разгладила складки на листке с бурыми пятнами и в задумчивости проговорила:
— Как знать, видно письмо все эти годы лежало где-то на чердаке, а нам и невдомёк — проходили мимо занятые своими делами. Через столько лет прошлое протягивает нам свою руку — Не забывайте!
— Постой, здесь написано, что Паша встретил Николая под Брянском, в Навлинских лесах в селе Липки. Не судьба ли эту весть преподнесла!? Вон на той книжной полке стоит географический атлас СССР … Да не-то, следующий … . Давай суда, посмотрим по карте. Вот Брянская область … река Навля и станция Навли. От Брянска совсем не далеко. Ты меня понимаешь? В сорок третьем отец твой был жив, партизанил. Кто знает, может ему повезло. Не зря же мы письмо получили.
Брянщина встретила Алексея пасмурным сентябрьским небом.
На станции Навли попалась под руку шедшая в Липки колхозная машина, она и доставила его к самому крыльцу правления. Вечерело, моросил дождь, озноб вызванный непогодой толи нервозностью сотрясал тело: в последние дни столько произошло. Бывшая спокойная, размеренная жизнь облетела как осенняя листва. Нечто новое вливалось в его вены вместе с благоговейным почтением, душевным трепетом и любопытством перед неизвестностью.
В правлении председателя не было, но открытая дверь парткома приглашала зайти. Состоялся разговор. Алексей показал письмо и рассказал его историю. Парторг оказался пришлым в этом колхозе, но знал тех, кто воевал в здешних лесах и согласился проводить.
Михаил Иванович Деулин, старейший житель села Липки, рассказал: как осенью 1941 года через их село отходил на восток малый отряд уставших, измотанных боями красноармейцев.
— Не задержались они у нас: ночью пришли и той же ночью растворились во мраке. Был среди них тяжело раненный боец, на носилках несли его товарищи, совсем ослаб, бедняга. Его то и скрыли наши селяне. Никто не знал, чья семья спрятала раненного. Это потом уже выяснилось. А через день гитлеровцы в село въехали, собрали всех, объявили о введении нового порядка и в сельсовете комендатуру устроили. Словом вели себя как хозяева. На площади виселицу поставили для устрашения. Редкий день проходил без казни. Так вот и зажили под пятой у Гитлера. А бойца нашего прятала семья Гололобовых. Терентий Гололобов, бывший единоличник, раскулаченный в двадцатые годы, прятал раненого в своём бывшем тайнике, где когда-то таил от властей мешки с зерном. Два месяца скрывали они его от фашистов, на ноги поставили, отвели смертушку от его головы, но не от своей. Командир нашего партизанского отряда, ставшим впоследствии первым Ворошиловским отрядом, товарищ Г.Ф. Гудзенко планировал перевезти бойца в лес. Вот тут-то и показал себя здешний житель, предатель Гурков. Как только пронюхал?! Выдал, гад! Схватили всю семью и бойца того. Старших Гололобовых, отца и мать тут же у сарая расстреляли, а Марию … Язык не поворачивается такое говорить, девчонка молодая, семнадцати лет … одним словом поиздевались эти звери над ней и выбросили на мороз замерзать. Приползла она в наш огород вся обмороженная, оттуда я её болезную к себе в дом и забрал. Солдата нашего в комендатуру увели. Но недолго ему там пришлось горе мыкать. Партизаны навестили ихнего коменданта, сожгли этих псов. А солдат тот, через месяц, а может и меньше, ночью ко мне заявился и увёл Марию с собой в отряд. Той же ночью был найден повешенным предатель Гурков. Это они отомстили за её родителей.
Славный был подрывник, сколько эшелонов под откос пустил. А Мария всегда с ним, словно хвост. Про «Голубой мост», может, слыхивали, на Десне? Так это наших партизан дело. Какая операция была, сотни килограмм тола заложили! На всё дело считанные минуты. Молодцы!
После освобождения Брянска осенью сорок третьего некоторые вернулись из лесов домой. Боец тот по ранению вернулся в наши края вместе с Марией. У меня они жили, её-то дом сожгли. Звали его Николай Степанович Вольский. Учителем у нас был. Году в сорок пятом, к себе на родину ездил, да семью свою не нашел: рассказали знакомые из соседнего дома, будто встретили его супругу во дворе, возвращающуюся вечером домой. Да вот только поутру этого дома не стало после ночного артобстрела, все жильцы остались под руинами до самой весны. Тёщу навестил, а там незнакомые люди живут и ничего о бывших хозяевах не знают. Так вот ни с чем и назад обернулся.
Нелегко им пришлось. Да, с Марией-то они расписались в том же году и у меня прожили вплоть до отмены карточек. А там, в район перебрались, в Навли, где в школе работал, детишек учил, своих-то им бог не дал. Всё война проклятущая.
К нам часто раньше приезжали, пока не уехали в его родной город. Открытки всё присылали, вот и в прошлом году. Адрес? Сейчас посмотрим, дай бог найти только. … Да вот вишь, оказия вышла … внучка ножницами видать баловалась, всё отрезала, только на штемпеле осталось — Ленинград. Ты сынок его в Навли поищи, может, кто и вспомнит. Хороший он человек, таких не забывают.
Старик ещё долго рассказывал про войну, про партизан, про то, как тяжело им приходилось и после победы. Парторг, извинившись, собрался домой предупредив Алексея, что утром пойдут машины в район и захватят его до Навли.
Многое Алексей узнал сегодня, не хватило и ночи всё осмыслить, передумать. Так и не сомкнул он глаз до самого утра на высокой деревенской кровати.
Средняя школа №1, посёлок Навля. Директор школы, седеющий мужчина лет пятидесяти, со вниманием выслушал молодого человека и, взглянув тому в глаза с твёрдостью в голосе произнёс.
— Мне, кажется, я могу вам помочь. Пройдёмте со мной.
Они прошли по временно затихшим школьным коридорам и остановились перед дверью с табличкой «Школьный музей партизанской славы». В большой светлой комнате под стеклом хранились свидетельства о народном подвиге. Награды, пожелтевшие документы, предметы партизанского быта собранные пионерами изучающими историю своего края. Фотографии рассказывали о работе юных следопытов. На одном из снимков в окружении школьников стоял высокий седой мужчина. Под снимком надпись:
«Ленинградские пионеры школы № 327 со своим учителем Николаем Степановичем Вольским, партизаном – подрывником Первого Ворошиловского отряда. 1967 г.»
Как бы издалека, доносились до сознания Алексея слова директора.
— Преподавал историю у нас в школе до 1958 года. После очередного слёта ветеранов-партизан, что ежегодно проходит в посёлке, вернулся к себе на родину в Ленинград. Там по сей день и проживает. Несколько лет назад приезжал к нам, с группой школьников, на встречу со своими партизанскими друзьями, и наши пионеры побратались с ленинградскими сверстниками. Теперь между школами ведётся активная переписка. Мы пишем о своей следопытской деятельности в партизанском крае, о своих поисках и новых находках, ленинградские школьники рассказывают о встречах с блокадниками, присылают их воспоминания, фотографии.
Так что в Ленинграде он — директор школы № 327.
Вновь серое небо над городом на Неве. Перрон вокзала, суета, озабоченные лица граждан, одни приехавшие деловито ловят такси, другие не спеша спускаются вглубь метро. У витрин с сувенирами стоят отъезжающие, с нетерпением поглядывая на часы.
Алексей решительно направился к ларьку «Горсправка» и выяснил за пять копеек адрес школы. В привокзальной парикмахерской, после длинной дороги, привёл своё лицо в порядок и, взяв такси, назвал полученный адрес.
Архитектура школы была необычна, и не сразу Алексей нашел кабинет директора. И вот тут его движения оплела нерешительность.
Он стоял у коридорного окна, за стеклом которого проплывали события прошедших дней и уносили за собой все слова, какие он готовил для первой встречи с отцом. С каждой секундой душевного колебания сердце усиливало свой ритм.
«Вот сидит за этой дверью человек, проживший богатую событиями жизнь. Человек, потерявший в войну жену и сына, — похоронивший их под развалинами родного дома. Проживший с этой мыслью более тридцати лет и не подозревающий, что мы с матерью живы и все эти годы были где-то рядом. А я всю свою жизнь даже не знал о его существовании. Как объяснить ему кто я? Какие найти слова?»
— Молодой человек, вы ко мне? Проходите, извините, что заставил вас ждать. Так в чем дело? Я вас слушаю.
Посетитель протянул фронтовое письмо, и пока директор читал расплывшиеся строки, видел, как с его лица исчезла добродушная улыбка. Лицо стало серьёзным, глаза наполнились печалью от невосполнимой утраты, и он вопросительно взглянул на посетителя.
Стоявший перед ним мужчина, сглотнув подкативший к горлу комок, дрогнувшим голосом произнёс:
— Я — Алексей! Алёша, ваш сын. Мы выжили в блокаду, ОТЕЦ!
