то разжимаясь, они как бы обследовали пространство вокруг, выискивая новый источник питания. Из шеи и подбородка Фалмера также выпростались молодые побеги и все тело его как-то странно шуршало и шевелилось под одеждой, словно по нему ползали сотни юрких ящериц.
Одновременно, звуки, издаваемые ветвями, стали более призывными и нежными, а в их движениях появился новый, неизъяснимо притягательный ритм. Это было похоже на сладкозвучное пение невидимых сирен, и в то же самое время, на завораживающий танец кобр, раскачивающихся перед смертоносным прыжком. Тон всем своим существом ощущал неодолимость силы, призывавшей его к действию. Казалось, что проросшие усиками пальцы Фалмера своим змеиным шевелением манят его к себе. Внезапно, словно подчиняясь чьей-то команде, Тон рухнул на днище лодки и встав на четвереньки, двинулся в сторону растения. Медленно, сантиметр за сантиметром, обуреваемый то ужасом, то неодолимым влечением, полз он к твари, карабкаясь через теперь уже ненужный тюк с корнями орхидей; шаг за шагом продвигался он вперед, пока, наконец, не уткнулся носом в скрюченные пальцы мертвеца с подрагивающими от вожделения щупальцами.
Словно во власти колдовского гипноза, Тон впал в оцепенение, парализовавшее все его чувства. Он еще ощущал, как скользят по голове и шее быстрые щупальца твари, как колют их жала, проникая под кожу, но помешать этому он уже не мог. Он даже не мог закрыть глаза. В его застывшем взгляде отразилось золотисто-пунцовое брюшко порхающей бабочки, а потом иглы щупалец проткнули его зрачки.
Все глубже и глубже въедались в тело Тона жадные побеги, пуская во все стороны новые отростки и опутывая плоть сетью разветвлений. Некоторое время Тон трясся в конвульсиях, словно жизнь уходящая и зарождающаяся сплелись воедино в ожесточенном поединке. Наконец, все было кончено, и человек повис, развернутый навзничь, словно муха, прекратившая борьбу в смертоносной схватке с пауком. Раздавшееся вширь и окрепшее, растение продолжало жить и в его верхних ветвях, в неподвижном и безмолвном мареве полдня, начал распускаться новый цветок.
.
Г. Дж. Уэллс
Цветение странной орхидеи
Покупка орхидей всегда сопряжена с известной долей риска. Перед вами — бурый сморщенный корень, так, что во всем остальном приходится полагаться на что угодно: собственное чутье, порядочность продавца, или просто удачу. Может, растение уже обречено на гибель, а может, вам крупно повезло, и вы сделали вполне приличную покупку, стоящую потраченных денег, и — как это уже бывало не раз — в один прекрасный день перед вашим восхищенным взором развернется нечто совершенно невиданное, поражающее богатством форм, особым изгибом лепестков, более тонкой окраской, необычной способностью к мимикрии. Гордость, красота и доходы расцветают все вместе на нежном зеленом стебле, и как знать, возможно, к ним примкнет и слава. Ибо для нового чуда природы необходимо новое имя, и разве не естественно окрестить цветок именем его владельца. Какая-нибудь там "Джонсмития офрис"! Что же, встречаются названия и похуже.
Быть может, надежда прославиться, сделав именно такое открытие, и превратила Уинтера Уэдерберна в завсегдатая цветочных распродаж — надежда и, вероятно, еще и то обстоятельство, что у него вообще не было никаких других сколько-нибудь интересных занятий. Это был человек робкий, одинокий и весьма неприспособленный к жизни. У него были средства, позволяющие ему вести вполне безбедное существование, но не было духовной энергии, которая заставила бы его искать занятий более определенных. Он мог бы с равным успехом коллекционировать марки или монеты, переводить Горация, переплетать книги или открывать новые виды водорослей. Но вышло так, что он занялся выращиванием орхидей, и все его честолюбивые помыслы не выходили за границы его маленькой садовой оранжереи.
- Почему-то мне кажется, - проговорил он как-то, сидя за кофе, - что сегодня со мной непременно что-нибудь случится.
Говорил он медленно, стараясь придать важность своим словам — так же, как двигался и думал.
- Ах, ради Бога, не говорите мне об этом! – воскликнула его кузина-экономка. Для нее туманное "что-нибудь случится" всегда означало какие-нибудь неприятности.
- Нет, вы меня неправильно поняли. Я не имею в виду ничего плохого… Хотя, сказать по правде, я и сам не знаю, что я имею в виду. Сегодня, - продолжал он, сделав многозначительную паузу, - в лавке Питерса начинается распродажа растений из Индии и Андаманских островов. Я, пожалуй, загляну к ним. Посмотрю, что у них там есть хорошего. Как знать, а вдруг я на этот раз приобрету что-нибудь ценное? Впрочем, это — всего лишь предчувствие.
И он протянул чашку за второй порцией кофе.
- Это растения, собранные тем несчастным молодым человеком, о котором вы мне на днях рассказывали? – спросила экономка, наливая кофе.
- Да, - ответил Уэдерберн и задумался, так и не донеся до рта кусочек поджаренного хлеба. – А, вот, со мной никогда ничего не случается, - произнес он, продолжая вслух свои мысли. - А почему, хотел бы я знать? С другими происходит всё, что угодно. Взять, к примеру, Харви. Только на прошлой неделе с ним произошло столько интересного. В понедельник он нашел шестипенсовик, в среду все его цыплята заболели ветрянкой, в пятницу к нему приехала двоюродная сестра из Австралии, а в субботу он вывихнул ногу. Какой водоворот волнующих событий по сравнению с моей ничем не примечательной жизнью.
- На вашем месте я бы предпочла поменьше волнений, - сказала экономка. – Не думаю, чтоб они пошли вам на пользу
- Да, конечно, все это в какой-то мере беспокойно. Но всё же…. Подумайте, ведь со мной никогда ничего не случается. Даже в детстве, я не пережил ни одного приключения. В молодости я так и не влюбился. Ни разу не был женат. Я даже не знаю, что испытывает человек, когда с ним случается действительно что-нибудь необычное. Этому любителю орхидей было всего тридцать шесть, — он был на двадцать лет моложе меня, — когда он умер. К тому времени он успел дважды жениться, один раз развелся, четыре раза болел малярией и даже один раз сломал ногу! Он даже убил малайца в одной из стычек с ними, а в другой раз его самого ранили отравленной стрелой. И, в конце концов, погиб в джунглях от укусов пиявок. Все это, конечно, принесло ему массу беспокойств, но зато какая интересная жизнь! За исключением, разве что пиявок. Брр. …
- Как видно, эти приключения не пошли ему на пользу, - сказала пожилая леди убежденно.
- Да, пожалуй. - Уэдерберн взглянул на часы и задумался. – Двадцать-три минуты девятого. Я выйду из дома без четверти, времени у меня еще предостаточно. Пожалуй, надену-ка я сегодня летний пиджак и панаму, как вы думаете. На улице такая теплынь. Дождя, похоже, не будет?
Он бросил неуверенный взгляд на безоблачное небо за окном и залитый солнцем сад, а потом, с тревогой, на кузину.
- Я считаю, что вам лучше взять с собой зонтик. Тем более, что вы едете в Лондон, - сказала та не допускающим возражений тоном. – Дорога-то не близкая.
Уэдерберн вернулся под вечер в необычном для него возбужденном состоянии. Он сделал очередную покупку. Он редко действовал решительно, но на этот раз было именно так.
- Это — онцидии, а это — дендробии и палеонофис, - перечислял он, глотая суп и любовно созерцая свои приобретения. Разложив их перед собой на обеденной скатерти, он сообщал кузине всяческие их подробности. По заведенному обычаю каждую свою поездку в Лондон он, как бы, заново переживал по возвращении, что доставляло удовольствие ему и его слушательнице.
- Я так и знал, что сегодня что-нибудь произойдет. И вот я купил всё это… Некоторые из них — я почему-то убежден в этом, — некоторые из них окажутся замечательными. Вы знаете, как будто кто-то подсказал мне, что будет именно так. Вот эта, — он указал на уродливый корень растения, — никак не определена. Не то палеонофис, не то что-то другое. Весьма возможно, что это новый вид или даже класс. Это как раз последний экземпляр из тех, что собрал бедняга Баттен.
- А мне она не нравится. У нее отвратительная форма.
- По-моему, пока-что она еще совсем лишена всякой формы.
- Мне ужасно не нравятся ее торчащие во все стороны отростки.
- Завтра мы их спрячем под землей.
- Она похожа на паука, притворяющегося мертвым.
Уэдерберн, улыбаясь и склонив голову набок, рассматривал корень.
- Да, признаться, на вид не очень приятная. Но об этих растениях никогда нельзя судить по их корням. Он может оказаться прекрасной орхидеей. Да, сколько дел у меня на завтра! Сегодня вечером надо обдумать, как рассадить все это, а уж завтра примусь за работу.
- Беднягу Баттена нашли в мангровом болоте, — задумчиво проговорил Уэдерберн за ужином. - Он лежал, вцепившись в кочку и подмяв под себя этот корень. Неизвестно, был ли он мертв к тому моменту. У него была малярия, или, может, он просто потерял сознание, а его приняли за мертвого. Эти мангровые леса — сущий ад для белого человека. Может, он просто лежал без сознания после очередного приступа и стал жертвой кровососов-пиявок. Во всяком случае, когда его нашли, он был легким, как высушенная муха в паутине. Так что, эта орхидея, можно сказать, досталась ему ценой его жизни.
- Это не делает ей чести.
- Ладно. Как сказал поэт, "пусть жены сетуют, удел мужей трудиться", — изрек Уэдерберн с глубокомысленным видом.
- Подумать только, умереть в каком-то отвратительном болоте — без всякого комфорта и сострадания. А до этого пролежать там сколько дней, трясясь в лихорадке, целиком завися от хины и хлородина. Нет, если мужчинам давать волю, они обязательно что-нибудь натворят. И никого поблизости, кроме этих жутких и вероломных индейцев! Я слыхала, что туземцы Андаманских островов — просто чудовища какие-то, они и здорового-то не пощадят, не говоря о больном. И все для того, чтобы какой-нибудь чудак в Англии мог наслаждаться, наблюдая, как расцветает это отвратительное растение!
- Разумеется, там совсем нет удобств, что и говорить. Но некоторые находят особую прелесть в таком образе жизни, - заметил Уэдерберн. - Во всяком случае, туземцы, сопровождавшие Баттена, были настолько цивилизованны, что сохранили его коллекцию до прихода его коллеги. Правда, при этом все орхидеи завяли и теперь невозможно определить, к какому виду они принадлежат. Именно поэтому эти растения меня так заинтриговали.
- Именно поэтому они вызывают у меня такую антипатию. Я не удивлюсь, если окажется, что они являются разносчиками какой-нибудь заразы. Только представьте себе: на этих безобразных корешках лежало мертвое тело. Боже мой, да как же мне это сразу не пришло в голову! Теперь мне просто кусок в горло не полезет!
- Я уберу их со стола, если хотите. Вот, смотрите, я переложил их на скамейку у окна. Вам лучше? А я могу ими и так любоваться.
В течение нескольких последующих дней Уэдерберн с головой ушел в работу. Он целые дни пропадал в оранжерее: возился со своими корешками, обкладывал их древесным углем, кусочками тикового дерева и другими таинственными аксессуарами, известными только тем, кто выращивает орхидеи. Уэдерберн считал, что теперь у него каждый час наполнен удивительными событиями. По вечерам он без умолку болтал
