этого было совершенно непонятно - как на ней удерживался. Появлялось ощущение, что он вот-вот соскользнет на плечо.
Старшина смачно сплюнул и растер юфтевым сапогом плевок.
Сапоги он носил неуставные, такие как у танцоров – сплошная гармошка. Да и вообще вся ушитая форма, подворотничок со вставкой и обувь – все выдавало в нем франта. Даже широкая, продольно располагавшаяся на погоне «лычка», ярко-ярко-желтая на голубом фоне аккуратно пришита люрексом.
Старшина подтянул штаны, схваченные сзади парашютной резинкой, обтянул гимнастерку, поправил ремень, который он почему-то носил по уставу - довольно высоко по сравнению с остальными сержантами-старослужащими, и продолжил.
- Ну как вам наши харчи? Жалобы есть? Жалоб нет, - не дожидаясь ответа, закончил он свой вопрос, - Так, мальчики… Каменщики среди вас есть?
Саша от неожиданности вздрогнул. «Может, показалось», - подумал.
- Я спрашиваю, - повторил старшина, - каменщики среди вас есть?
Саша выдохнул всей грудью «есть», и это получилось почему-то негромко и пискляво. Раздались смешки.
- А-атставить, - гаркнул старшина, нажимая на первую букву, - Курсант, выйдите из строя.
Курсант Збруев находился во второй шеренге, и потому ему пришлось проделывать определенные манипуляции, чтобы оказаться впереди. Он положил руку на плечо стоявшего перед ним товарища, после чего тот сделал шаг вперед и в сторону, а Саша - три шага вперед, и, как получилось, осуществил поворот «кругом».
Подошел старшина с улыбочкой, ехидству которой мог бы позавидовать любой актер, играющий роль негодяя.
- Представьтесь, молодой человек.
При этом он по привычке подергал курсантский ремень. Посмотрел подворотничок, сильно отвернув его, потому что был ниже ростом.
- Збруев, - выпалил Саша. И добавил про себя – «молдаванин долбанный», спонтанно отреагировав на унижение.
- Кто-кто? – ехидно, все с той же улыбочкой, спросил старшина, - Вы, молодой человек, оказывается, не только не умеете правильно выполнять команду «кругом». Вы еще и представляться не умеете? Кто вы, Збруев? Капитан Збруев? Полковник Збруев? Или Збруев поц?
Раздались смешки.
- А-атставить! – привычно гаркнул Молдаванин.
- Курсант Збруев, - поспешил поправиться Саша, перекрикивая старшину.
- Так вы и есть каменщик, курсант Збруев?
- Так точно, товарищ старшина.
- Хорошо, хорошо, Збруев. А ты не родственник…
- Никак нет, товарищ старшина, - предупредил конец вопроса курсант Збруев - не впервые приходилось говорить об отсутствии родства с актером.
- Хорошо, Збруев… Ну что ж - пойдем с тобой на склад.
Привычка к официальному «вы» у старшины распространялась, когда перед фамилией он произносил должность или звание. Когда же обращался просто по фамилии, то переходил на «ты».
- Старший сержант Зеленцов, - обернулся он в сторону сержантского состава, - Ведите роту в расположение. Занятия по взводам. По плану.
Старшина был таким же срочником, как и сержанты, но был на особом счету у начальства и так себя поставил, что только его призыв мог обратиться к нему по имени. И то только в свободное время. Может, поэтому за глаза сержантский состав и называл его Молдаванином, вкладывая в это слово и свое презрительное отношение к нему, и, наверное, зависть.
- Ну что? Идем за краской, Збруев?
- За какой краской, товарищ старшина? – опешил Саша, - Я же не маляр, я – каменщик.
- Какая, хрен, разница? - весело спросил старшина, - Ты же строитель? – и сам ответил, - Строитель, - он явно издевался. Тонко и в то же время грубо, ощущая бесконечную над Сашей власть.
«А и правда, ну какая разница между мастерком и кистью, Молдаванин гребаный», - грустно и зло промелькнуло в сознании.
- А какой краской красить надо и что? - Саша еще надеялся, что это какой-нибудь заборчик и краска будет готовая.
Оказалось - нет. Судьба сыграла с ним злую шутку - красить нужно было не заборчик, а стены казармы. Точнее - ленкомнаты. И краска – сухой порошок. А к ней – еще клей казеиновый и мыло в придачу. Клей в гранулах.
А краска желтенькая такая, светленькая. Она сама уже – подвох: попробуй разведи неправильно. «Влип, очкарик», - подумал Саша. Он что-то слышал о том, как такая краска делается, но как и в каких пропорциях - не представлял и близко.
Порошок, мыло и клей он сложил в ведро, принесенное старшиной с другого, рядом находившегося склада.
- Ну что, курсант Збруев, задача понятна?
- Понять-то я понял, товарищ старшина. Но в какой пропорции делать раствор?
- Збруев!? - старшина удивленно и зло посмотрел на него, - Да ты, я смотрю, ни хрена не понял? Строитель – ты, а не я. Это ты должен знать пропорции, - он снова ехидно улыбнулся, показывая свои ослепительно-белые зубы.
«Встретился бы ты мне на гражданке, индюк надутый, я бы тебе твою белизну-то проредил», - вконец разозлился Саша, но виду не подал: это не гражданское начальство, здесь со службы «по собственному» не уволишься.
- Товарищ старшина, - неожиданно для себя спросил он, - а сколько у меня времени на работу?
- Збруев!? - захохотал Молдаванин, вытаращив театрально глаза, - У тебя, дорогой мой, впереди два года, а ты спрашиваешь о таких мелочах. Как покрасишь, так покрасишь… Да, - будто вспомнив что-то важное, улыбнулся он, - скажешь своему замку, что я тебя освобождаю от зарядки на все время покраски стен.
«На все время» прозвучало как приговор о длительном заключении, отчего на душе у Саши стало совсем сумрачно.
Уже уходя, старшина повернулся и бросил:
- Вода в казарме. Дрова за казармой. Там и костер распалишь. Если что, скажешь – я разрешил, - он снова ехидно улыбнулся, глядя на вконец оцепеневшего курсанта Збруева.
«Костер? Дрова?.. Точно. Воды-то горячей в казарме нет». Отягощенный мыслями о предстоящем химическом опыте, Саша не сразу сообразил, что он – один. А когда понял, вытащил завернутые в бумагу ингредиенты из ведра, перевернул его вверх дном и, примостившись, расслабился. Какое-то прелестное ощущение разлилось в груди. «Пусть и не свобода, - подумал, - но все же хорошо-то как - хоть на десять минут стать свободным».
За спиной раздались шаги. «Старшина!» - вздрогнул Саша и машинально обернулся. Увидел незнакомого - мелкого и в прыщах - сержанта из какой-то другой роты. Облегченно вздохнув, отвернулся и продолжал сидеть, забыв, что он в армии, что надо встать по стойке «смирно», повернувшись лицом к старшему по званию, и отдать честь.
Реакция на такую борзость ждать себя не заставила.
- Курсант! Ваша фамилия? – в голосе сержанта слышалось и удивление, и возмущение одновременно.
- Збруев, - поднялся не по-военному Саша: типа – ходят тут разные.
- Курсант Збруев, из какой вы роты?
- Из девятой, товарищ младший сержант.
- А-а, старшина Смоляну. Придется доложить о вашем поведении начальству, - от возмущения он даже покраснел, отчего бугорки прыщей приобрели фиолетовый оттенок, - Совсем обурели курки, - проворчал он, уходя, - Мочить надо уродов.
«Сам ты урод, - проводил прыщавого зануду взглядом Саша, - Вот и вся свобода, - съязвил, - Поломал кайф, гад».
Зайдя в казарму, он набрал в ведро воды, спустился вниз по лестнице с третьего этажа и пошел за казарму в лесок – метров за пятьдесят. И опять пришла мысль о свободе. «Какая ни свобода, но это все-таки свобода по сравнению с тем, что было».
Саша наслаждался уединением. Какие-то забытые нотки звучали в душе, когда собирал сухие щепочки для костра. Он жил без команды, мыслил творчески, вдруг осознав себя человеком, а не машиной, исполнявшей чью-то волю или прихоть.
Костер долго не разгорался – сначала одну за другой отвергал спички, быстро затухавшие от ветерка. Потом долго дымил - щепки оказались не слишком сухими, а бумаги не было.
Березка, затерявшаяся среди сплошного ельника, могла дать Саше бересты, но он пожалел ее, не стал обдирать, увидев, что кто-то над ней уже поизмывался. Дальше в лес не пошел: то тут, то там виднелись следы пребывания «нуждающихся».
Наконец, костер набрал силу, и под его косое пламя встала сверкающая цинком посудина - прямо на землю.
Нервные языки пламени то лизали ведро, то предательски бросались в сторону, чтобы снова вернуться и снова вылизывать его, оставляя на блестящей поверхности черные жирные следы своей бурной жизнедеятельности.
Вода все не закипала, вопреки Сашиной уверенности, что для дела это совершенно необходимо. Не торопилась. Тогда он взял две толстые ветки и подложил под ведро, чтобы уменьшить контакт с землей. И еще с полчаса ему пришлось организовывать непослушное пламя - подбрасывать ветки, шевелить их, переставлять ведро поближе к появившимся угольям.
Наконец, после долгих стараний вода забурлила. Он чуть отодвинул ведро от костра, отломил ветку от ближайшего куста, и, постоянно размешивая, высыпал постепенно содержимое пакетов в воду. Получилась желтая негустая масса с тающими сверху, нерастворенными до конца гранулами и кусочками нарезанного мыла.
Время уходило, а окончательного растворения не предвиделось – вода быстро остывала. Пришлось снова собирать сучья, рискуя попасть на «мину».
Костер благодарно затрещал. «Будь что будет», - подумал Саша. Ведро заняло свое прежнее место, и вскоре жидкость, монотонно зашумев, стала повышать тональность призвуков, прорывавшихся из общего фона. И в этом шуме курсанту Збруеву вдруг послышались ехидные нотки старшины, словно все это месиво осуществляло диверсию, им задуманную. На душе появилось новое беспокойство. Пришло интуитивное понимание, что все, что делается, делается не так, как надо. Но дороги назад – увы - уже не было, а нерастворенные до конца ингредиенты нужно, крути - ни крути, доводить до необходимой кондиции. Саша даже вспотел от напряжения.
Через неумолимо тянувшееся время смесь все же начинала поддаваться, становясь все более однородной. Наконец, то, что должно было случиться, случилось. И, как результат, все страхи начали казаться мелкими и никчемными, позволив Саше даже слегка расслабиться. «Можно отдохнуть, пока остынет, - подумал, и удивился пришедшей мысли, - Свобода? Хочу иду, хочу сижу?» Он сел на траву, прислонившись к полосатому от кое-где ободранной бересты стволу, и стал смотреть на огонь.
Очнулся курсант Збруев от ощущения чьего-то присутствия. Тяжелое чувство, что он совершил что-то нехорошее, вдруг навалилось на него всей своей ответственностью за содеянное. «Сколько времени прошло? Который час?» Увидел одновременно и догоревший костер, и ведро с краской, и большую бесхозную старую дворнягу, озабоченную поисками пищи и смотревшую на него без особой надежды. Почувствовал голод, пронзивший мыслью, что обед, он, видимо, профукал. А, значит, было построение и его искали. Мысль, сверлом ввернувшаяся в мозг, заставила подскочить как ужаленному. Кровь стала загустевать в жилах, нагружая сердце дополнительной работой, отчего в висках застучало. Но житейская мудрость тут же определила контраргументы. «А что произошло? – последовала реакция, - Я же на задании. Я краску готовил». «А почему отсутствовал на построении?» - зазвучал в ушах гневный голос замкомвзвода. «Я же только что сказал – краску готовил, - возмутилось сознание, - Бросить не мог - процесс непрерывный».
Аргументы оказались весомыми, и голос сержанта
