятилетий назад в театре Опера-Популер, который, кстати, на днях закрылся? Конечно, все слышали. Конечно, каждый знает лично кого-то, кто знает кого-то, кто во время представления в знаменитом (или злополучном) театре видел тёмную фигуру в ложе номер пять. Человек, одетый в чёрное, с белой маской на лице. Так описывают обычно Призрака Оперы. Но то, что для других лишь сказка, способ скоротать время, для меня очень серьёзно. Ведь я действительно слышал рассказ о тех событиях из первых уст. Мой отец граф Рауль де Шаньи, моя мать Кристина де Шаньи, урождённая Доэ.
Наверное, я преувеличиваю, называя свои сведения рассказом. Родители почти никогда не говорили об этом. Особенно не любил вспоминать об Опера-Популер отец. Его можно понять. В ночь, когда горела Опера, он чуть не погиб от рук человека, который кроме прочего был и его соперником в любви. Но, по-моему, его ревность была беспочвенной. Любой, кто видео моих родителей вместе, готов поклясться, что они любили друг друга больше всего на свете. Я видел их любовь, ощущал её каждый день. Спокойствие и гармония, всегда царящие в нашей семье, могли быть построены только на любви. Если мать и вспоминала изредка отрезок своей жизни, проведённый в стенах Оперы, то никогда не заводила об этом разговора. Те немногие сведения, которыми я располагаю, я узнавал по клочкам, слушая разговоры родителей, ловя неосторожные слова, расспрашивая тех, кто мог иметь отношение к этой истории.
Моя мама всегда учила меня быть сострадательным. Вы скажете, что каждая женщина учит этому своего ребёнка. Но из маминых уст слова о сострадании, понимании, прощении звучали по-особенному. Так говорить может только тот, кто пережил нечто трагическое, научившее его сострадать людям, которые, кажется, не заслуживают сострадания, понимать то, что другие понять не в состоянии, и прощать вещи, которые простить нельзя. Часто она напоминала мне о том, что главное в человеке – душа, а не то, что снаружи. И даже, если душа изранена, измучена, её можно спасти и исцелить, если хватит силы и любви. Она тяжело вздыхала. Намного позже я стал понимать, что её вздохи были вызваны сожалением, что ей самой силы не хватило, что не нашёлся тот человек, у которого силы достаточно. А может любви? Мама любила моего отца. Может, именно любви не хватило?
Не стану говорить об эмоциях людей, которые уже давно мертвы. Я не могу знать в точности, что думала и чувствовала мама. В своём повествовании я постараюсь впредь не высказывать собственных домыслов и беспочвенных догадок, сообщу лишь факты, которые я выяснил в ходе своего расследования.
Идея провести собственное расследование впервые появилась у меня, когда отец со словами «Враньё, враньё!» захлопнул книгу под названием «Призрак Оперы». Эта книга вышла в свет незадолго до смерти моего дорогого отца. Мама к этому времени уже четыре года как покинула нас. Это был страшный удар для меня, вторым ударом стала смерть папы. Является ли это предприятие попыткой занять себя, убежать от горя? Может быть. Но на тот момент идея узнать правду о Призраке Оперы так захватила меня, что я не утруждал себя анализом её происхождения.
Как я уже сказал, родители почти ничего не говорили мне о таинственных событиях, предшествующих их свадьбе. Я знал лишь, что в юности моя мать была певицей, выступала в театре Опера-Популер, где произошла её встреча с человеком, тайну которого я и хочу раскрыть. О нём мне известно очень мало. Я знаю только его имя, знаю, что он был талантлив во многих областях, что соперничал с Раулем де Шаньи за сердце юной Кристины Даэ и проиграл. С тех пор его след теряется. Если он и связывался с матерью после пожара в Опере, то об этом мне ничего не известно. Среди её бумаг я не нашёл писем или иных документов, подтверждающих это. Но, думаю, писем и не было. Быть не могло. Рассматривая психологический портрет этого человека, нарисованный мною в воображении, я могу сказать, что он навсегда ушёл из её жизни. Навсегда отпустил, что дало ей возможность создать крепкую семью.
Не хочу, чтобы моё повествование было историей в духе Александра Дюма, поэтому перейду непосредственно к фактам. Я с детства знал мадам Жири. Она заботилась о моей матери, когда та потеряла собственного отца. Почти всю жизнь мадам Жири провела в Опере, и если кто-то знает подлинную историю Призрака, то только она.
Вооружившись карандашом, записной книжкой, терпением и жаждой истины, я отправился к Мег Ксавье, в девичестве носившей фамилию Жири. Она приходится дочерью той самой мадам Жири, о которой я говорил. Мадам Жири, к сожалению, скончалась десять лет назад.
В доме у мадам Ксавье было тихо. Её мужа не было дома в день моего визита, а внуков её дочь на лето увезла к морю. Мадам Ксавье, или тётушка Мег, как я и мои сёстры привыкли называть её, находясь в преклонном возрасте, не утратила ясности ума и была очень удивлена целью моего визита.
- Скажи, Люсьен, зачем это тебе? – спросила она.
- Я лишь хочу знать правду, - ответил я. – Прошу вас, тётушка Мег, если вам что-то известно, расскажите мне. Я никогда не спрашивал родителей, да она не сказали бы. Но, может быть, ваша матушка рассказывала вам о Призраке Оперы?
- Моя мама была скрытной, - сказала тётушка Мег, уходя от прямого ответа. – Но она довольно много рассказывала мне об Опере, особенно в последние месяцы жизни. Думаю, она просто устала нести по жизни чужую тайну. Ах, зачем тебе это, Люсьен? Не понимаю. Твоя матушка не одобрила бы этого.
- Прошу вас, тётушка Мег, - повторил я. – Расскажите то, что знаете.
- Так и быть, - вздохнула она, как мне показалось, с радостью. Была ли она рада рассказать мне тайну Призрака? Скорее, была рада избавиться от этой тайны, к тому же любила посплетничать.
- Мы с твоей покойной матушкой дружили с детства. Ей было всего семь, когда её отец умер, и моя мать взяла на себя заботу о ней. Мы жили в Опера-Популер. Кристина всегда была склонна к мечтательности, поэтому я, признаться, не была очень удивлена, когда она по секрету рассказала мне, что её посетил Ангел Музыки.
Началась та часть истории, которой я не знал. Но я попытался ничем не выдавать своего волнения. Тётушка Мег между тем продолжала свой рассказ.
- Кристина сказала, что каждый день Ангел Музыки разговаривает с ней в её артистической комнате, учит её пению, что именно благодаря ему раскрылся её талант. Я
